Собрание сочинений в 12 т. Т. 1 - Верн Жюль Габриэль. Страница 14

Если мы поставили после каждой его фразы восклицательный знак, то Кеннеди кончал их тем, что ударял себя кулаком по голове, и если вы представите себе эту картину, то получите понятие о состоянии Дика.

Экономка Дика, старушка Эльспет, решилась было заикнуться, что это сообщение ложное.

— Ну, что вы! — воскликнул Кеннеди. — Точно я не узнаю в этом своего друга. Да разве это на него не похоже? Путешествовать по воздуху! Он, изволите ли видеть, теперь вздумал соперничать с орлами! Ну, нет! Такому не бывать! Уж я сумею его образумить! Дай ему только волю, — он в один прекрасный день и на луну, пожалуй, отправится.

В тот же вечер Кеннеди, встревоженный и раздраженный, сел в поезд и на следующий день был в Лондоне.

Через каких-нибудь три четверти часа его кэб остановился у маленького домика на Греческой улице, возле сквера Сохо, где жил доктор Фергюссон. Шотландец взбежал на крыльцо и пятью здоровенными ударами в дверь возвестил о своем прибытии. Фергюссон сам открыл ему.

— Дик! — воскликнул он, впрочем без особенного удивления.

— Он самый, — заявил Кеннеди.

— Как это ты, дорогой Дик, в Лондоне в разгар зимней охоты?

— Да! Я в Лондоне.

— Для чего же ты приехал?

— Помешать неслыханному безрассудству!

— Безрассудству? — переспросил доктор.

— Верно ли то, что говорится в этой газете? — спросил Кеннеди, протягивая другу номер «Дейли телеграф».

— Ах, вот оно что! Эти газеты, надо сказать, довольно-таки нескромны. Но присядь же, дорогой Дик.

— И не подумаю! Скажи, ты в самом деле затеял это путешествие?

— В самом деле. У меня многое уже готово, и я…

— И где же оно? Я разнесу, разобью все вдребезги!!

Милый шотландец не на шутку вышел из себя.

— Успокойся, дорогой Дик, — заговорил доктор. — Я тебя понимаю. Ты обижен на меня за то, что я до сих пор не ознакомил тебя с моими проектами…

— И он еще зовет это своими проектами!

— Видишь ли, я был чрезвычайно занят, — продолжал Фергюссон, не обращая внимания на возглас Дика. — У меня уйма дел, но успокойся же: я ведь непременно написал бы тебе, прежде чем уехать…

— Очень мне это важно! — перебил его Кеннеди.

— …по той простой причине, что я намерен взять тебя с собой, — докончил Фергюссон.

Шотландец отпрянул с легкостью, которая могла бы сделать честь серне.

— Послушай, Самуэль, не хочешь ли ты, чтобы нас обоих заперли в Бедлам? [8]

— Именно на тебя я рассчитывал, дорогой мой Дик, и остановился на тебе, отказав очень многим.

Кеннеди совершенно остолбенел.

— Если ты послушаешь меня в течение каких-нибудь десяти минут, — спокойно продолжал Фергюссон, — то, поверь, будешь мне благодарен.

— Ты говоришь серьезно?

— Очень серьезно.

— А что, если я откажусь сопровождать тебя?

— Ты не откажешься.

— Но если все же откажусь?

— Тогда я отправлюсь один.

— Ну, сядем, — предложил охотник, — и поговорим спокойно. Раз ты не шутишь, дело стоит того, чтобы его хорошенько обсудить.

— Только если ты ничего не имеешь против, обсудим его за завтраком, дорогой Дик.

Друзья уселись один против другого за столиком, на котором возвышались гора бутербродов и огромный чайник.

— Дорогой мой Самуэль, — начал охотник, — твой проект безумен. Он невозможен. В нем нет ничего серьезного и осуществимого.

— Ну, это мы увидим. Сначала испробуем, — отозвался доктор.

— Но пробовать-то именно и не надо, — настаивал Кеннеди.

— А почему, скажи на милость?

— А всевозможные опасности и препятствия? Ты о них забываешь?

— Препятствия на то и существуют, чтобы их преодолевать, — с серьезным видом ответил Фергюссон. — Что же касается опасностей, то кто вообще гарантирован от них? В жизни опасности на каждом шагу. Может быть, опасно сесть за стол, надеть на голову шляпу… Чему быть, того не миновать; в будущем надо видеть настоящее, ведь будущее и есть более отдаленное настоящее.

— Ну вот, — сказал Кеннеди, пожимая плечами. — Ты всегда был фаталистом.

— Да, всегда, но в хорошем смысле этого слова. Так не будем же гадать, что готовит нам судьба. Вспомним-ка добрую английскую пословицу: «Кому суждено быть повешенным, тот не рискует утонуть».

На это сказать было нечего, но Кеннеди все же нашел немало возражений, слишком длинных для того, чтобы их здесь приводить.

— Ну, хорошо, — заявил он после целого часа препирательств, — если ты уж во что бы то ни стало хочешь пересечь всю Африку, если это совершенно необходимо для твоего счастья, то почему не воспользоваться для этого обычными путями?

— Почему? — спросил, воодушевляясь, доктор. — Да потому, что до сих пор все такие попытки терпели неудачи. Мунго Парк был убит на Нигере, Фогель исчез бесследно в стране Вадаи, Оудней умер в Мур-муре, Клаппертон — в Сокото, француз Мэзан был изрублен на куски, майор Ленг убит туарегами, Рошер из Гамбурга погиб в начале тысяча восемьсот шестидесятого года. Как видишь, длинен список мучеников; немало жертв понесли мы в Африке. Очевидно, невозможно бороться со стихиями, с голодом, жаждой, лихорадкой, с дикими зверями и тем более — с дикими туземными племенами. А если нельзя сделать что-либо одним способом, оно должно быть сделано другим; если нельзя пройти посредине, надо обойти сбоку или пронестись сверху.

— Вот это-то и страшно, — заметил Дик.

— Чего же бояться? — возразил доктор с величайшим хладнокровием. — Ты ведь не можешь сомневаться в том, что я принял все меры предосторожности против аварии моего воздушного шара? Но даже случись с ним что-нибудь, и тогда я все же окажусь на земле, как всякий другой путешественник. Повторяю, мой шар меня не подведет, а об авариях не стоит даже и думать.

— Наоборот, как раз о них и следует думать.

— Нет, дорогой Дик. Я намерен расстаться со своим воздушным шаром не раньше, чем доберусь до западного побережья Африки. Пока я на нем, на этом шаре, все становится возможным! Без него же я подвергаюсь опасностям и случайностям прежних экспедиций. С шаром мне не страшны ни зной, ни потоки, ни бури, ни самум, ни вредный климат, ни дикие звери, ни даже люди! Мне слишком жарко — я поднимаюсь выше; мне холодно — я спускаюсь; гора на моем пути — я ее перелетаю; пропасть, река — переношусь через них; разразится гроза — я уйду выше нее; встретится поток — промчусь над ним, словно птица. Подвигаюсь я вперед, не зная усталости, и останавливаюсь в сущности вовсе не для отдыха. Я парю над неведомыми странами… Я мчусь с быстротой урагана то в поднебесье, то над самой землей, и карта Африки развертывается перед моими глазами, будто страница гигантского атласа…

Слова Фергюссона тронули доброго Кеннеди, но вместе с тем у него закружилась голова от картины, нарисованной его другом. Он смотрел на Самуэля с восхищением и со страхом, и ему казалось, что он уже раскачивается в воздухе…

— Но постой-ка, постой, дорогой Самуэль, значит, ты нашел способ управлять воздушным шаром? — спросил Кеннеди.

— Да нет же, это утопия.

— Как же ты полетишь?

— По воле провидения, но во всяком случае с востока на запад.

— А почему?

— Да потому, что я рассчитываю на помощь пассатов, направление которых всегда одно и то же.

— Вот как… — проговорил в задумчивости Кеннеди. — Пассаты… конечно, в крайнем случае… пожалуй… быть может…

— Нет, не быть может, а наверное! В этом все дело, — перебил его Фергюссон. — Английское правительство предоставило в мое распоряжение транспортное судно. Вместе с тем условлено, что примерно к тому времени, когда я прибуду к западному берегу Африки, там будут крейсировать три или четыре судна. И вот не дальше как через три месяца я буду на Занзибаре. Там я наполню газом мой шар, и оттуда мы устремимся…

— Мы?… — повторил Дик.

— Да. Неужели у тебя еще есть какое-нибудь возражение? Говори, друг Кеннеди.

— Возражение? Их у меня целая тысяча! Начнем хотя бы с такого: скажи на милость, если ты собираешься осматривать местность, подниматься и опускаться по своему желанию, то ведь тебе придется тратить газ. До сих пор, насколько мне известно, иного способа не было, а это всегда и служило препятствием для долгих путешествий по воздуху.