Обещание любви - Рэнни Карен. Страница 12

– Он требует атласа и шелков в походной палатке вместо грубого полотна. Жалуется на простую шотландскую пищу. И это человек, которого ты хочешь видеть своим королем?

– Одно его имя объединит кланы.

– Он хнычет оттого, что никто не помогает ему разрабатывать стратегию, словно это игра с оловянными солдатиками, не желает слушать даже собственных генералов.

– Если у него столько недостатков, что ты здесь делаешь, брат? – Айан осмотрел его сверху донизу, хотя Алисдер еще с детства был крупнее и выше старшего брата.

Как объяснить Айану ужас, который он предчувствует, ужас не только перед предстоящим сражением и бессмысленными убийствами, но и перед будущим?

– Я здесь потому, что ты – мой брат. Потому что я – Маклеод.

Они долго смотрели тогда друг на друга, понимая, что их мысли и взгляды разделяет пропасть, но любовь друг к другу всегда будет мостом, соединяющим их прочными узами.

В конце концов Алисдер встал плечом к плечу с Айаном, и вместе с отцом сыновья Маклеода пошли на врага. Алисдер стоял под пулями, и ужас охватывал его. Он слышал звуки волынки, которые словно эхо повторяли его желание закричать и броситься наутек. Алисдер смотрел в лицо ухмыляющейся белозубой смерти, но, вместо того чтобы бежать с места кровавой бойни, принялся убивать во имя свободы.

Жизнь, которой он жил теперь, была настоящим раем маленьких радостей по сравнению с тем сражением.

Алисдер начал обретать покой.

Пока не появилась эта женщина.

И что это нашло на бабушку? С чего она решила, что они с англичанкой подходят друг другу? Почему он сразу же не положил этому конец? Он уважал ее, ведь она была единственным родным человеком, единственным лучиком света в его безнадежной жизни. Ужас еще не отступил.

Причина, по которой Алисдер отказался от роскошной жизни в Париже и сам пахал землю и убеждал людей клана забыть о прошлом, была той же, по которой он сейчас не мог притвориться, что никакой брачной церемонии не было. Честь. Совесть. Наследие, которое досталось ему, обязывало и требовало многого. Старые порядки сломать несложно, но что тогда станет с ним? Клан воспротивится англичанке, но человек, нарушивший слово и солгавший однажды, солжет и во второй раз. Даже если он забудет об обычаях предков, как он заглушит собственную совесть? Надежда и честь – все, что у него осталось.

Он помнил, как она испуганно вздрогнула, побледнела, какими безжизненными вдруг стали ее глаза. А ведь никогда в жизни он не испугал ни одной женщины.

Глава 8

Софи Элизабет Ажинкур Маклеод тяжело оперлась на клюку с ручкой из слоновой кости. Ее глубоко запавшие, но все еще блестящие синие глаза следили за тем, как Джудит поднималась по небольшому склону, направляясь к домикам фермеров.

Первая часть ее плана воплощена в жизнь: они согласились на ее условия.

Вторую часть плана удалось тоже осуществить, но не так легко. Джудит оказалась на удивление строптивой: вела себя так, будто кто-то убедил ее, что она – некрасивая, и теперь делала все, чтобы оправдать это мнение. Роскошные каштановые волосы, сравнимые красотой цвета с закатом солнца на фоне горных вершин, она гладко зачесывала назад и собирала в унылый пучок на затылке. Софи распустила их, расчесала щеткой до блеска и в конце концов сумела убедить Джудит, что простая лента удержит их не хуже бесчисленных заколок. Если бы Джудит удалось настоять на своем, она до сих пор ходила бы в выношенном темно-синем, казавшемся почти черным платье, висевшем на ней и будто специально скроенном так, чтобы скрыть все достоинства фигуры.

Мать Алисдера закричала бы от возмущения, узнав, что ее наряды наденет другая женщина, но гардеробная Луизы стала первым местом, куда направилась Софи в поисках подходящей одежды, которую можно было бы перешить. Увы, здесь следы насилия были заметны так же отчетливо, как и в других частях замка. Софи помнила, сколько шиллингов ушло на покупку отделанных ручной вышивкой портьер с тяжелой золотой нитью и стульев с красно-золотой обивкой. Теперь вся мебель сгорела, а с окон свисали остатки обгоревших и почерневших от копоти портьер. Но вандалы, разграбившие весь замок, не смогли унести все платья Луизы.

– Софи, мне не нужно новое платье, – твердила Джудит в то утро, решительно цепляясь за свое старое темно-синее одеяние.

С самого детства в доме сквайра Кутбертсона все ее платья шились из грубой прочной ткани, практичного коричневого или темно-синего цвета, на которой не видно грязи и которая носилась очень долго. Мать Питера тряслась над каждым пенни, не желая тратить деньги на невестку, а все, что оставалось от жалованья Питера, уходило, как правило, на выпивку и азартные игры, а не на платья для жены.

Джудит уже давно поставила крест на хороших платьях, кокетливых шляпках и других аксессуарах, которые могли бы подчеркнуть ее природную привлекательность. Все эти уловки предназначены для женщин с приятными глазу округлостями фигуры и хорошеньким личиком. А ее лицо уже ничем не исправить, так же как ничто не поможет ей стать не такой высокой, не укоротит рук и ног, не изменит цвета волос. У одежды всего одно утилитарное назначение – прикрывать наготу, а не подчеркивать воображаемые прелести. Именно с этими убеждениями Софи спокойно и упрямо повела борьбу.

– Одно дело, если темные тона ношу я, детка, – спокойно говорила она, проводя рукой по ткани. – Я стара, у меня за плечами вся жизнь. Но ты должна носить яркие, живые цвета, которые подчеркивали бы твою привлекательность. Знаешь, – улыбнулась она, – ты выглядишь совсем как хорошенькая шотландская девушка.

В ответном взгляде Джудит смешалось недоверие к словам Софи и нежность к этой хрупкой женщине, которая в силу природной доброты говорила явную ложь. За прошедшие недели она успела понять, как щедра душа Софи. Старая женщина передала ей ключи от замка, научила управляться с огромной плитой, хвалила ее старание приготовить что-то съестное. Она ни разу не повысила голоса, не высказала неодобрения. Джудит очень ценила общение с Софи, их бесконечные разговоры, за исключением разве что постоянного восхваления бесчисленных достоинств Алисдера Маклеода.

– Другого человека можно измерять его словами, Джудит, но Алисдера надо измерять его делами. Он не говорит о долге, но на его плечах лежит большая ответственность. Не говорит о справедливости, но всегда стремится к ней. Ты могла бы сделать куда худший выбор, – закончила она, рассудив, что и так сказала много. Она взглянула на платье в своих руках. Подол придется немного выпустить, но это гораздо легче, чем отыскать ткань на новое платье. – Дорогая, не забывай, солнечные дни в Шотландии не так уж часты. Впереди ненастье, Джудит, поэтому спеши насладиться солнцем, пока оно светит, – поучала она Джудит тихими словами с ясной, безмятежной улыбкой.

И вот сейчас Джудит стояла на вершине холма. Ее расчесанные до блеска волосы и перешитое Софи платье трепал ветер, налетавший с запада. Щеки молодой женщины разрумянились.

Джудит смотрела в сторону горизонта, где на расстоянии нескольких миль от Тайнана зарождались грозные грозовые тучи. Неужели здесь всегда идет дождь? В воздухе пахло грозой, ветер шумел в зарослях вереска, колыхал сосновые ветви.

По берегу защищенной от ветра бухты вилась тропа, серпантином уходившая на вершину холма, где заканчивалась ровной поросшей травой крохотной площадкой шириной не более пяти футов. Отсюда Джудит хорошо видела синие воды узкой бухты, вытянувшейся к океану. Стоило лишь немного повернуть голову, и взгляду открывалась долина, спускающаяся к деревне. Прямо перед ней тропа делилась на три направления. Средняя вела к широким обработанным полям.

Джудит смотрела на ряд домиков, вдоль извивающейся змейкой тропинки, на неулыбчивых женщин, стоявших у домов в одинаковых по цвету и фасону платьях, на ворон, сидевших на ветках.

Малкольм долго следил за ней, прежде чем подойти. Когда он заметил ее на вершине холма, смотрящую на горизонт, то потихоньку отошел от остальных и направился к ней. Джудит приветливо улыбнулась, когда он зашагал рядом. Так, бок о бок, они прошли через всю деревню. Малкольм привел сюда молодую женщину еще в первый день ее появления в замке. Останавливаясь у домиков, он представлял ее как жену хозяина. Сегодня на нее смотрели дружелюбнее, чем в первый день, когда Джудит хотелось рукой зажать рот Малкольму, чтобы остановить поток его красноречия.