Похищенный - Коллинз Макс Аллан. Страница 32

Позади заскрипела мерзлая земля, и моя рука потянулась к пистолету калибра девять миллиметров, который я носил под мышкой; однако, когда я повернулся, я увидел приближающегося в пальто и без шапки Брекинриджа.

Он остановился, держа руки в "карманах, и сказал:

– Я разбудил ректора Фордхемского университета, и он подтвердил информацию, которую дал о себе Кондон. Семьдесят два года, работал учителем в начальной школе, сейчас на пенсии. Продолжает преподавать на полставки. Очень внимательно следит за своей физической формой, в прошлом судил футбольные матчи, до сих пор дает уроки плавания.

– Это в семьдесят-то два года?!

Брекинридж приподнял одну бровь.

– Видимо, он большой оригинал. Воображает себя патриотом. Известен тем, что на общественных мероприятиях поет «Усеянный звездами флаг» со слезами на глазах.

– Я, наверное, сейчас сам заплачу.

А ночь уже плакала, стонала, словно раненый, загнанный в западню зверь. Я прислонился к стене, поднял воротник пальто, чтобы прикрыть лицо; даже парень из Чикаго может умереть от ледяного ветра.

– Я также позвонил в Бронкс редактору и издателю газеты «Хоум Ньюз», – сказал Брекинридж.

– Полковник, как коп вы на голову выше Шварцкопфа.

Он замолчал, видимо, оценивал мой комплимент. Потом сказал:

– Редактор, некий мистер О'Флэхерти, сказал, что является «старым добрым другом» Кондона и что сей ученый муж уже многие годы публикует в их газете стихи, очерки и письма на различные актуальные темы... Подписывая их среди прочих странных псевдонимов как П. А. Трайот и Д. У. Стайс.

Я хрипло рассмеялся.

– Мне он показался чудаком и назойливым человеком. Почему, черт возьми, похитители выбрали этого кретина? Свои услуги в качестве посредников предлагали различные крупные общественные деятели.

– Я не могу ответить на этот вопрос. Не смог на него ответить и редактор О'Флэхерти, который сказал, что тираж газеты «Хоум Ньюз» меньше ста тысяч экземпляров.

В этот момент темноту дороги прорезал свет фар автомобиля. Машина остановилась, и из нее вылез пожилой, с усами, как у моржа, человек, весьма подвижный для своего возраста и массы: рост у него был больше шести футов, а вес, вероятно, двести с лишним фунтов. Пальто на нем не было; он был в аккуратном темном старомодном костюме-тройке с золотой цепочкой для часов, в крапчатом галстуке и шляпе-котелке, которую он уже вежливо снимал; он был похож на человека, отправившегося на вечеринку в1912 году и опоздавшего на несколько десятилетий.

– Это дом Линдберга? – спросил он голосом, который я слышал два часа назад по телефону.

Через закрытые ворота Брекинридж сказал:

Да, это дом Линдберга. Вы доктор Кондон?

Старик поклонился, взмахнув шляпой-котелком:

– Я доктор Джон Ф. Кондон.

В машине сидело еще два человека. Я расстегнул пальто, чтобы облегчить себе доступ к пистолету.

– У вас письмо для полковника? – спросил Брекинридж.

– Да, сэр. Я предпочел бы передать ему его лично.

Стоя чуть позади Брекинриджа, я крикнул:

– Кто это с вами?

Кондон прищурился; у него были розовые щеки и глупые глаза.

– Полковник Линдберг?

– Нет, – сказал я. – Я коп, и я вооружен. Кто это сидит в машине, черт возьми?

Кондон приподнял подбородок, глаза и ноздри его расширились.

– В такого рода выражениях нет необходимости, сэр.

– Кто сидит в этой чертовой машине?

– Геллер! – резко прошептал Брекинридж. – Прошу вас!

Кондон робко шагнул вперед, держа шляпу в руке.

– Со мной приехали двое моих друзей, один из которых великодушно согласился привезти меня сюда. Я звонил сюда из ресторана Макса Розенхайна, и Макс поехал со мной; с нами также наш общий друг, Милтон Гаглио, торговец тканями. Он вел машину.

– Скажите им, чтобы они вышли из машины и подняли руки, – сказал я.

– Право, – чопорно проговорил Кондон с высоко поднятой головой, – это очень неблагородно с вашей стороны.

– Будет хуже, если ваши друзья не вылезут из машины.

Они вылезли из машины: маленький, смуглый человек лет тридцати и второй, покрупнее, которому было лет под шестьдесят. Оба были в пальто и шляпах.

Тот, что поменьше и помоложе, сказал:

– Меня зовут Милтон Гаглио. Извините, что мы так задержались. Мы заблудились и останавливались у закусочной «Балтимор», чтобы спросить дорогу.

Эта закусочная стояла на перекрестке недалеко от Хоупуэлла.

– Меня зовут Макс Розенхайн, – сказал мужчина постарше с беспокойной улыбкой на лице. – Мы вроде как комиссия – итальянец, еврей и ирландец.

Никто не засмеялся.

– Поднимите ваши руки, джентльмены, – сказал я.

Они посмотрели друг на друга скорее удивленно, чем испуганно; оскорбленным выглядел только Кондон.

– Мне понятна ваша озабоченность вопросами безопасности... – начал он.

– В таком случае заткнитесь, – сказал я, – и делайте то, что вам говорят.

Брекинридж, который, кажется, был несколько ошеломлен моей полицейской тактикой, открыл ворота; я вышел и обыскал троих мужчин. Приятели Кондона перенесли обыск стоически, один лишь профессор возмущенно пыхтел.

– Давайте посмотрим на письмо, профессор, – сказал я.

– Я бы предпочел показать его полковнику Линдбергу.

– Покажите мне одну подпись.

Тяжело дыша через нос, он подумал над моей просьбой, потом вытащил из кармана пальто белый конверт, достал из него другой конверт, поменьше, и показал мне письмо. На нем действительно были красный и синие круги и отверстия.

– Отойдите в сторону, – сказал я ему и кивнул двум другим, чтобы они сделали то же самое. Я заглянул в машину, черный «шевроле», посмотрел под сиденьями, проверил вещевой ящик. Попросил Гаглио открыть багажник, и он выполнил мою просьбу, однако, кроме запасной покрышки и домкрата, в нем ничего не было.

– О'кей, ребята, – сказал я, сделав величественный жест. – Садитесь обратно в свою машину.

Кондон неохотно кивнул, с глупой тщательностью сложил письма обратно в конверты и с подчеркнутым достоинством пошел обратно к черному «шевроле», другие двое двигались быстро, словно подметки у них были горячими.

Я вызвал полицейского из будки подрядчика и велел ему вместе с винтовкой проехать с ним к дому на подножке автомобиля. Потом я сказал сидящему за рулем Гаглио:

– Езжайте вокруг дома, остановите около гаража и ждите нас.

Машина отъехала. Брекинридж закрыл ворота и запер их на замок. Красные огни задних фонарей медленно приближались к почти неосвещенному дому – светились лишь несколько прямоугольников окон первого этажа; полицейский ехал на подножке, словно пилот-трюкач на крыле самолета.

– Не очень-то вежливо вы с ними обошлись, – сказал Брекинридж.

– Этот профессор либо жулик, либо дурак, – сказал я. – А я не переношу ни тех, ни других.

Брекинридж ничего не сказал на это; мы пошли к дому, кивнув на ходу двум полицейским, с жалким видом стоявшим у угасающего костра.

Полицейский, который ехал на подножке, поставил всех троих у двери, что вела в дом через комнату для слуг. Брекинридж отправил полицейского обратно на его пост и открыл дверь для гостей. Мы собрались в кухне, освещенной лишь маленькой лампой над печкой. Из гостиной примчался непременный Вэхгуш.

– Меня зовут Брекинридж, – громко сказал полковник, пытаясь перекричать непрестанный лай собаки. – Это детектив Геллер из чикагской полиции.

– Чикаго? – спросил Гаглио. – Что вы делаете здесь?

– Это вас не касается, – вежливо ответил я, лягнув пса. – А вот вы сами что здесь делаете, мне это совершенно непонятно.

– Вы чрезвычайно неучтивый молодой человек, детектив Геллер, – сказал Кондон.

– Я всегда такой, когда гости приезжают в два часа утра.

Брекинридж сказал:

– Если вы готовы, полковник Линдберг ожидает встречи с вами.

– Я всегда готов, – с улыбкой сказал Кондон.

Мы прошли через гостиную, от нас не отставал совершенно обезумевший от лая Вэхгуш; если кто и спал в этом доме, то теперь обязательно проснулся. Брекинридж посадил Гаглио и Розенхайна на софу, и пес сразу принялся рычать на них; сложив руки на коленях, они взирали на него испуганными глазами, словно девушки без кавалеров во время кадрили.