13 дверей, за каждой волки - Руби Лора. Страница 54

Миссис Кент направилась в приемную, а мы с Волком поднялись по лестнице. Чарльз Кент имел собственные комнаты в задней части особняка: спальню и гостиную в темно-зеленых тонах, с огромными окнами, выходящими на аккуратные лужайки и раскидистые дубы. Над кроватью висел огромный портрет Чарльза Кента с двумя гончими, со стены гостиной на меня сердито смотрела оленья голова, а в углу притаилось гигантское чучело медведя. «Привет, олень, привет, медведь», – сказала я. Зато нигде не было портретов миссис Кент.

Я нашла его в ванне, где он нежился в пене и пару. Кожа вокруг его водянистых глаз покрылась морщинами, в русых волосах появились седые пряди. Но прическа у него была та же, что и всегда, – зализанные назад волосы. Его губы с опущенными уголками сохранили прежний чересчур розовый цвет, словно он их натер или испачкал, а тело было мягким и белым, как у личинки. Хлопья мыльной пены плавали, как морская живность.

Миссис Кент не станет по нему скучать.

Я бросилась на него, как дикий зверь, которым была, и окунула его голову в воду. Он бился и брыкался в моих «неруках», вырывался из моих «необъятий», его нос и легкие наполнялись водой. Однако, пока он боролся и захлебывался, я ощутила давление в своем носу, в своих легких, содрогания от своей личной смерти. Я тоже утонула, меня утопил грипп, я захлебнулась своими токсинами, собственной кровью. Его утопление перекликалось с моим. Ловя ртом воздух и кашляя, я силилась удерживать его, наказать, заставить заплатить, как заплатила я. Но мои руки на горле Чарльза не выглядели моими, а вода не походила на воду в ванне. Я словно бы рассеивалась и растворялась, маленькие осколки меня улетали прочь, а потом возвращались обратно в правильном порядке.

Грипп пришел до Бенно, до Мерси, до, а не после, и я… я…

Я пережила болезнь? Да, пережила.

Что меня убило? Кто меня убил? Мои пальцы сжались на горле Чарльза Кента. Это был ты?

Чарльз Кент вплеснул и втолкнул воспоминания обратно в меня, чуть не сбив с «неног». После того как Бенно отослали прочь и похитили Мерси, после Даннинга родные вернули меня домой. Спустя многие недели пребывания на препаратах я немного повредилась головой, и кожа мира так истончилась, что я могла видеть сквозь нее. Волков в лесах, русалок в воде, призраков повсюду. Посреди ночи я видела мою давно умершую бабушку в изножье кровати. Она распекала меня со своим британским акцентом. Средь бела дня посреди двора я видела людей в мехах и шкурах, болтавших на французском. На заднем сиденье нашего автомобиля со мной частенько ездила девочка лет шести, которая хохотала на резких поворотах, скользя на кожаной обивке и проходя сквозь меня. Когда я хихикала вместе с ней и показывала на бабушку или русалок, отец хмурился еще сильнее, а мама только крепче сжимала ниточку губ.

В моменты прояснений я пыталась объяснить:

– Я любила его.

Или:

– Ее зовут Мерси.

Или:

– Чарльз пытался причинить мне боль.

Или:

– Я мертва? Когда это произошло?

Я по-прежнему убегала в рощу, плавала в озере, возвращалась домой растрепанная и мокрая. В последний раз я ускользнула с вечеринки в доме и пошла к воде, даже не озаботившись снять платье и туфли, которые родители купили в кредит. Вода была ледяной, достаточно холодной, чтобы у меня в голове немного прояснилось, достаточно холодной, чтобы замедлить мою кровь. Когда перестала ощущать руки и ноги, я выбралась на берег и наткнулась на Уильяма, поджидавшего меня на песке.

– Какого черта ты творишь, Перл? – проревел он. – Разве ты не довольно натворила?

За его спиной появился Фредерик с бутылкой в руке.

– Ш-ш-ш, Уилли. Нас могут услышать.

– Я задал тебе вопрос, Перл. Разве ты не довольно натворила?

– Его на самом деле звали не Бенно, – сказала я. – Настоящего имени он мне не говорил: боялся, что оно прозвучит некрасиво в моих устах.

Уильям перевернул меня пинком ноги в бок, словно жука.

– Ты сама некрасивая. Ты безобразная. – Он уставился на меня сверху и оскалил зубы так, как не получилось бы ни у одного известного мне животного. – Видеть тебя не могу!

– Тебе не следовало его так бить. Ему было больно.

Он опять пнул меня.

– Заткнись. Мы могли его убить, и никто бы нас не обвинил.

– Я бы обвинила. И обвиняю.

– Ты шлюха. Чокнутая шлюха.

– А ты жестокий. Глупый и жестокий. Предпочитаю быть шлюхой.

– У тебя даже это не получается как следует, – сказал он.

Я прикинулась ангелом на песке.

– Ты только доказываешь, что я права.

– Не усугубляй, Перл, – невнятно проговорил Фредерик, пошатываясь. – Отцу пришлось заплатить, чтобы семья Чарльза не подала на нас в суд.

– Он ударил меня! Он отослал меня туда!

– Инвесторы отца передумали. С нами никто не захочет иметь дела. Ты нас погубила, понимаешь? Хочешь, чтобы мы все потеряли?

– Может, вы сами себя погубили? Может, мы все сами виноваты.

Фредерик бросил в меня бутылку, но промахнулся. Уильям пнул меня и попал.

– Ты всегда думала только о себе. Всегда. Надо отправить тебя обратно в Даннинг.

– Люди там были гораздо приятнее, – произнесла я, хватаясь за ребра, – и не так воняли.

– Боже, Перл! – воскликнул Фредерик.

– Не могу его видеть. Зато теперь вижу русалок.

– Хватит про русалок! – сказал Уильям. – Ты сама себя слышишь?

– Только попробуй, Уильям. Смотри! – Я показала на воду. – Вон они. И там. И там.

Уильям схватил себя за волосы.

– Ты заткнешься?

– Нет, – пропела я. – И ты не можешь меня заставить.

Давным-давно одна девушка попала в неприятности, а потом навлекла на себя еще больше. Один брат был слишком пьян, чтобы наказать ее, зато другой охотно этим занялся.

Уильям схватил меня за руку и потащил обратно к воде. Я боролась изо всех сил, но, в конце концов, что мне оставалось?

По крайней мере, мне составят компанию русалки.

Я проявила милосердие и отпустила Чарльза. Он вывалился из ванны, и его вырвало на плитку. Он поднял голову на миг в голубом свете дня, клонящегося к вечеру, увидел мое лицо и закричал.

Сойдет.

Пока что.

Одно воспоминание

Вот что я знала о своей маме: у нее были кремово-белая кожа и безупречная осанка. Ее волосы поседели к двадцати пяти годам. Сердясь, она крепко сжимала губы, словно зашитые. Ее самым ценным украшением был набор обручальных колец с жемчужинами и бриллиантами, которые она носила на левой руке.

Теперь эти кольца принадлежали Уильяму и покоились в той же коробочке, где он хранил французские открытки. Он нашелся так легко. Так легко, что я поразилась, почему его никогда не искала. Он и Фредерик жили в том же доме, в котором мы выросли. Унаследовали его после гибели родителей в автомобильной аварии в 1937 году. Братьям повезло, что им досталось какое-то наследство помимо разбитого автомобиля. Все остальное семья потеряла во время биржевого краха в двадцать девятом.

Дом не стоил того, чтобы им гордиться. Кирпичи поблекли и запылились, строительный раствор откалывался и серыми пальцами падал на землю. Кустарники и лужайки поредели, заросли сорняками и засохли. В роще за особняком многие деревья срубили и продали на древесину. Рядом построили дома другие семьи, загородив обзор. Остановившись у окна в большой гостиной, Уильям смог заглянуть в столовую соседей, где ужинала и смеялась другая семья.

Уильям и Фредерик редко смеялись. Я села рядом с братьями у камина, а Волк принялся обнюхивать грязные коврики и облупленную мебель. Уильям был обкурен, Фредерик – пьян: похоже, это их обычное состояние. Я так хорошо помнила их юными. Уильям в очках с толстыми стеклами и еще более толстой кожей, Фредерик, который скор на улыбку и еще скорее на кулаки.

Уильям по-прежнему был толстокожим, а Фредерик – скор на кулаки. И они ополчились друг на друга.

– Это все, что у нас осталось, – говорил Фредерик заплетающимся языком.