Проклятые в раю - Коллинз Макс Аллан. Страница 28

— Прошу вас, мистер Геллер. — Она выдавила улыбку. — Нат.

— Обычно, — начал я, — по прошествии некоторого времени, память свидетелей ослабевает в геометрической прогрессии. Но ваша память — касательно того злополучного события, — похоже, лишь улучшилась.

Ее губы искривились, словно она не могла решить, нахмуриться ей или засмеяться, и не сделала ни того и ни другого.

— Мои воспоминания о «злополучном событии», боюсь, слишком ясные. Полагаю, вы говорите о моих заявлениях, которые я сделала в ту ночь — или скорее, ранним утром того дня...

— Да, — подтвердил я. — По прошествии нескольких часов после нападения вас расспрашивали инспектор Джардин, полицейский по имени Фуртадо и, разумеется, инспектор Макинтош. И еще несколько других полицейских. Вы даже разговаривали с сестрой в больнице неотложной помощи, сестрой Фосетт...

— Все верно. А что такое?

— Дело в том, что вы сказали всем этим копам и сестре Фосетт, что не сможете узнать напавших на вас. Что было слишком темно. Но могли бы узнать их по голосам.

Талия молчала. Ее кукольный ротик был сжат так, словно она хотела одарить меня поцелуем. Но мне почему-то показалось, что у нее и в мыслях этого не было.

— Однако теперь ваши воспоминания включают описание внешности напавших, включая их одежду.

— Я говорю правду, мистер Геллер. Теперь я все это вспомнила.

— Лучше Нат. — Я сделал еще глоток кофе, напиток был крепкий и горький. — Первоначально вы также сказали, что убеждены, будто все парни были гавайцами, а не китайцами или японцами, или филиппинцами или кем-то еще. Вы сказали, что разобрали, как они говорили по-гавайски.

Она дернула плечом.

— Все они были цветные, не так ли?

— Но только Кахахаваи и Ахакуэло были гавайцами, два других парня были японцы, а последний — китаец.

Еще один горловой смешок.

— А вы можете их различить?

— У нас в Чикаго мы отличаем японца от китайца.

Краем глаза я наблюдал за Беатрис, но она и бровью не повела в ответ на мои слова.

— Неужели? — промолвила Талия. — Даже если вас насилуют?

Изабелла чувствовала себя явно не в своей тарелке. Ей совершенно не нравилось, как разворачиваются события.

Я наклонился вперед.

— Талия... миссис Мэсси... я выступаю здесь в роли адвоката дьявола, ясно? Выискиваю слабые места, на которых обвинение просто закопает нас. Если у вас есть какие-то объяснения, кроме никудышных выпадов против меня — вроде коленного рефлекса, — я с радостью вас выслушаю.

Теперь вперед подалась нахмурившаяся Изабелла.

— Нат... ты немножко пережимаешь, тебе не кажется?

— Я учился не в обычной школе, — сказал я. — Я ходил в школу чикагского Вест-сайда, где ученики начальной школы носили ножи и пистолеты. Поэтому вам придется простить мне некоторый недостаток хороших манер... но когда вы попадаете в переделку, я оказываюсь именно тем тертым малым, который вам нужен. А вы, миссис Мэсси... Талия... вы попали в хорошенькую переделку, или уж, во всяком случае, ваш муж и ваша мать. Они могут получить от двадцати лет до пожизненного.

Наступила тишина, тишина, нарушаемая только доносившимся из соседнего холла чириканьем птиц в клетках и мягким, но неумолчным шумом прибоя.

Вперив в меня черные стекла своих очков Талия Мэсси сказала:

— Задавайте свои вопросы.

Я вздохнул, перевернул страницу.

— В течение нескольких часов, последовавших за изнасилованием, вы рассказали свою историю шесть раз и все время повторяли, что не смогли разглядеть номер автомобиля. Вы сказали это четырем разным полицейским, врачу и сестре.

Она пожала плечами.

— Затем, — продолжил я, — когда вы в седьмой раз излагали свои показания — в кабинете инспектора Макинтоша, — вы внезапно его вспомнили.

— Между прочим, — сказала она, вздернув подбородок, — я ошиблась на одну цифру.

— Номер машины Хораса Иды был 58-895, а вы сказали — 58-805. Почти точно. Однако ошибка на одну цифру делает ваши показания более правдоподобными. Но есть люди, которые говорят, что вы могли услышать этот номер в приемном покое больницы «Куинз».

— Неправда.

Я вздел брови.

— Радиофицированный полицейский автомобиль стоял как раз под окнами приемного покоя. Офицер полиции показал, что он слышал ориентировку на автомобиль под номером 58-895 как, возможно, связанный с нападением на вас, переданную трижды.

— Я ничего не слышала.

Я сел прямо.

— Вы ведь понимаете, что единственной причиной, по которой на самом деле разыскивалась эта машина, было небольшое дорожное столкновение и стычка, которые произошли в тот вечер несколько ранее и тоже были квалифицированы как нападение?

— Теперь я это знаю.

— Вы также сказали в ночь нападения, что, по-вашему, машина, в которую вас затащили, была старым «фордом», «доджем», а может быть, туристским «шевроле», с парусиновым верхом, старым истрепанным верхом, который при езде издавал хлопающий звук.

Она снова пожала плечами.

— Не помню, чтобы я это говорила. Знаю, что это всплыло на суде, но я этого не помню.

Выходит, память у нее все же не такая хорошая.

— Талия, машина Хораса Иды... на самом деле, это машина его сестры, насколько я помню... неважно, машина Иды — это «фаэтон» тысяча девятьсот двадцать девятого года выпуска, модель А. Новенький автомобиль, с абсолютно целым верхом. Тем не менее вы опознали его.

— Это был тот автомобиль. Или похожий на него. Я узнала, когда его увидела.

Прибыл завтрак, наша гейша сопровождала официанта, несшего красиво сервированный поднос. Талия слабо улыбнулась и спросила:

— Это все? Мы можем спокойно поесть?

— Разумеется, — ответил я.

Повисло несколько напряженное молчание, пока я поглощал яйца с беконом, а две девушки перебирали фрукты, в изобилии лежавшие на блюде — ананасы, виноград, папайю, фиги, хурму, бананы, нарезанную кубиками дыню и все остальное. Они тихонько беседовали, будто меня и не было за столом, обсудив, среди прочего, как поправляется после болезни отец Талии — майор — и как это мило, что отдыхающая в Испании мать миссис Фортескью прислала дочери телеграмму со словами поддержки.

— Бабушка написала, что настолько уверена в невиновности мамы, — сказала Талия, — что не видит смысла приезжать сюда.

Мы приступили ко второй чашке кофе, у Талии это была третья, когда я возобновил свои расспросы.

— Что вы можете сказать о лейтенанте Джимми Брэдфорде?

— А что вы хотите знать? — Талия держала свою чашку на аристократический манер — с оттопыренным мизинцем. — Он друг Томми. Возможно, лучший друг.

— Что он делал, бродя в ночь изнасилования поблизости от вашего дома пьяный и с расстегнутой ширинкой?

— Натан! — воскликнула Изабелла, глаза у нее расширились, в них сквозила боль.

— Полагаю, — сказала Талия, — что, выпив слишком много, он искал куст, чтобы облегчиться.

— Облегчиться каким образом?

— Нет смысла отвечать на этот вопрос.

— Тогда почему вы сказали ему, что все будет хорошо, перед тем как полицейские задержали его для допроса?

— Он оказался ни в чем не замешан, — сказала она. — За него поручился Томми. Томми был с ним весь вечер.

— Я не об этом вас спрашиваю.

— Нат, — вставила Изабелла, — ты меня расстраиваешь...

Расстраиваю. Таким образом богатые люди дают понять, что их достали.

Я обратился к Талии:

— Если вы не хотите отвечать на этот вопрос...

— Он друг, — сказала она. — Я ободряла его.

Ее только что избила и изнасиловала банда туземцев, а она ободряет его.

— По-моему, этот очаровательный завтрак слишком затянулся, — сказала Талия, положив салфетку с колен на стол и отодвигая стул.

— Пожалуйста, не уходите, — попросил я. — Не раньше чем мы поговорим о самом уязвимом пункте.

— О каком же?

— О расхождении во времени.

Ее рот снова искривился.

— Никакого расхождения во времени нет.

— Боюсь, что есть. Действия пятерых насильников весьма надежно зафиксированы. Например, нам известно, что в тридцать семь минут пополуночи они оказались участниками дорожного происшествия и драки, что и сделало их подозреваемыми номер один.