Тонкие грани (СИ) - Кири Кирико. Страница 26

Откашлявшись и немного отдышавшись, Ишкуина приподняла ко мне голову. На лице играла довольная, но слабая улыбка.

— У тебя на утопленниц встаёт, а? А то сейчас вошло так вошло бы…

— Боюсь, я не страдаю некрофилией, Ишкуина.

— Это ты типа расстроился, колокольчик? — усмехнулась Ишкуина, после чего её вновь вырвало.

— Зачем ты здесь? — полюбопытствовал я.

— А то ты не знаешь, сладкий… — прохрипела она, закашлявшись.

— Хочу услышать это от тебя.

— Так вот оно что… — заулыбалась она. — Так я вроде и говорила это раньше тебе — трахни меня хорошенько!

— Нет, я немного о другом…

— А я об этом.

— Почему сейчас припёрлась? Ты знала, что я тебя встречу болью и страданиями, но добровольно пришла.

— Что мне, бессмертной, эти секундные пытки, дурашка, — засмеялась она невесело. — Мне гнобят веками…

— И не удивительно.

— …и мне не привыкать. А вот ты… ты то, ради чего я могу пойти на многое. Давай же! Я заслужила хороший трах! Ты же отвёл душеньку свою девственную уже, отомстил, возместил убытки, отпел поруганную честь своей бабы. Пора бы и вперёд смотреть.

— Зачем ты здесь?

— Я же сказала…

— Я буду повторять этот вопрос до посинения, а ты ничего не получишь, Ишкуина. Так что лучше переходи к делу, если действительно чего-то хочешь, — пошёл я на небольшой шантаж.

— Но ведь ты действительно знаешь, зачем я здесь, — оскалилась Ишкуина, после чего её ещё раз вырвало. Откашлялась, слабо вытерла рот. — Ты не идиот, никогда не был им, так как программа не позволяет…

— Осторожнее, Ишкуина. Ты уже перешла границу в прошлый раз.

— Так ты и оплатил сейчас, нет? Сколько раз убил?

— За такое тебя запытать мало.

— Так пытай, колокольчик, — усмехнулась она. — Давай, я пришла к тебе же. Делай своё дело…

В ответ на это я просто взял и воткнул ей куда-то под лопатку нож для льда. Ишкуина судорожно выдохнула, напрягшись, но так и не издал ни единого звука.

— Я могу делать это дело сколько угодно. Меня не сильно трогают твои страдания, хотя, признаться честно, теперь и не доставляют удовольствия. Однако наказание за содеянное может продолжиться, и мы ни к чему не придём.

Ишкуина вздохнула.

— Не хочешь со мной потрахаться, дорогуша?

— Ты знаешь ответ.

— А если я помогу тебе достать то, чего ты хочешь?

— А откуда ты знаешь, что мне требуется?

— Посмотри на меня, — хмыкнула она. — Твоя неопытность, словно первый раз в девку хуем тычешь, мешает рассмотреть очевидное — я могу получить всё, что хочу, если такова будет моя воля.

— Как видим, не всё, — заметил я.

— Да, бывают в жизни огорчения, — согласилась она. — Но я могу достать то, чего ты хочешь… м-м-м… по щелчку. И будет тебе стоить это всего лишь приятного времени.

— Что мешает мне тебя пытать, пока ты не согласишься? — немного безразличным тоном поинтересовался я, двигая в ней нож. Дыхание Ишкуины участилось, она немного напряглась от боли.

— Ты же знаешь, что я умру, но не сдамся.

— Я могу пытать тебя годами.

— Какой ты твёрдый… надеюсь, ниже пояса такая же твёрдость. Знаешь ли, я люблю всё длинное и твёрдое… — захихикала она. — Но моя воля твёрже. Я умру, и ищи потом меня, а я ведь буду всегда рядом. Может даже окажусь в тех, кто тебе дорог…

Она посмотрела на меня своими холодными безумными глазами. Её улыбка стала зловещей.

— Я могу стать твоей, милашка. А могу стать твоим кошмаром.

— Это я могу стать твоим кошмаром, — надавил я на нож, заставив её зажмуриться и опустить голову. — Я могу превратить твою жизнь до конца своих дней в ад, а после меня хоть потоп.

— Ты настолько не хочешь меня? Настолько боишься присунуть левой девахе, что готов жертвовать всем ради своих принципов? — рассмеялась она. А в глазах уже появились слёзы боли. — Типа я так сказал? А как же бизнес?

— Это и есть бизнес. С тобой никаких дел, — ответил я, продолжая двигать в ней нож из стороны в сторону, словно пытаясь его расшатать.

— И ты не можешь пойти на это даже из жалости? — неожиданно спросила Ишкуина, застав в меня врасплох.

— Дать тебе из жалости? — немного офигел я.

Ишкуина, не ответив, медленно начала выползать из ванны, расплёскивая за бортик воду. Выбралась, будто вывалилась, плюхнувшись на пол с торчащим ножом из лопатки. С трудом взглянула назад на торчащую рукоятку и поморщилась от боли. Тихо вздохнула, после чего подняла ко мне голову.

— В мире не осталось жалости к созданиям, как я, — негромко, с усмешкой отозвалась она. — Я многого прошу? Просто потрахаться.

— Да с чего вдруг мне соглашаться с такой, как ты?

— И так всегда, — вздохнула Ишкуина. — Никого не попросить, колокольчик, всем плевать. Приходится брать самой, — подняла она ко мне голову. От её улыбки осталась лишь блеклая тень.

— Меня не разжалобить этим, Ишкуина.

— Взгляни мне в глаза, колокольчик. Ты хочешь наказать меня за содеянное, но я уже давно наказана. Наказана за то, чего не делала. Обречена влачить своё существование в этом мире.

— Ты бы могла подчинить мир себе.

— Мужчины… — покачала она головой, усмехнувшись. — Я видела, как уходят люди, дорогие даже для такой, как я. Я всех пережила и осталась одна. Я заслужила покой, заслужила смерть, хотя бы грязную, мучительную и бесславную на дне какой-нибудь заблёванной канавы. Даже такую… Но даже такой у меня никогда не будет. Я просто обречена жить вечно.

— Будто что-то плохое.

— Ты хоть раз жил вечно, мальчик? — взглянула она на меня. Взглянула совершенно другим взглядом, полным чего-то древнего, старого, видавшего то, что мне даже в фантазии под наркотиками не явится. От взгляда сумасшедшей похотливой сучки не осталось следа — на смену ей пришла умудрённая жизнью женщина. Словно наблюдающая за всем с грустной усмешкой, как смотрит мать на непоседливого, но глупого ребёнка.

— Я не жил, но…

— Как ты можешь судить тогда, плохо это или хорошо? Что ты знаешь о бессмертии? Что ты знаешь о настоящем наказании? О том, чтобы вечно влачить жалкое существование, вечно помнить и знать, что завтра для тебя будет всегда.

— Но как ты жила до этого?

— Мы были лишены этого.

— Бессмертия?

— Чувства бесконечности. Мы были созидателями. А теперь никто и…

Она вздохнула и потянулась рукой к спине. Ухватилась за рукоять ножа и поморщилась.

— А ведь мне тоже больно… — вздохнула она, после чего зажмурилась, издав едва слышимый стон, и выдернула его из спины. В этот момент я напрягся, готовый отскочить назад, но Ишкуина лишь без интереса осмотрела его и отбросила в сторону. — Ты хоть наигрался? Тебе хотя бы понравилось? Стало легче?

— А тебя это волнует?

— Мне приятно, когда люди получают удовольствие. Это как трахать девушку и видеть, как она извивается от потрясного оргазма… хотя откуда тебе, позорному девственнику, знать… — вздохнула она. — Дать в жопу?

— Спасибо, не надо.

— Тебе понравится.

— Нет, навряд ли.

— Ты даже не пробовал, — она медленно подползла ко мне на коленях. Голая, словно из буйных фантазий, но её взгляд… старый, как мир, отбивал подобные мысли. — Взгляни в мои глаза, что ты в них видишь, колокольчик?

— Древность, — пробормотал я, глядя в её глаза.

— Я старше, чем самые старые цивилизации, которые мне поклонялись. Ты не знаешь, что такое быть бессмертной, каково смотреть, как всё меняется, как ничего не остаётся, как ты разрушаешься и разлагаешься, как ломаются твои принципы и реалии, и от тебя самой остаётся только скелет твоей природы. Меня сводит с ума моя же природа! Я горю желаниями, которые не могу утолить. И я не могу умереть, я не могу забыть, не могу покинуть этот мир. Заперта в теле и вынуждена искать на протяжении тысяч лет, чем бы заняться, лишь бы почувствовать удовлетворение!

— Это тебя не оправдывает.

— А что оправдывает бессмертных? Есть ли то, что оправдает тех, кто вынужден жить вечно?! Ты ведь умрёшь, а я останусь. Человечество исчезнет, а я останусь. Мир будет один, и не останется никого, а я буду возрождаться в той или иной форме. Я буду вечно… Я просто есть, Томми. Я словно горю и не могу потушить себя! И всем плевать! Я одинока, имея рядом тысячи людей, потому что всем плевать! И что мне делать?! Просить милостыню? О нет, мир требует, чтоб я подошла и взяла сама то, что мне необходимо. И я беру.