Стеклянные крылья - Энгберг Катрине. Страница 17
Подсказка Йеппе – намек на то, что жертвы связаны с этим местом. Беттина Хольте была соцработником – если не знать профессию новой жертвы, разумно предположить, что они там вместе работали.
Естественно, ей это было неинтересно. Анетта закрыла крышку ноутбука и легла на диван рядом с новорожденной дочерью, взяла подушку и одеяло и устроилась на боку, согнув одну ногу и положив голову на руку, – так, чтобы поменьше тревожить ноющую грудь. Она закрыла глаза и попыталась расслабиться, слушала легкое дыхание младенца, в голове бродили мысли.
Беттина Хольте, будь с ней рядом во время одного из первых неспокойных кормлений, успокаивала бы ее и отвлекала от боли в сосках. Говорила о трудностях родительства и том, что надо жить настоящим. Анетта без колебаний пропустила бы все это мимо ушей.
Она перевернулась на спину, сделала глубокий вдох уложила ступни. Приподняла голову и стала смотреть на подрагивающие веки младенца. Что ей снится? То, о чем она думает, когда не спит?
Кстати, ей самой надо отдохнуть. А она решила потратить скудный промежуток времени, предназначенный для сна, на то, чтобы думать о деле, над которым она и не обязана работать. Как будто Йеппе заразил ее разговорами об интуиции и шестом чувстве. Он нес всякую чушь о том, что шестое чувство откроется в момент родов. Космическое пробуждение.
Анетта выпрямилась. У нее от таких мыслей начиналась изжога. Расследование – это девяносто процентов тяжелого труда и десять процентов удачи, по-другому никак.
Она раздраженно откинула плед и встала с дивана. Раз заснуть не получается, можно и поработать. Она снова открыла крышку ноутбука и успела только записать на старом конверте адрес закрывшегося интерната, когда из кабинета вышел Свенн.
– Я думал, ты поспишь, когда Болтунья уснет. Разве не устала до смерти?
Свенн умеет давать прозвища. Одно из многих качеств мужа, которые она вообще-то любила, теперь стало раздражать.
– А нельзя просто звать ее младенцем, пока мы не дали ей имя?
Она со щелчком захлопнула ноутбук.
– Слушай, можно я сам решу, как называть собственную дочь? – Нахмурившись, он посмотрел на ноутбук. – Что делаешь?
– Ничего.
Анетта сунула конверт в карман спортивных штанов и встала – стул загремел.
Ребенок захныкал.
Свенн склонил голову набок. Обвиняюще.
– Да ладно, не так уж она и устала. Я ее возьму.
Анетта торопливо подошла к дочери и взяла на руки. Маленькая щечка оказалась горячей, на девочке слишком много одежды. По мнению Анетты, объективно оценить трудно; то слишком мало, то слишком много.
В самый раз – никогда.
– А обед мне готовить?
Обед? Ей едва удавалось удовлетворить обычные физические потребности – она вполне могла умереть.
– Да, спасибо, было бы здорово. Я пока попробую ребенка успокоить.
Свенн развернулся и прошел на кухню.
– Давай просто назовем ее Гудрун в честь твоей мамы? Гудрун – хорошее скандинавское имя. И передадим привет бабушке по материнской линии.
Они уже это обсуждали. Много раз. Анетта знала, что он признается ей в любви, предлагая назвать их дочь в честь ее покойной матери. Тем не менее это предложение ее почему-то жутко бесило.
– Сама мама это имя ненавидела. Как думаешь, почему все звали ее Диддер? Кому охота носить имя Гудрун?
Увидев взгляд мужа, Анетта умолкла. Она его обидела. Теперь такое случалось по несколько раз за день. Он старался понимать и уступать. Становилось только хуже.
– Омлет подойдет? У нас в холодильнике мало что осталось.
Она кивнула и стала качать ребенка на коленях, пытаясь его успокоить. Свенн ушел на кухню, а она продолжала прерывисто раскачиваться и поворачиваться, главное – двигаться.
Ребенок быстро успокоился. Анетта выглянула в ухоженный сад – на снежноягодник, буддлею, привлекающую бабочек, и мрачные тени между кустарниками.
«Бабочка». Конверт с адресом жег ей карман.
Трудно сказать, почему Эстер стала готовить равиоли на обед в самый обыкновенный вторник. Она уже много лет не готовила домашнюю пасту и не ждала гостей. Тем не менее она – сперва полежав подольше в ванне, надев любимый свитер цвета лаванды и выгуляв собак – начала день с того, что открыла кулинарные книги, составила список покупок и сделала крюк, чтобы дойти до хорошей сырной лавки за настоящей рикоттой. Она проголодалась. Впервые за очень-очень долгое время ей хотелось есть: хотелось итальянской домашней еды, компании и вина.
Мария Каллас пела, пока Эстер насыпала на столе горкой муку, разбивала яйца, добавляла масло и месила тесто. Время от времени она, проникаясь музыкой, позволяла себе подпевать тонким сопрано – Докса и Эпистема подвывали из своей корзинки. Ей было все равно, она снова хотела петь, смеяться, жить. Эстер налила себе бокал вина и с чистой совестью опустошила. Было время, когда она пила столько, что уже подвергала здоровье опасности, но за последние полгода ей удалось взять тягу к алкоголю под контроль. В основном она пила много, когда ей было хорошо.
Равиоли получились неровные, но вкусные. И когда она погрузила их в приправленный шафраном соус из сливочного масла и щедро добавила соли и пармезана, вкус оказался просто восхитительным – такой бывает только у домашней пасты.
Эстер присыпала горячие равиоли мелко нарубленной петрушкой, захватила бутылку вина и стала спускаться по лестнице – тогда и осознала, что именно так она и собиралась поступить с самого начала. Когда она нажала на кнопку звонка, сердце в груди колотилось как у девочки-подростка, которая успевает умереть сто раз, прежде чем дверь откроется и она узнает, что ей ответят.
Сегодня Ален выглядел еще лучше. Расслабленный и сексуальный – напоминает греющегося на солнышке хамелеона. Щетина, отяжелевшие веки, растрепанные волосы – она его разбудила? Он растерянно на нее смотрел, но затем вышел на лестничную площадку и прикрыл за собой дверь.
– Chérie [11]! Везет же мне сегодня!
Если бы мужчины знали, что приобретут, если будут говорить женщинам приятные слова.
– Я готовила обед, а потом подумала, что надо поприветствовать нового соседа снизу.
Ален долго медлил.
Эстер успела несколько раз пожалеть и опустила тарелку, но тут он наконец заговорил. Голос у него был хриплый.
– В Дании со мной ничего приятнее не случалось. Конечно, это вы готовите еду, конечно, это вы приходите поприветствовать меня. Вы… – он приложил руку к груди, – вы magnifique [12]. Спасибо!
Ален протянул руки к тарелке, из-за чего Эстер вдруг засомневалась, не решил ли он просто забрать еду и съесть без нее у себя в квартире. Снова возникла неловкая пауза: оба держали тарелку, а она не знала, может, надо развернуться и уйти.
– Поедим вместе! Вы и вино принесли, браво! Но у меня нельзя… вся квартира заставлена коробками, и… нет, так не годится. Нельзя ли подняться к вам, chérie?
Эстер с улыбкой забрала тарелку.
– Это можно, хорошая идея.
– Я только рубашку надену. Накрывайте на стол, буду у вас через две минуты.
Он снова открыл дверь в квартиру, проскользнул внутрь и заперся, прежде чем она успела заглянуть. Конечно, он не хочет пускать постороннего в неприбранную квартиру. Он же перфекционист.
Она поднялась к себе и поставила пасту в духовку на невысокую температуру, чтобы не остыла. Ее нужно есть сразу после приготовления, но тут уж ничего не поделаешь. Она торопливо вытерла обеденный стол и поставила на него большие белые тарелки с синим узором, посмотрела на свое отражение в зеркале и посетовала на румянец, всегда выдававший ее волнение. А зажечь свечи – это уже слишком?
Она испугалась, когда за спиной что-то шевельнулось. Она забыла запереть дверь?
– Что ты приготовила?
Грегерс!
– Новый сосед снизу пообедать придет. Мы не будем тебе мешать…