Щупальца длиннее ночи - Такер Юджин. Страница 37

Мэттьюс с испугом наблюдает, как один из корней поднимается из воды и, будучи покрыт стекающей влагой, медленно скользит к нему, а снизу под ним находится маленький, похожий на ископаемое червяк, «скручивающийся и раскручивающийся, и там их тысячи: полипы безостановочно, слой за слоем прорастающие из этого большего придатка; и теперь корень поднялся так высоко, что он увидел его прямо перед собой, мерцающий в свете фонаря живой вопросительный знак...» [147]

Это знак вопроса находится в центре жанра ужасов и философии. Он требует, чтобы его воспринимали как в прямом, так и в переносном смысле. Вопросительный знак, который также стоит и перед наукой. Это хорошо знал Чарльз Форт — американский писатель и собиратель паранормальных явлений. В серии книг, изданных в период между 1919 и 1932 годами, Форт, все свое время проводивший в Нью-Йоркской публичной библиотеке, собрал сведения о необъяснимых явлениях. Научные статьи, книги по философии, новостные сообщения, отчеты о путешествиях, неподтвержденные личные наблюдения — ничто не ускользнуло от острого взгляда Форта, когда он собирал данные о тех явлениях, которые были исключены из существующих научных и философский систем. Одни из его книг объединяют сведения о биологических аномалиях, другие — о геологических, третьи — о космологических. Главный его интерес был связан с изучением пределов человеческого знания:

Подобные явления относились к той части знаний, которую необходимо было исключить, чтобы систематическое знание и законы природы вообще могли существовать. Книги Форта читают не столько как связные теории, а скорее как сборник фактов и цифр, облеченных в повествовательную форму, — как «проклятые данные». Эти книги пропитаны глубоким скептицизмом: «Ничто никогда не было определено. Потому что нечего определять» [149]. Или: «Ничто никогда не было выяснено окончательно. Потому что нечего выяснять» [150]. Или еще: «Мы не реалисты. Мы не идеалисты. Мы интермедиатисты (промежуточники) — в том смысле, что ничто не является реальным, но и ничто не является нереальным; что все явления представляют собой сближение между реальностью и нереальностью» [151]. В «Книге проклятых» и других своих книгах Форт пытался «обработать данные, от которых отказалась наука». В то же время в книгах Форта отсутствуют какие-либо выводы, его авторский голос ограничивается отбором и сопоставлением «проклятых» фактов, как будто «сами эти факты» открыли вещи, гораздо более ужасные и неописуемые, чем причуды писательского воображения.

Экзегетика щупалец

Одного щупальца никогда не бывает, их всегда много. Множество щупалец всегда простирается в ничто, в далекую океаническую бездну, такую же черную, как и содержимое чернильного мешка. Головоногие освоили эту двойственность: множество на первый взгляд несоответствующих друг другу черт — щупальца и множественные «руки» с присосками, острый как бритва «клюв», сложная нервная система, ряды хитиновых «зубов» и бесформенная «голова» — попытка совместить которые терпит крах, когда человек пытается представить все в целом. Возникнув из лишенных света океанских глубин, щупальца, кажется, влекут обратно в бездну, из которой они появились; множество, рассеивающееся в усыпляюще медлительной чуждой глубине. Когда щупальца не тянутся вниз, они тянутся вверх в поисках добычи — рыбы, ракообразных, кита, морского корабля, машущего руками человеческого тела. Таков, по крайней мере, культурологический миф. От средневековых исландских сказаний о Кракене до «20 000 лье под водой» Жюля Верна щупальца заключают людей в свои нечеловеческие объятия, и бездна неведомого моря достигает поверхности с неумолимой неизбежностью.

В то же время головоногие являются продуктом человеческого знания. Мы дали им их различные имена, как научные, так и просторечные, и они появляются в работах по естественной истории Плиния Старшего и Линнея, а также в теутологических исследованиях современных морских биологов. Однако это и по сей день не препятствует периодическому появлению сомнительных сообщений о гигантских кальмарах. Предмет и науки и мифа, множество, скрывающееся в бездне, инопланетное создание, ставшее богом, — эти темы сплетаются в вышедшем в 2010 году романе Чайны Мьевила «Кракен», где автор предлагает собственную версию представления о головоногих.

Как и во многих других романах Мьевила, фоном для «Кракена» служит Лондон и его городские кварталы. Им противостоит бескрайний океан. Один наполнен шумной суетой, другой погружен в загадочное молчание. Один возводится и разрушается, другой колеблется, порой бурливо, порой неприметно. В промежутке между городом и морем «Кракен» представляет нам целый бестиарий групп и организаций: Лондонский музей естественной истории, Дарвиновский центр, СОПФ (Сектантское объединение преступников-фундаменталистов), культ кракенистов, лондонманты, братство Благословенного Потопа, ногоголовые, фермеры, занимающиеся выращиванием ружей из пуль, нацисты хаоса и другие гнусные мошенники, гангстеры и сектанты, каждый из которых борется за свой апокалипсис. В центре всего этого находится Билли Харроу — бывший студент и куратор Музея естественной истории. В центре повествования — помещенный в одной из витрин музея загадочный гигантский головоногий моллюск, которого посетители разглядывают в почтительном молчании.

Всепроникающий и всевидящий чужеродный разум, пишущий в море что-то неразборчивое своими чернилами, головоногий моллюск, Кракен, становится предметом одновременно и религиозного поклонения, и научного исследования, то есть становится религиозным объектом благодаря науке. Под внешним обликом человеческого, слишком человеческого Лондона возникают нечеловеческие формы жизни, которые увязывают воедино город и море, становясь переходом от одного к другому. Как отмечает один из героев: «Что есть сущность спрута, как не инакость, непостижимость? Зачем такому божеству понимать тех, кто печется о его славе? Зачем ему что-либо предлагать? Что-либо вообще?» [152] Старый лондонмант, расшифровывая окровавленные внутренности развороченного городского бетона, дает предсказание: «Миру крышка. Что-то поднимается» [153].

Но если для этих пограничных групп головоногий стал богом, то это не антропоморфный бог, с которым можно установить общение. В библиотеке кракенистского культа, в бетонном бункере глубоко под землей, Билли обнаруживает хранилище «головоногого фольклора» — Моби Дик, Жюль Верн, стихи Хью Кука и Теннисона, туманные научные статьи и секретные трактаты, как, например, жутчайший Apocrypha Tentacula. В одной из книг он читает: