Проклятые в раю - Коллинз Макс Аллан. Страница 53
— Защита вызывает Талию Мэсси, — сказал Дэрроу.
Глава 16
Дверь суда открылась — за ней стояла Талия Мэсси, освещаемая вспышками ламп фотографов. Все головы в переполненном зале как одна повернулись в сторону на удивление высокой, поразительно молодо выглядевшей женщины в черном креповом костюме. Судья Дэвис не стал бить своим молотком, дабы унять оживление и перешептывание, он позволил им перекатываться по залу, пока Талия неуклюжей походкой двигалась по проходу. Светло-каштановые волосы обрамляли ее немного пухлое, бледное, но миловидное лицо, выпуклые серо-голубые глаза были опущены. Шла она неуверенно, так же, как, по словам свидетелей, шла по Джон-Эна-роуд как-то ночью в сентябре прошлого года.
Муж Талии встретил ее между столами защиты и обвинения. Она остановилась, когда Томми взял ее руку и сжал. Ропот одобрения прокатился по залу, заполненному в основном белыми зрителями. Я заметил, что адмирал Стерлинг, сидевший с женщиной, по всей видимости, его женой, бросил одобрительный взгляд на благородную пару, которая обменялась быстрыми, ободряющими улыбками.
Но даже во время улыбки на лице Талии сохранилось странно застывшее, безжизненное выражение, слегка задумчивый взгляд, какой бывает у людей, принявших наркотики.
Ссутулившись, она подошла к возвышению и попыталась было подняться к свидетельскому креслу, когда судья напомнил, что она должна принести присягу. Талия тут же выпрямилась, подняла руку и поклялась говорить правду. Потом опустилась на сиденье и села, сведя колени и положив на них руки, плечи она так и не распрямила. Всем своим видом Талия напоминала непослушную девочку, которую отправили посидеть в уголке.
Напустив на себя отеческий вид, Дэрроу приблизился к свидетельскому месту и одной рукой облокотился на барьер. С любезной улыбкой он спокойно выяснил все протокольные вопросы касательно ее личности: имя — Талия Фортескью Мэсси, возраст — 21 год, возраст в момент замужества — 16 лет, вышла за лейтенанта Мэсси в День благодарения в 1927 году, детей у них нет, она может сказать, что да, они счастливы. Голос Талии звучал тихо, монотонно, почти такой же безжизненный, как и ее лицо, но сама она не осталась бесчувственной — отвечая, она нервно теребила в руках носовой платок.
— Вы помните, как пошли с мужем в «Ала-Ваи Инн» известным вечером в сентябре прошлого года?
— Да. Мы пошли потанцевать.
— Вы что-нибудь выпили?
— Полстакана «хайболла». Я равнодушна к спиртному.
— Когда вы ушли с танцев?
— Примерно в одиннадцать тридцать пять вечера.
— И куда вы собирались пойти?
— Я хотела немного погулять и вернуться.
— Почему вы ушли?
— Я устала, мне было скучно.
— А где был Томми?
— Когда я видела его в последний раз, он танцевал.
— И куда вы пошли?
— Я направилась к пляжу Вайкики.
— Понятно. Скажите, где вы были, когда случилось... нечто необычное?
Келли снова вскочил.
— Снова, ваша честь, мы здесь не для того, чтобы рассматривать дело Ала-Моана. Я должен возразить против этой линии вопросов.
Улыбка Дэрроу явила собой сочетание доброжелательности и снисхождения.
— Все это имеет отношение к выяснению состояния психики лейтенанта Мэсси.
Келли отрицательно покачал головой.
— То, что случилось с этой свидетельницей, не имеет прямого отношения к вопросу о невменяемости... единственный относящийся к делу вопрос, ваша честь, — что она сказала своему мужу.
В зале зашептались. Судья дважды стукнул молотком и строго призвал к тишине.
— Мистер Дэрроу, — сказал судья Дэвис, — вы ограничите ваши вопросы тем, что миссис Мэсси сказала мужу и что он сказал ей.
— Очень хорошо, ваша честь. Миссис Мэсси, когда вы затем увидели Томми? После того как ушли из «Ала-Ваи»?
— Около часу ночи. Я наконец оказалась дома, лейтенант Мэсси позвонил мне, и я сказала: «Пожалуйста, приезжай домой, потому что случилось...»
Она не смогла продолжать дальше. Закрыла лицо руками, и ее рыдания разнеслись по залу. К Маленькому Театру это не имело никакого отношения — отчаяние было настоящим. Дамы в зале полезли в сумочки за платками.
Выражение лица Дэрроу было бесстрастным, но я знал, что внутри он прыгает от радости. Внешняя холодность Талии взорвалась неприкрытым горем молодой женщины, с которой плохо поступили.
Сидевшая недалеко от меня миссис Фортескью, вздернув подбородок, наблюдала за дочерью ярко сверкавшими глазами. Она взяла стоявшую на столе защиты запотевшую бутылку воды со льдом и наполнила стакан. Пододвинула его к Лейзеру, тот кивнул и поднялся, чтобы отнести стакан Талии. Лейзер постоял около нее вместе с Дэрроу, ожидая пока свидетельница соберется. Это заняло несколько минут.
Затем Лейзер сел, а Дэрроу возобновил вопросы.
— Что вы сказали Томми, когда он приехал домой?
— Он спросил, что случилось. Я... я не хотела ему говорить, потому что это было так ужасно...
Но она сказала ему, а теперь во всех ужасных подробностях рассказала присяжным о том, как ее избили и изнасиловали, как Кахахаваи сломал ей челюсть, как ей не позволили молиться, как один за другим они ее изнасиловали.
— Я сказала: «Вы выбьете мне зубы!» А он сказал: «Ну и что, заткнись, ты...» Он выругался. А остальные стояли вокруг и смеялись...
— Ваша честь, — вздохнув, обратился к судье Келли, но не поднялся, — я не хочу выступать с постоянными возражениями, но ей позволено говорить только то, что она сказала своему мужу. Таково было ваше распоряжение.
Дэрроу повернулся к Келли с поразительной для такого старого человека быстротой и заговорил негромко и жестко:
— Сейчас едва ли подходящее время для возражений.
Келли заговорил таким же тоном:
— Я еще не достаточно много возражаю!
— Мистер Дэрроу, — начал судья, — ограничьтесь...
Но Талия использовала эту возможность, чтобы снова расплакаться. Судья Дэвис и все остальные ждали, пока утихнут ее всхлипывания. А затем Дэрроу осторожно заставил ее рассказать, как, находясь в больнице, она опознала напавших на нее и каким «чудесным» и «внимательным» был к ней Томми, пока она поправлялась.
— Он так хорошо обо мне заботился, — сказала она, и губы у нее искривились. — Он никогда не жаловался, что я часто будила его по ночам.
— Вы заметили какие-нибудь изменения в поведении мужа?
— Да. Он никуда не ходил — на него очень подействовали сплетни, — и не мог спать, ходил по гостиной и курил. Почти совсем не ел. Он так похудел.
— Вы знали, что собирались сделать он, ваша мать и двое матросов?
— Нет. Совершенно ничего не знала. Раз или два Томми сказал, как хорошо было бы получить признание. Я хочу сказать, что его все время это беспокоило. Я хотела, чтобы он забыл об этом, но он не мог.
— В день гибели Джозефа Кахахаваи как вы узнали, что случилось?
— Часов в десять ко мне домой пришел матрос Джоунс.
— До или после убийства?
— После! Он вошел и возбужденно сказал: «Вот, возьмите это, — и отдал мне пистолет. — Убит Кахахаваи!» Я спросила его о Томми, и он сказал, что отправил Томми вместе с мамой в машине.
— Он сказал что-нибудь еще?
— Он попросил у меня выпить. Я смешала ему «хайболл». Он выпил и сказал: «Этого мало», тогда я налила ему еще. Он был бледный как смерть.
Она тоже.
Слезы свидетельницы и зрительниц пошли на убыль, эмоциональный подъем наконец сгладился. Момент для перерыва был самый подходящий, и Дэрроу отпустил свидетельницу.
— Ваша честь, — сказал Дэрроу, — могу я предложить, чтобы мы на сегодня закончили и на этот раз не подвергали свидетельницу перекрестному допросу?
Келли уже направлялся к свидетельскому месту.
— Ваша честь, у меня всего несколько вопросов.
— Мы продолжим, — сказал судья.
Когда Келли подошел к ней, Талия переменила положение на стуле. Ее тело, казалось, застыло, взгляд стал вызывающим, губы изогнулись в слабой, оправдывающейся улыбке. Занявший свое место за столом защиты Дэрроу улыбнулся ей и кивнул в знак поддержки, но я знал, что старик обеспокоен — я заметил, как сузились его глаза.