Крылья распахнуть! - Голотвина Ольга. Страница 41
– Не спать. Караулить, – уронил Рябой Медведь во мрак.
Тут же с гакаборта откликнулся бодрый, совсем не сонный голос Литы:
– Да, боцман!
– Да, боцман! – пискнул с бака илв.
Так подает голос мелкая пичуга в лесу или мышь в погребе. И не догадаешься на слух, что этот леташ в драке опасен, как таумекланский ягуар.
Мару боцман отправил спать, как только она вернулась с берега: пастушке предстояло много работы, пусть перехватит хоть крупицу отдыха. Небось прикорнула, не раздеваясь, в своем закутке и сразу нырнула в сон. Уж такой народ леташи: бессонницей не маются.
А вот илву сна нужно меньше, чем человеку, да ночью они и чувствуют себя куда увереннее, чем днем, черную повязку с глаз снимают. Потому боцман ставил Филина на ночные вахты чаще, чем остальных леташей…
Эх, вспомнишь про илва – а он уже тут!
– Боцман, – чирикнул над плечом переливчатый голос, – лескаты возвращаются.
Море по-прежнему тихо ворочалось внизу, у крыльев корабля. Да и как услыхать издали беззвучные движения перепончатых лапок в воде? Но боцман не усомнился в зверином слухе илва.
– Лита остается на палубной вахте, вы с Марой и Олухом – в «мокрый трюм». Отдраить щель по штирборту.
Вместо того чтобы привычно откликнуться: «Да, боцман!» – илв тихо попросил:
– А можно Мару не будить? Мы с Олухом вдвоем управимся.
Хаанс обернулся и устремил на забывшегося леташа особый боцманский взгляд, увесистый и неотразимый, как выстрел копьемета в упор. Илв даже отшатнулся.
Но боцман не подкрепил взгляд ударом кулака. Лишь сказал веско:
– Нельзя. Принять лескатов – забота пастушки. Исполнять!
– Да, боцман, – поспешно исправился оплошавший леташ.
– Ступай, – кивнул боцман, строго глядя в очерченное лунным светом лицо илва.
Когда-то Хаанс с трудом привыкал к взятому на борт новому леташу. Нет, правда, ведь морда страшенная: вытянутая по-волчьи, с клыками, только что без шерсти. Но теперь эта физиономия уже стала свойской, приятельской. И если какой-нибудь чужак кличет илва «бритой собакой», боцманский кулак самому шутнику наводит на роже красоту неописуемую…
Тут боцман прервал праздные размышления: лунную дорожку пересекла массивная тень – и снова скрылась во мраке.
Вот уж леската с лодкой боцман не спутает даже во хмелю!
Тварюшки плывут медленно. Это они только взлетают шустро, а гребут лениво, как ни понукай. Пока доберутся – как раз команда отдраит щель.
За спиной послышались поспешные шаги. Боцман оглянулся и увидел Мару и Олуха в прозрачном неярком сиянии магического светильника: Филин поднял тяжелую крышку люка. И он же первым успел скользнуть в струящийся из люка свет.
Боцман ухмыльнулся: Филин бережет Мару от тяжелой работы! Будь илв человеком, можно было бы спорить на делер против полушки, что эти двое – полюбовники. Уж очень друг за дружку стоят. Мара не хуже няньки печется, чтоб ее друга кто не обидел или не обманул: илв все-таки людские порядки нетвердо знает. А Филин норовит за Мару работу сделать.
Но илвы не люди, у них самок нет. Как они плодятся – о том боцман не спрашивал. Но понятно, что уж человечья-то баба илву и вовсе ни к чему. Стало быть, никакие они не полюбовники, а что сдружились, так это уж их дело…
Внизу стукнула, откидываясь наружу, крышка щели. И сразу, словно дождавшись этого звука, от воды взлетело негромкое:
– Эй, на «Миранде»!
– Поднимайся, Отец! – отозвался Хаанс.
– Да, боцман!
От темной воды оторвался, закрыв край лунной дорожки, гигантский пузырь, всплыл в воздух, завис у борта. Теперь Хаанс видел, что на темной шкуре леската плашмя лежит погонщик.
– Эй, в трюме, все от щели! – распорядился Отец. – Простак, хороший мой, пусти меня вперед, а то придавишь!
Погонщик перекатился на откинутую крышку щели и исчез в трюме.
Лескат помедлил, а затем сбросил лишний водород через клапан на спине, стал плоским и медленно, неуклюже протиснулся в щель.
Боцман перевел дыхание – но тут же снова напрягся: Лапушка принялась выкидывать штуки. Она поднималась к самой щели, разом сбрасывала водород и плюхалась в море с таким плеском, что и на берегу, небось, слыхать было, а волна от падения чуть заметно качала «Миранду».
Боцман давил в горле брань, суеверно боясь сказанным вслух словцом помешать погонщику, который молча зовет эту мокрую паршивку…
Наконец Лапушке надоело озорничать, и она скользнула в бортовую щель куда изящнее, чем это проделал Простак. Боцман про себя вознес хвалу Вильди за его милость: бывало иногда, что разгулявшийся лескат ненароком проламывал борт.
– Ох, Отец, намаемся мы с нею! – донесся снизу голос Мары.
– А ты не загадывай наперед, дочка, не загадывай… Филин, Олух, задрайте щель и ступайте наверх. Все пойдемте отсюда, пусть тварюшки полежат в тишине, вспомнят трюм. А мне в сухое надо переодеться, вымок я…
Боцман представил себе, как все четверо гуськом шлепают по мокрому бортику, как поднимаются наверх… а, вот они как раз на палубу поднялись…
Но, конечно, в воображении боцмана не мелькнула картина того, как юнга Олух, проходя по люку грузового трюма, споткнулся о защелку, запрыгал на одной ноге и, прихрамывая, поспешил за остальными, чтоб его ненароком не закрыли внизу. И не заметил неосторожный мальчишка, что сбил в сторону вертушку-защелку.
И конечно же, не представил себе боцман, что позже, когда палубный люк будет заперт, крышка грузового люка тихо приподнимется…
Солнце вставало над Порт-о-Ранго, заливая рассветным прибоем гребень старой крепостной стены.
В его лучах, скользнувших на задворки окраинного кабака «Чарочка», одноглазый моряк тряс за плечо своего приятеля, застывшего с выпученными глазами:
– Эй, Сим, ты чего?.. Сим, очнись, тумба ты причальная! Вылупился… как будто тебе Гергена улыбнулась!
Сим судорожно глотнул воздух и попытался заговорить, но это у него не получилось. Даже сквозь загар видно было, как он побледнел.
– Да что с тобой стряслось? – встревожился и разозлился одноглазый. – Последняя кружка лишней была? Расклеился, как, прости меня боги, паршивый леташ!
Оскорбление заставило моряка опомниться.
– Х-холодное! – сумел он выдавить из себя.
– Чего? – опешил его дружок.
– Холодное, – тупо повторил Сим. – Воздух зарябил, как над костром… и оно сквозь меня прошло… – Моряк передернулся. – Оно мою душу обнюхало… как крыса…
Одноглазый понял: друга надо спасать. Он сделал единственное, что умел: с размаху влепил Симу затрещину.
– Спятил, кривой? Гергена тебя забери!.. – возопил исцеленный Сим и закатил заботливому другу в лоб.
Моряки схлестнулись в потасовке. К ним с заднего двора спешили еще несколько приятелей, чтобы разобраться, что происходит, и, пожалуй, поучаствовать.
Никто не обратил внимания на едва заметную рябь в воздухе, которая медленно удалялась от места драки.
Да, медленно. Но чуть быстрее, чем за стеной. Добыча была все ближе, и это понемногу ускоряло движение незримого существа.
А когда жертва будет в пределах досягаемости, тень-убийца обретет стремительность.
Дик Бенц и Райсул вернулись утром, кликнули лодочника, который за пару медяков повез их к «Миранде». Оба были слегка под хмельком, веселы, довольны. У капитана в руках был большой букет садовых цветов.
– Хорошо, что я вспомнил про цветы, – ухмыльнулся Бенц. – Надо же вернуть Сибилле ее платье, а простым «спасибо», как говорится, похлебку не посолишь. Хоть цветочки ей подарить… тем более что тратиться на букет не пришлось.
– Да, капитан, – ядовито отозвался леташ, – в чужом-то саду цветочки недороги…
Лодка коснулась носом крыла, выкрашенного в красно-бурый цвет. Сверху донеслось:
– Эй, кто на лодке?
– Капитан! – отозвался Бенц. – Спустить штормтрап!
Капитана ждали: сверху тут же упала, разматываясь на лету, веревочная лестница с деревянными балясинами.