Однажды в СССР - Гатин Игорь. Страница 40

Закончился праздник вполне прилично. Серёга пришёл в себя, и они даже выпили с ним на брудершафт. Было такое впечатление, что он не помнит произошедшего. Ромка тоже мало что помнил. Наутро он проснулся на кровати в одежде и ботинках с таким ужасным похмельем, какого ещё никогда не было в его короткой жизни. Дико хотелось пить, писать, блевать и умереть одновременно. При этом сил не было даже открыть глаза. Олег, который умудрился не напиться, рассказал, что Ромкин авторитет после короткой драки взлетел на необычайную высоту и все парни желали с ним выпить, а он никому не отказывал.

– Почему ты меня не увёл? – еле шевеля губами, прошептал он.

– Ага, уведёшь тебя! Ты кричал, что водка слабая и тебя не берёт! Скажи спасибо, что в своей кровати проснулся, а то прямо на полу в коридоре улёгся. Я тебя еле дотащил.

– Вот я дебил!

– Но ты круто ему вмазал! Я сначала думал, тебе конец.

– Два раза дебил!

Майор Табаков никак не мог исполнить просьбу могущественного Зуева. Мясник, которого тот назвал, удивительным образом не появлялся на работе. Сергей Иванович исправно посылал переодетых оперативников в девятый магазин, но там за прилавком попеременно оказывались давно работающие два мясника, на которых заказа не было. Так продолжалось три недели. На него уже недоумённо косились подчинённые – зачем шефу понадобился какой-то конкретный молодой мясник? Почему не взять любого из других двоих, тем более что работали они нагло?

Дальше так продолжаться не могло, его люди уже примелькались в магазине, да и молчаливые вопросы сотрудников были ни к чему. По своим каналам он выяснил, что Романов две недели был на больничном, а после Нового года ушёл в отпуск за свой счёт для сдачи сессии – он учился на вечернем. Они ещё раз встретились с Хозяином, и он рассказал о ситуации. Тот был озадачен и обещал подумать, а Табаков намекнул, что неплохо бы оплатить хоть половину – усилий было приложено немало, и не его вина, что результата нет.

Зуев вскинулся, он был чрезвычайно жаден и любую ситуацию, когда должен был платить, воспринимал как личное оскорбление:

– Ты ещё ни хрена не сделал!

Мент только слегка прикрыл глаза и ничего не ответил. Хозяин почувствовал, что с таким подходом тот вообще перестанет шевелиться. В нём боролись противоречивые чувства: с одной стороны, прошло уже прилично времени с тех пор, как его извозил по полу этот чёртов сопляк, гнев поутих, событие подёрнулось лёгкой пеленой забвения, очень не хотелось расставаться с деньгами, тем более что результат равнялся нулю; с другой стороны, он упрямо не желал признать, что всё может так и закончиться ничем. Эмоциональной остроты в желании отомстить уже не было, но умом он понимал, что если проходимец выйдет сухим из воды, а вместе с ним и эта прошмандовка, которая, кстати, тоже огрела его стаканом по голове, то он упадёт в собственных глазах, разрушится тот пьедестал, на который он карабкался всю жизнь.

Может, обратиться повыше, чтобы майору сверху спустили указание действовать, чтобы этому сукину сыну напомнили, с кем он имеет дело? Было очень соблазнительно. Но это только в мечтах всё проходит гладко и эффектно. Когда же начинаешь рассматривать ситуацию конкретно, шаг за шагом, то вылезают неизбежные трудности и проблемы. Во-первых, если он обратится к начальнику Зуева, которого знает тыщу лет, то сумма, которую придётся отстегнуть, увеличится кратно – в этом он за тыщу лет знакомства успел убедиться не раз. Во-вторых, придётся там, наверху, объяснять причину такой необычной просьбы. Табаков хоть тактично его не пытал, взял под козырёк, услышав сумму, и всё. И наконец, в-третьих, распоряжение всё равно спустится вниз, дойдёт до тех же рядовых оперативников и ситуацию никак не улучшит – этот говнюк как сдаёт экзамены на своём вечернем, так и продолжит сдавать.

Чёрт бы побрал, как в этой жизни всё устроено. Опыт, опыт… Вот и весь опыт, что постоянно нужно наступать на горло своим желаниям и действовать аккуратно и кропотливо, если хочешь действительно получить результат. А результат всё равно оказывается не таким, как хотелось бы. Хочется-то, чтобы ещё тогда, в разгар происходящего, он не блеял трусливо, как овца, а взял наглеца за ворот, отволок в сортир и там макал головой в унитаз, пока тот не начнёт умолять о пощаде, а в действительности ему приходится мучительно искать компромиссы, чтобы хоть как-то попортить мерзавцу кровь. Впрочем, если он упечёт его на пару лет, то это не шутка. Это и есть серьёзный подход, который отличает серьёзных людей от всякой мелюзги, которая только и умеет, что кулаками трясти и горлом брать. И он это сделает, чёрт побери, чего бы это ни стоило.

– Хорошо, Сергей Иваныч, вот триста, и придумай что-нибудь, исхитрись как-то. А за мной не заржавеет.

– Хорошо, Пётр Петрович, я придумаю что-нибудь. Решим проблему, не мытьём, так катаньем. Никуда он не денется, – а сам подумал: «Вот же жадный боров. Отстегнул триста с барского плеча. Да за кого он меня принимает? Я что, мальчик? Мне не по столько в кабинет носят, я даже жопу от стула не отрываю. Ну, погоди, миллионер хренов, доберётся партия до таких, как ты. Будет команда, я тебя так упакую, что пятнашкой хрен отделаешься, под вышку подведу, как пить дать! Соловьём запоёшь, гнида!» Сам улыбнулся при этом, и они расстались, пожав руки, внешне довольные друг другом.

Оба не испытывали ни малейших угрызений совести по поводу складывающейся ситуации. Мент считал святым делом посадить торгаша – на то и учился, на то и трудился честно, отдавая работе почти всё своё время и силы, урывками видя жену и детей, допоздна засиживаясь в кабинете, а иногда, во время авралов, и ночуя там. На то он и коммунист! Ну а то, что взятки берёт – слово-то какое нехорошее, неправильное, – так это потому, что наверху зажрались, витают в облаках и давно забыли, как рядовые партийцы мыкаются, работая на земле, разгребая авгиевы конюшни несовершенной человеческой природы, на деле строя тот самый социализм за нищенскую зарплату, на которую семью только впроголодь содержать можно. Вот и приходится всякую шушеру торговую терпеть и даже вступать с ней в различные гнусные отношения. Будь его воля – всех пересажал бы!

Зуев же считал, что за ним стоит суть человеческой природы, которая заключается в том, что кто сильнее, тот и прав. А измеряется эта сила отнюдь не физическими параметрами, а умственными и тем, что принято называть опытом, а всё вместе это измеряется деньгами, которые у тебя либо есть – и ты суть человек, либо нет – и значит, ты вошь и должен выполнять что скажут. А посему он должен, просто обязан указать воши-наглецу его место в этой очевидной жизненной иерархии, а мент-вошь также обязан ему в этом помочь, причём не за деньги, ибо тысяча рублей – не деньги, а всё по тому же праву сильного. Он – сила и заставляет окружающих вертеться вокруг него, как планеты и всякий космический мусор вращаются вокруг Солнца.

Самое интересное, что если бы потенциальную жертву спросили о его мнении по поводу складывающейся ситуации, то он, пожалуй, спокойно поразмыслив, согласился бы с обоими оппонентами, не найдя в их логике очевидного изъяна, прибавив только, что готов участвовать, да уже, собственно, и участвует в происходящем в каком угодно качестве, но только не жертвы. На этот счёт у него было своё мнение. И кое-что ещё, чтобы его отстаивать. Вот только о происходящем он был не в курсе. И это, конечно, не делало игру честной. А впрочем, часто ли в жизни всё идёт по правилам? Не верь, не бойся, не проси.

Сессия закончилась неоднозначно. Он получил три пятёрки: по политэкономии, философии и истории КПСС, четвёрку по линейной алгебре и «банан» по математическому анализу. То есть двойку. Ещё и упрашивал её поставить. Вообще-то доцент Кострикин, не поленившись, прогнал его по всему материалу и справедливо оценил полученный результат в три балла, что, в принципе, было и объективно, и неплохо, учитывая высокий уровень требований и его низкую стартовую базу. Но тройка ставила крест на возможности перевестись на дневное. А он, уже в общем-то не очень понимая, зачем оно ему нужно, тем не менее упёрся и решил добиться этого перевода во что бы то ни стало. Поэтому он попросил преподавателя поставить два, поскольку двойка пересдавалась, а тройка – нет. Так что для него сессия ещё не закончилась, а вот отпуск, взятый под неё, – увы, да. Пришлось выйти на работу, он и так там почти не появлялся, с тех пор как получил гордое звание младшего продавца, исправно башляя Паше за возможность заниматься своими делами.