Синдикат - Коллинз Макс Аллан. Страница 38

Другая девушка – брюнетка, с приятными, полными губами – рассказывала, что она позирует голой в качестве модели художнику за доллар в час. Собственно, она гордилась этим. Я уже был готов достать бумажник, чтобы потратить доллар, как в. зал вплыла Мэри Энн Бим.

На ней опять было черное пальто с черным меховым воротником. Я встал и помог ей снять и повесить его на позаимствованный у соседей стул. На ней были берет, на этот раз белый, сине-белый свитер с рисунком, похожим на молнии, и синяя юбка. Она положила на стол маленькую сумочку и села. Её широко раскрытые, как у Клодетт Кольбер, глаза ожидающе глядели на меня, а на красных, как у той же Клодетт Кольбер, губах появилась улыбка.

По телефону я говорил не с ней: по номеру, который она мне дала, ответил мужской голос. Я передал, что встречусь с ней здесь. Так что, возможно, она подумала, что у меня есть новости об ее брате. А их не было.

Именно это я ей и сказал.

– Я провел в поисках пять дней и следов его не нашел. Ничто не указывает на то, что он вообще в Чикаго.

Она молча кивнула. Глаза у нее немного сузились, но были еще достаточно велики, чтобы в них затеряться. Губы слегка сжались, как в поцелуе.

– Я проверил газеты, прочесал большинство Гувервиллей рядом с Норт-Сайд...

– Вы имеете в виду, что он может быть так близко от того места, где я живу?

– Конечно. По Северной Кларк-стрит.

– Там ведь полно беспризорников.

– Правильно. Еще я расспрашивал о нем в Багхаус-сквере. Нашел одного парня, который, как оказалось, знает вас, но не знает вашего брата.

– Что мы будем делать теперь?

– Советую прекратить поиски. Мне кажется, он передумал в последнюю минуту и отправился в Калифорнию или в Нью-Йорк. Или еще куда-то, только не в Чикаго.

– Нет, – твердо возразила она, покачав головой. – Его желанием было стать репортером именно в «Трибе».

– Он мог попытаться, получить от ворот поворот и поехать на поезде еще куда-нибудь.

– Я прошу вас продолжать поиски.

– Думаю, это бессмысленно. Вы понапрасну потратите деньги.

– Это мои деньги.

– А время мое. И я не хочу тратить его на поиски вашего брата.

В какой-то момент мне показалось, она заплачет, но она сдержалась.

– Видите ли, – сказал я, – он исчез. Страна кишит парнишками, катающимися по железной дороге в поисках интересной жизни и работы.

Огромный парень с копной волос, в черном свитере и брюках из грубой ткани, подошел к столику принять у нас заказ. Я спросил его, каковы сэндвичи с курятиной. Он ответил, что хороши, как обычно; тогда я заказал с ветчиной. Мэри Энн отмахнулась от моего предложения заказать ей сэндвич и попросила только чашку чая. Я заказал чай и себе.

– Так вы прямо после «Торгового центра»? – спросил я.

Она кивнула.

– Еще одна «мыльная опера»?

Она кивнула.

– Должно быть, интересная работа.

Она перевела взгляд с меня на изображенную на стене толстую рыжеволосую обнаженную фигуру.

– Вот, возьмите, – сказал я, протягивая руку. Она посмотрела на руку, потом на меня.

– Что это?

– Пятьдесят баксов сдачи. Я работал пять дней. Вы мне дали сотню.

– Оставьте себе, – сказала она.

– Прекратите дуться и возьмите деньги, черт вас возьми.

Она бросила на меня взгляд, забрала деньги и небрежно сунула их в свою маленькую черную сумочку.

Явились сэндвичи с ветчиной, такие же тонкие и черствые и такие же невкусные, какими я запомнил куриные. А чай был хорош, немножко пах апельсином. Мне он понравился. Она отпила свой, но понравился ли он ей, сказать не могу.

Когда мы поели, я помог ей одеть пальто, расплатился, и мы вышли на холоднющую улицу. Снег идти перестал.

– Хотите добраться побыстрее? – спросил я у нее.

– Я могу и пройтись, здесь недалеко...

– Холодно. Моя машина стоит как раз кварталом ниже. Пойдемте.

Пожав плечами и уткнув лицо в черный меховой воротник, она подстроилась к моему шагу.

Я помог ей усесться, занял место водителя и включил мотор.

– У меня есть печка, – сообщил я, включая ее.

– Прекрасно, – заметила она равнодушно.

– Куда едем?

– Ист-Честнат, – и назвала адрес. Я двинулся.

– А кто тот парень, что отвечал по телефону, когда я сегодня звонил?

– Это Алонсо.

– А кто этот Алонсо?

– Он художник.

– А что он рисует?

Она ответила мне словно ребенку:

– Картины.

– Какого рода?

– Опыты в динамической симметрии, если вам это нужно знать.

– А где он живет?

– Со мной.

– А-а...

Уже стемнело, но передние фары освещали дорогу, ловя снежные вихри; справа, немного впереди, шли, взявшись за руки, двое мужчин. Это было не диво для Тауер Тауна. Точно так же, как проживание Мэри Энн с неким парнем по имени Алонсо. Это разочаровало меня, но не удивило; в этом районе было весьма обычно видеть на почтовом ящике два имени – одно мужское, другое женское. Неженатые пары были неотъемлемой частью Тауер Тауна, так же, как и разговоры о свободной любви и феминизме. Женщинам в Тауер Тауне нравилось сохранять свою индивидуальность, свою независимость и как следствие – собственные фамилии.

Через полчаса мы были на месте. Мэри Энн собралась выходить.

– Я вас провожу, – сказал я.

Она взглянула на меня, задумавшись. Потом пожала плечами.

Я вышел из машины и пошел за ней следом по Дорожке к обветшалому четырехэтажному красному зданию. Вход был с переулка; мы поднялись по выкрашенной в красный цвет лестнице. Красный цвет мог быть и политическим символом, но в то же время символизировать тот факт, что, поднимаясь по этой скрипучей лестнице, свою жизнь держишь в руке точно так же, как эти непрочные перила.

Мы вошли в маленькую кухоньку, в которой были стол, одноконфорочная масляная плита, стул, раковина с какой-то грязной посудой и шкафчик; холодильника не было. Стены голые, покрытые желтой штукатуркой, потрескавшиеся, местами с отвалившимися кусками. Она положила пальто и берет на стол и спросила:

– Хотите чаю?

– Конечно, – ответил я.

– Снимайте пальто и подождите немного, – сказала она без выражения, заполняя в раковине медный чайник странной формы.

Я положил свое пальто поверх ее.

– Пройдите и познакомьтесь с Алонсо, – предложила она.

«Пропади он пропадом», – подумал я и пошел знакомиться с Алонсо.

Он сидел посреди комнаты на полу и что-то курил. Комната была слабо освещена. По запаху горячего ладана я сообразил, что это сигарета с марихуаной. Он был блондином небольшого роста, около двадцати лет, одет в ярко-красный свитер и брюки из грубого бархата. Казалось, на мой приход он не обратил никакого внимания.

Комната была большая, с высоким потолком и дневным освещением, но меблировка скудная: матрас, покрытый кучей одеял; у одной стены комодик, выглядевший здесь одиноким и неуместным, как будто он забрел сюда случайно, с улицы. Стены были увешаны ошарашивающими модернистскими картинами: кричащие цвета и искривленные формы обозначали звук и ярость. Так или иначе, от них было больно глазам.

– Это все вы нарисовали? – спросил я его.

– Да, я.

– Вот у этой есть название? – спросил я, указывая на холст, где красное не сочеталось с зеленым и синим.

– Конечно. Это «Равнодушие людей друг к другу».

– Интересно, как вы пришли к такому решению? Он с усмешкой глянул на меня глазами цвета сажи.

– Так же, как появляются все мои названия.

– Как же?

Он пожал плечами.

– Когда я заканчиваю работу, я вешаю ее так и сяк или просто держу перевернутой до тех пор, пока что-нибудь не блеснет в голове. И тогда я даю ей название.

– Перевернули и назвали?!

– Можно и так сказать.

– Я понял, что вы и есть Алонсо.

Он встал, улыбаясь.

– Вы обо мне слышали?

– Мэри Энн о вас упоминала.

– А-а... – сказал он, слегка разочарованно. – По телефону сегодня я с вами говорил, верно?