Крылья распахнуть! - Голотвина Ольга. Страница 86
Дик положил руки ей на плечи… и вдруг понял, что не может ее поцеловать. Снова накатило то чувство из сна: Дик знал эту женщину, знал каждый изгиб ее тела. И она ему давно опостылела до отвращения.
Беатриса истолковала его замешательство по-своему.
– Я бы не сказала принцессе, – заговорщически шепнула она и посторонилась, давая Бенцу выйти из-за статуи. – Ладно, пойдемте. Нет никого, унесли их демоны.
Дик последовал за нею, ничем не выдав того вихря чувств, что взметнулся в его душе при ее последнем слове.
Демоны!
Последний кусочек головоломки встал на место.
Дик вспомнил Белле-Флори, дом торговца книгами, спасенного демона.
Словно наяву, зазвучали слова:
«Я дарю вам, юноша, три сна. Это особые сны, они не похожи на те, что приходят каждую ночь. Вы узнаете их, когда увидите, ошибиться будет нельзя…»
И верно, ни с чем не спутаешь.
Значит, сегодня он видел первый из подаренных снов? Что ж, очень вовремя…
Надо забирать Литу и удирать отсюда. И больше никогда не попадаться на глаза принцессе Эннии. Пусть ищет для своего трона другую подпорку. И другого командующего для альбинского небоходного флота. Дику Бенцу достаточно «Миранды».
9
Уснул Зиберто диль Каракелли, уснули охранники. Лишь одноглазый халфатиец нес караул, отчаянно борясь со сном. Наемнику хотелось выйти на воздух, дать холодному ветру растрепать волосы на тяжелой голове. Но вдруг его заметит караул, что бродит меж домами. Как он будет объясняться со слугами чужой богини? Он и языка-то почти не знает!
Все улеглись рано, и халфатиец со скуки весь вечер глядел в широкую щель меж ставней: как темнело на улице, как прошел мимо караул, как раскачивается на ветви старой яблони медная доска с привязанной к ней железной палкой. Наемник знал, что такие доски развешаны по всей обители – с десяток, не меньше. Как стемнело, к доске подошел мальчишка, несколько раз в нее ударил – и со всех сторон отозвались такие же удары.
Когда халфатиец впервые увидел этот обряд, он не удержался, спросил господина: что это означает? Господин был в духе, не разгневался и объяснил: звон напоминает всем в обители, что перед сном надо отогнать дурные помыслы и обратиться мыслями к Антаре.
Смешные люди! А в полночь еще и колокол бухает!..
Халфатиец долго боролся со сном. Пробовал снова глядеть в щель, откуда несло холодом. Но уже стемнело, и только ствол яблони чернел на фоне сугроба. Из конюшни по соседству донеслось ржание проснувшихся лошадей, и наемник принялся гадать, кто потревожил их – может, хорек или ласка? Но мысли путались. Тогда халфатиец допил из глиняной кружки остатки козьего молока, достал трубку, набил табаком и раскурил. Завтра господин учует запах дыма и начнет браниться. Пусть. Как без табака пережить эту тягостную, тоскливую ночь?
Наемник сел на пол, на ворох соломы, и прислушался.
Вокруг было тихо, даже мыши перестали скрестись.
Вспомнилось, как ночевали на постоялом дворе. Тогда за стеной всю ночь плакала пленница, умоляла сестру господина помочь ей бежать.
Дура. Не понимает, что ее судьбу уже решили смелые мужчины. Так и надо. Вот у них в Халфате… в Халфате…
И поплыли перед глазами извилистые переулки с глинобитными заборами, и окликнула наемника с плоской крыши мать, что развешивала на шестах белье для просушки, и загалдели в крошечном дворике младшие братья…
За окнами ударил полуночный колокол, но халфатиец его уже не слышал. Рука упала на солому, трубка покатилась, роняя искорки на сухие стебли.
– А мою шпагу не забыли?
– Вот она, капитан!
Дик Бенц с облегчением принял из рук боцмана свое главное сокровище.
Здесь, в обители, его сочли за дворянина. Капитан не стал разубеждать людей Антары, потому что дворянам разрешалось оставлять при себе шпаги (пришлось, правда, поклясться именем богини, что в обители клинок не будет обнажен). Прочее оружие было сдано на хранение в кладовые. И придется махнуть рукой на потерю, что уж теперь…
Небоходы стояли под окном Литы, стараясь держаться в тени бревенчатой стены: луна высвечивала и сверкающий снег, и серный силуэт дерева с привязанным к ветви гонгом, и угол конюшни.
– Вроде тихо, – сдвинул брови Дик. – Должны бы уже уснуть. Филин, пошел. Только без шума.
Илв азартно оскалился. Сейчас на глазах у него не было черной повязки, лунный свет был для него любимым и родным. Он выпустил когти и полез по стене легко, без усилий, словно шел по утоптанной тропке.
Лита встрепенулась.
Она услышала приближение Филина только потому, что хотела услышать. Девушка была одета. Да, еще недавно под сонным, но строгим взглядом Модесты диль Каракелли пленница разделась и натянула холщовую ночную сорочку. Но едва с кровати надзирательницы донеслось размеренное сопение, как девушка выскользнула из-под одеяла и в темноте оделась.
Лита не вздрогнула, когда ставни распахнулись, в комнату хлынул лунный свет и гибко перетекло тело, похожее на звериное. Какой там зверь! Уж друга с «Миранды» она всегда узнает!
Илв метнулся к кровати, на которой спала сеора Каракелли, постоял над спящей женщиной, вслушиваясь в дыхание. Потом обернулся к Лите:
– Прыгай. Я поймаю.
И канул в лунный оконный проем.
Лита не колебалась ни секунды. Она бросилась навстречу свету луны, навстречу холодному чистому воздуху, навстречу свободе. Даже не подумала о том, что босая (ее обувь сеора Модеста заперла в сундук).
Прыгнуть? Да пожалуйста! Илв уже однажды ловил ее на лету!
Поймал и сейчас. Не успел он выпустить свою добычу из рук, как Отец ловко натянул ей на босые ножки валенки. Боцман стоял рядом, держа наготове тулуп.
– Хорошо вышло, тихо, – сказал капитан. – Сейчас уйдем, до утра не хватятся, шуму не будет.
– Шум будет, – спокойно сказал Филин. – Дом горит.
– То есть как? – не понял Бенц.
– Изнутри горит, – уточнил илв. – Запах и треск.
Небоходы тревожно переглянулись. Лита замерла с одной рукой в рукаве тулупа.
– Кто-нибудь свечу опрокинул… – негромко начал Хаанс.
– …с сонных глаз, – горько закончил Отец. – Сгорят во сне, а грех на мне будет.
– Ну-ка, боцман, высади дверь, – приказал Дик.
Боцман приложился плечом к двери. Но дома в обители строили на редкость крепко.
– Уходим? – неуверенно спросил Хаанс.
Лита рывком надела тулуп на плечи.
Сейчас они уйдут. А Каракелли сгорят заживо.
Эти нелепые люди, мечтавшие, что их потомство будет править миром.
Да, они втянули Литу в беду. Но такая ужасная смерть…
Сеорета диль Фьорро метнулась к дереву, схватила колотушку и принялась отчаянно бить в гонг.
Что-что, а подниматься по тревоге обитель умела!
Вроде бы только что вокруг была безлюдная и безмолвная ночь – а вот уже кишит человеческий муравейник, да все бодрые, словно не спали только что. Разве что тулупы наспех наброшены да подпоясаны кое-как…
– Ставни ломайте! Вытаскивайте людей!
– Ветер на конюшню! Перекинет искры на крышу!
– Лошадей выводите!
Составилась цепочка с ведрами.
На доме уже загорелась крыша, но смельчаки, забравшись в окна, вытащили сонных наемников и их командира. Илв Филин, вскарабкавшись по стене, выволок наружу Модесту диль Каракелли и бросил на растянутое внизу одеяло.
По сугробам плясали багровые отсветы огня. Ржали испуганные кони, которых вывели из конюшни.
– Пора уходить, – негромко сказал капитан Бенц. – Тут и без нас управятся.