Дар для проклятого (СИ) - Чиликина Александра. Страница 25
Бросаю паникующий взгляд в сторону выхода, и тут же рефлекторно дергаюсь: сосредоточившись на камине, чернильная гадость освободила дверь и пространство до нее, а значит у меня есть шанс.
Собираю в себе остатки мужества и резким рывком бросаюсь к выходу.
Даже не знаю, как я всё это объясню слугам и лордам, но сейчас об объяснениях думается в последнюю очередь. Лишь бы найти хоть одно живое существо!
Но за дверью меня ожидало самое жуткое зрелище из всех, что я когда-либо видела.
Чернильные змеиные кольца покрывают всё пространство коридора. Извиваются, пожирают друг друга, объединяются в огромные кляксы, а затем расползаются с тихим почти человеческим, но неразличимым для моего уха шепотом.
Отшатываюсь, но внезапно прямо передо мной возникают красные светящиеся бестелесные глаза, и я не выдерживаю, взвизгиваю, подаваясь назад и падая, больно ударяя головой о ручку двери.
Красные глаза не двигаются и не исчезают, но слышимый отовсюду шепот вдруг обретает четкие очертания:
- Она, она, она, она…
И все тени медленно начали ползти в мою сторону.
Трясущейся рукой, не оборачиваясь, пытаюсь нащупать ручку двери, но то ли от страха, то ли от удара, никак не могу определить ее местоположение.
Громкое шарканье вдруг разбавляет шепот теней, и от того, как быстро оно приближается, становится страшно так, как никогда в жизни не было. Зажмуриваюсь, но с закрытыми глазами лишь страшнее, и я снова их распахиваю.
Лучше бы я этого не делала.
В нескольких шагах сбоку от меня сотканная из паутинок тьмы одинокая рука тянется ко мне, плавно приближаясь.
Но вдруг, с противоположной стороны от заполненного чернильной тьмой коридора, выпрыгивает Уилфред.
Или не Уилфред.
Бледная, почти прозрачная кожа лица, горящие синим огнем глаза и странно развевающиеся словно на ветру седые волосы…
- Спокойно, Гретэль, - говорит он, обнимая меня за плечи одной рукой. – Это просто страшный сон.
И я проваливаюсь во тьму.
Глава 12
Бруно всегда любил играть в саду. Возиться с растениями, устраивать забеги страшным жукам и гусеницам, строить убежища из веток, куда потом вопреки всем запретам таскал всё съедобное, что было в доме. Но больше всего он любил цветы. Совершенно неподходящее увлечение для мальчика, росшего среди суровых дворовых мальчишек, которые за такие увлечения могли и в глаз заехать, но Бруно своей любви не стыдился. И обезоруживал этим всех вокруг.
Вот и в моих снах брат всегда являлся с цветком в руках.
Светлые волосы цвета колосьев ржи, искрящиеся счастьем глаза, беззаботная улыбка и… роза. Ярко-красная роза в маленьких тонких пальцах…
- Мой лорд, - тихий требовательный голос где-то вне этого сна с Бруно.
- Гретэль, посмотри какая красивая! – дразнит брат, подставляя цветок под теплые лучики солнца, припекающего затылок.
– Кристиан, пожалуйста.
Солнце вдруг скрывают свинцовые тучи. Маленькие капли дождя падают на голову, и от внезапного холода по телу пробегают мурашки. Лицо Бруно смазывается, расплывается в пелене накрывшего летнее поле дождя.
- Нет, братик, не уходи! – кричу в пустоту, но знакомая тьма окутывает сознание синим туманом.
Я вернулась в свой старый детский кошмар.
Бездна разверзлась под ногами. Из далекой чернильной тьмы тянут свои щупальца те, кто крал мой сон годами. Знакомый сценарий давно набил оскомину, но раз за разом я не в силах ему противиться. Шаг назад, бессознательный, инстинктивный, и я падаю. Падаю в бездну, от которой пыталась сбежать.
- Бруно! – кричу, чувствуя, как чернильные путы окутывают руки и ноги. – Бруно!
Но Бруно больше рядом нет. Он не придет ко мне, не разбудит, не расскажет своим мягким голосом, как весело мы завтра погоняем жуков на нагретом солнцем баке в саду, не обнимет и не уснет со мной рядом, как в детстве.
И грязная чернь всё пробирается и пробирается в душу, впитывается через кожу, просачивается через рот и нос, и одно единственное слово, слово, которое я запретила себе вспоминать, прорывается сквозь стиснутые зубы:
- Мама! Мамочка!
Вздрогнув, просыпаюсь. По щекам медленно катятся крупные слезы.
Однажды я категорически запретила себе плакать, и будучи ребенком до неприличия упрямым строго следовала своему запрету всю дальнейшую жизнь. Я не плакала, когда рассекла себе спину от края до края, упав с крыши невысокого дома на старое битое стекло. Лишь тихо задыхаясь от боли, сурово убеждала маму, что в битых осколках нет совершенно ничего такого, от чего следовало бы так волноваться и мешать лекарю.
Я не плакала, когда папа сказал, что мы уезжаем из нашего дома, потому что война подошла слишком близко.
Не плакала, когда узнала, что наш родной город навсегда унес пепел, и нет больше сада, в котором играл Бруно.
Не плакала, когда мы переезжали снова и снова, убегая всё дальше, и не плакала, когда нас наконец догнали.
Даже когда маму с папой уводили туда, откуда не возвращались взрослые, я не плакала.
И когда из моих побелевших от усилий пальцев вырвали Бруно, я не проронила ни слезинки. Лишь отдала последние припрятанные в подоле деньги молодому солдату за то, чтобы моего маленького брата добавили в список тех, кого отправят на работу в поле. А потом, рискнув, сама пробралась в те фургоны, точно зная, что если меня выкинут, я буду идти за ними пешком столько, сколько понадобится.
И дойду, обязательно. Я же упрямая.
Я не плакала даже тогда, когда тихим, смущенным и немного грустным шепотом Бруно сказал, что ему немного разонравилось работать в поле. И что игра, которую я ему придумала, безусловно очень интересная, но он хотел бы увидеть маму и папу.
Я вообще не плачу, я только злюсь, борюсь и добиваюсь своего любыми путями. И никогда не думаю о том, что не в силах изменить.
Я запретила себе думать о родителях, об оставленном городе, о друзьях, которых вряд ли когда-нибудь увижу. Я сказала себе, что обязательно подумаю о них когда-нибудь потом, завтра или послезавтра, когда весь этот кошмар закончится.
Точно так же я запретила себе думать о Бруно.
Но не думать больше не получалось.
Пришлось даже закусить край одеяла, настолько у меня не получалось больше не думать, но тихие всхлипы все равно прорывались сквозь защиту зубов и ткани.
Свернувшись в клубочек, на огромной кровати, чувствуя себя как никогда одиноко, я тихо плакала навзрыд.
***
Утро встретило меня теплым потрескиванием никогда не гаснущего камина и ярким дневным светом. В окно приветливо светило солнышко, на тумбочке у кровати уже привычно стоял стакан молока, сверху которого лежал разукрашенный пряник, а душевное состояние снова пришло в относительную норму.
Кусать одеяло больше не хотелось. Да и хватит уже, а то как-то даже перед камином неловко.
Вскочив с кровати, лечу в ванную, с осторожностью заглядываю в зеркало и тут же недовольно морщусь. Мешки под глазами, бледность и контрастные красные пятна на щеках меня не слишком красят, но что было то было, строго следуя своим принципам, сожалеть и думать об этом не буду.
Вместо этого привычно упираюсь руками в раковину и строго смотрю на саму себя.
Итак, Гретэль. Сейчас главное окончательно вырваться из этого странного рабства и начать жизнь с чистого листа там, где хотя бы нет войны. Для этого нужно придумать, как надежно скрывать свою внешность, покинуть наконец стены мрачного замка, выкинуть из головы дурацкие мысли о его хозяине, добраться до Империи, как-то раздобыть себе нормальные документы и найти хоть какую-нибудь работу и жилье.
Затем добраться до Эрдика, вытрясти из него всю душу и узнать, куда перевели Бруно. Забрать его и зажить наконец нормальной жизнью без угрозы того, что в любой момент твои «хозяева» могут сделать с тобой всё, что им угодно.