Креолка. Тайна аристократки - Сойер Шерил. Страница 12

— Да он обрадуется, если мы не восстановим с ним союза. — Щеки шевалье порозовели, когда он заметил, что Ги недоверчиво взглянул на него.

— Вы шутите: махнуть рукой на Пруссию, где дворяне рождаются со шпагой в руках, а у короля больше любимцев в кавалерии, чем фаворитов у русской императрицы?! Отвернуться от лучшего гарнизона в Европе?! А что мы будем делать, если Австрия начнет дышать нам в затылок?

— Что касается Австрии… — Шевалье помедлил, и Ги взглянул на него с нетерпением.

— Д’Эон имеет в виду, — вмешался в разговор Дидро, — что ходят слухи о дружбе с ней. Говорят, Мария-Терезия написала из Вены тайное письмо мадам де Помпадур.

Ги с облегчением рассмеялся:

— Не стоит доверять этим слухам: императрицы не пишут письма королевским любовницам. Господи, да даже Фридрих называет свою комнатную собачку «Помпадур».

— Тем не менее она проявляет склонность к Австрии, — заметил шевалье.

— У тебя, вероятно, более дурное мнение о нашем короле, чем у меня, если ты веришь в то, что ее пристрастия много значат для него. Разве что в спальне.

— Ты умеешь чертовски провоцировать, Ришмон. Я не утверждаю, будто Францией правят юбки, а просто сообщаю тебе, что происходит при дворе. Кое-что меняется, и каждый, кто желает служить своей стране, обязан понимать эти изменения.

— И соглашаться с ними? — спокойно осведомился маркиз.

— Если его величество приказывает, то конечно, — холодно ответил д’Эон, и Ги с сомнением посмотрел на него. Благодаря дружбе с принцем де Конти, вовлеченным в самую скрытую королевскую внешнюю политику, д’Эон иногда знал события, о которых Версаль и Париж только догадывались. От маркиза не укрылось желание шевалье служить королю в качестве дипломата. Ги беспокоила мысль, точнее в душе его закрался страх, что прекрасные качества шевалье могут использовать в корыстных целях люди, наделенные властью.

Ги рассудил, что лучше не возвращаться к этому вопросу. Однако, после того как д’Эон, немного поболтав, по-приятельски распрощался с другом, Дидро заметил, что Ришмон слишком задумчив.

— Ты опасаешься, что двор не проявит доброты к нашему идеалисту? — проницательно заметил философ.

Ги откинулся на стуле и вытянул свои длинные ноги.

— Двор не проявил доброты ни к кому, кто обладает умом, превосходящим средний. Надежды скольких людей потерпели крушение, пока они ожидали королевской милости! Ее так и не проявили к ним. О! — Он внезапно улыбнулся. — Полагаешь, у меня плохие предчувствия, и я знаю почему, но…

— Да, твой отец потратил годы, чтобы повлиять на тебя. Ему не повезло: он не получил никакого официального назначения. Не забудь, я знал твоего отца: он был гораздо способнее большинства людей, занимающих ныне высокие посты.

Дидро обычно не вспоминал о покойном маркизе де Ришмоне, расточительном отце Ги, с такой симпатией. Маркиз не занимался своими имениями в долине Луары и оставил своего сына, лишившегося матери, в Орлеане, тогда как сам проводил лучшие годы своей жизни в аристократическом обществе Парижа и Версаля, пытаясь получить королевскую пенсию, чего ему так и не удалось.

— Это нелепо, вы знаете. — Ги криво усмехнулся. — Но когда я наконец приехал в Париж, я мысленно хотел доказать ему, что ключ к преуспеванию в жизни — прилежание, а не милость. Я начал изучать право и писать статьи, вместо того чтобы сидеть и ждать, когда состояние свалится мне в руки. И вот смотрите, что получилось. — Он замолчал.

Дидро мягко сказал:

— Тебе было девятнадцать. — Он собирался добавить, что его друг изменился с тех пор и едва ли совершит те же ошибки снова, но, поразмыслив, придержал язык. Ги де Ришмон был едва ли не самым осмотрительным из всех встречавшихся ему людей. События, происходившие в студенческие годы Ги, высшее общество давно забыло, как ошибки молодости, но они имели серьезные последствия для всей его жизни. Полиция тогда активно преследовала тех, кто переписывал вольнодумцев. Большая часть их имела если не антирелигиозную, то уж точно антиклерикальную направленность. Читатели могли купить такую литературу на черном рынке. Однажды утром в комнатах, которые снимал Ги рядом со своим колледжем, нагрянула полиция и нашла под его матрацем манускрипт, внесенный в официальный список запрещенных произведений. Обвиненный в том, что он переписывал для продажи эту книгу, Ги отказался сообщить, где взял оригинал и кто неизвестный автор. Как знал Дидро, причина была в том, что молодой человек сам и написал это произведение.

Его приговорили к году в Бастилии. Карьерные надежды отца Ги рухнули из-за этого скандала. Ни разу не посетив сына в тюрьме, он умер через месяц после освобождения Ги, разочарованный, в своем запущенном замке на берегах реки Шер. Оставшись почти без денег из-за небрежного отношения к состоянию Ришмонов и обнаружив, что не подходит для занятий юриспруденцией, Ги импульсивно использовал весь оставшийся капитал. Купив патент капитана в армии, он провел несколько месяцев на королевской службе. С тех пор Ги вел пустую жизнь провинциального аристократа. Поселившись в своем доме в Орлеане, он часто наносил визиты друзьям в Париже. Ги избегал Версаль, но его знания ценили в салонах и в обществе самых блестящих людей в Париже. Слухи о литературной деятельности Ришмона не уменьшили его популярности, интриговали общество в столице, которое всегда привлекали ум, эпатаж и дерзость, особенно если они сочетались с хорошим воспитанием и приятной внешностью.

Глаза Ги де Ришмона оживились, когда он взглянул на Дидро.

— Я завидую д’Эону. Он все еще сохранил чувства, которые я испытывал, когда еще не знал, что подстерегает меня за углом. Мне хотелось бы отправиться путешествовать… в Англию, подобно Вольтеру, ощутить новый климат, понять мышление других людей.

Дидро приподнял парик, пригладил свои короткие седеющие волосы. Надвинув парик, он улыбнулся:

— Мне кажется, что в твоей жизни и без того достаточно приключений.

— Нет. — Маркиз отставил чашку с кофе, облокотился на стол и опустил подбородок на руки, наблюдая за пестрой толпой, входившей и выходившей через высокие стеклянные двери «Регентства». — Еще нет.

«КАСКАДЫ»

Ночь быстро опустилась с облачного неба, и рабы, оставившие поля на закате солнца, этим вечером добирались до ночлега в полной темноте. Когда Айша вернулась, Лори варила крабов-солдатиков. Она вытащила печень большого белого краба и подогрела ее отдельно в воде с лимонным соком и щепоткой чилийского перца. Как только остальные крабы немного остыли, Лори очистила их, вынула мясо и полила его соусом из печени большого белого краба. Они ели молча, наслаждаясь каждым кусочком.

— Сразу после этого мы пойдем к Ниа, она рожает, — сказала Лори.

Внезапно снаружи послышались шум, взволнованные голоса, женский визг. Лори и Айша подошли к порогу. Лужайка была запружена людьми. Толпа собралась вокруг мужчины.

— О, Лори, помоги ему. Лори, сделай что-нибудь.

Айша знала вопившую женщину и потянула мать за платье, но мужчину с блуждающими глазами, присевшего на корточки перед ними, она никогда не видела. Кожа его обвисла, от него пахло, как от грязной собаки.

— О чем ты думала, притащив его сюда в таком виде? — крикнула Лори женщине. — Отведи его домой.

— Я боюсь остаться с ним одна.

Теперь Айша поняла, что это муж женщины, которого она не видела с тех пор, как несколько месяцев назад его бросили в тюрьму.

— Боишься чего?

Лори протянула руку, и мужчина отпрянул от нее.

— Возможно, ты имела причину его бояться, когда он был здоров, но посмотри на него сейчас. А вы, дурни, уходите отсюда. Вы сводите его с ума.

— Да он и так сумасшедший, — пробормотал кто-то. Тем не менее все послушались Лори и пошли за ней по лужайке. Мужчина вцепился в руку Айши. В хижине ждало четверо детей. Самый маленький начал плакать. Лори взяла его, передала старшему брату и приказала им выйти на улицу. Две девочки прижались к стене.