Дюжина черных роз - Коллинз Нэнси. Страница 22

Она понимает, что должна испытывать восторг, радость, хотя бы извращенное наслаждение — ведь она как-никак двадцать пять лет разыскивала этого гада, лишившего ее человеческой сути. Но нет чувства конца работы, а есть лишь ярость, кипящий вихрь ярости. Во сне она глядит на кипящее небо, на зловещие грозовые тучи, и вдруг она больше не видит себя. Она смотрит в сердце надвигающейся тьмы и там видит пару глаз. Они кроваво-красные, без зрачков, без белков — просто огромные налитые кровью глаза. И она знает, как всегда знают сновидцы не сказанное во сне, что смотрит она в глаза Другой — вампирской стороне собственной личности, той стороне, что наслаждается чужой болью, радуется страданию врага, упивается жестокостью. Это та сторона ее личности, которой она боится, но без которой ей не выжить.

Другая смотрит прямо на нее, и голос ее сотрясает небеса.

— Берегись.

Неизвестная зажимает уши руками, хотя и знает, что это все во сне.

— Берегись колдуна крови.

Алое исходит из век Другой и начинает литься с неба. Там, куда оно льется, раздается шипение и поднимается пар, как от выкипающей из котла воды. И немного этого плещет на руку, обжигая. Она вскрикивает и отдергивает руку от боли...

А над ней — бледное лицо Райана, и глаза его расширены от страха. Судорожно вздохнув, она выпустила его горло.

— Прости, малыш, — прохрипела она, пытаясь унять дрожь, бившую ее, как наркомана в ломке. — Я... мне, наверное, что-то плохое приснилось.

Мальчик отодвинулся подальше к окну, глядя на нее настороженно и потирая горло. Она застонала, думая про себя, можно ли чувствовать себя хуже, чем сейчас. Скатившись с матраса плавным движением, она подобрала свою кожаную куртку.

— А говорила, что ты не такая, как они! — Осуждение и обида звучали в его хриплом голосе. Как бы ни был он закален на улицах, он был всего лишь ребенком. И очень обиженным.

Неизвестная вздохнула и кое-как расчесала пальцами спутанные волосы.

— Почти всегда, Райан. Я стараюсь держать свою плохую сторону в руках — но иногда она вырывается. И когда так бывает, я не хочу, чтобы рядом был кто-нибудь, кто мне дорог, потому что боюсь сделать им плохо.

Райан наклонил голову и посмотрел на нее:

— А я тебе дорог?

— Да. Да, наверное. Потому что я не хочу делать тебе больно, Райан. Ни сейчас, ни когда-нибудь. Вот почему я пытаюсь вернуть тебе твою мать.

Мальчик бросился вперед, обнял ее за талию, зарылся лицом ей в живот. Несмотря на хрупкое сложение, объятие у него было как у анаконды.

Давно уже ни один ребенок так ее не обнимал. Очень давно. Она улыбнулась и погладила его по голове.

— Ну-ну, не слишком пока надейся. Это еще только предстоит сделать. Мне за много веревочек еще придется тянуть — и мне нужна будет твоя помощь, чтобы все получилось.

— Я сделаю все, что ты мне скажешь! — Райан задрал голову, глядя на нее.

Неизвестная пальцем погладила его по подбородку и взъерошила ему волосы.

— Не сомневаюсь. Ты смелый мальчик, Райан. И чтобы спасти твою мать от Эшера, тебе твоя храбрость понадобится до последней унции. Сегодня мне надо будет передать Синьджону, что собирается делать Эшер, и передавать будешь ты. Не бойся — я взяла с Синьджона обещание, что он тебя не тронет. Ты теперь под его защитой, это поможет тебе, когда меня рядом не будет. Но, чтобы было вернее, надень вот это.

Она сунула руку под футболку и вытащила тонкую серебряную цепочку. На конце висел серебряный крестик, концы его напоминали колючки шиповника. Неизвестная надела крест на шею мальчику, обмотав цепочку дважды, чтобы распятие висело на груди, а не внизу живота.

— Это заговоренное распятие, специально против Своих. Вампиры боятся его больше всего на свете. Никто тебя не тронет, пока оно на тебе.

Райан подошел к окошку — рассмотреть ожерелье при свете гаснущего дня. Неизвестная выглянула в окошко и вспомнила тень, которую заметила перед тем, как залечь.

— Райан, а что это там за здание?

Мальчик выглянул по направлению ее руки, потом пожал плечами:

— Какая-то церковь с чудным названием. Вроде святого Эвереста.

— Там кто-нибудь живет?

— Есть там один старик. Ходит в длинном черном платье, и на груди что-то белое. Клауди говорит, что он чей-то отец, но я с ним никогда никаких детей не видел. Выходит только в винную лавку. Он вроде психа, но не буйный, а как бездомные бывают. Когда я еще спал на улицах, он мне объедки оставлял.

Неизвестная загляделась на колокольню, задумчиво постукивая себя ногтем по клыкам в легком недоумении. Священник? В Городе Мертвых? Интересно.

Ход ее мыслей прервал Райан, потянув за пояс. Он показывал ей распятие в виде колючек.

— Это дорого стоит?

— Наверное. Не знаю точно. Мне его дал мой сир.

— А он не разозлится, если узнает, что ты его дала мне, а я его потерял или еще что?

— Ничего, все в порядке. Он не будет против — я его убила.

При втором заходе в дом Эшера голова кружилась так же, как и в первый раз. Интересно, сколько еще раз нужно будет это проделать, чтобы привыкнуть? Может быть, лишь полностью порабощенные повелителем вампиров нечувствительны к этой магии?

Шагая по перекрученным коридорам дома, она ощущала, что его хозяин притягивает ее к себе, как магнит притягивает железные опилки. Она не стала говорить Клауди о клятве крови — отчасти потому, что он не понял бы важности этого акта, но больше из страха, что это разрушит доверие, возникшее между ними. Сохраняя собственную силу воли, она не могла все же не признать, что Эшер — повелитель харизматичный. Легко понять, почему вампиры послабее, менее уверенные в себе к нему льнут.

Эшер оказался в зале аудиенций, давая прием нескольким своим новым рекрутам. В основном это были бродяги или неосторожные путешественники из пригорода — самая легкая добыча для современного городского вампира. Ничем не примечательные в жизни, они остались такими же и в не-жизни. Не имея ни клана, ни класса, они нуждались в ком-то вроде Эшера, чтобы придать их жизни смысл. Они жадно следили за каждым его жестом, движением, как смотрят голодные в окно булочной. Эшер сидел на своем переносном троне, символе власти, а Децима стояла сбоку от него. Никола нигде не было видно.

— Я призвал вас предстать передо мной, друзья мои, — заговорил Эшер, и голос его отдавался колоколом, — потому что мы накануне великих перемен! Через два часа я встречусь с представителями могучего людского наркокартеля. И результаты нашей встречи скажутся широко — и в Городе Мертвых, и вне его. У меня есть все причины считать, что эти люди заинтересованы в устранении Синьджона и его «черных ложек» раз и навсегда — и они получат в этом деле мою помощь!

Собравшиеся Свои загомонили. Один из них, одетый в кожу молодого преуспевающего руководителя, позволил себе спросить.

— Но, милорд, не приведет ли это к джихаду?

Собравшиеся рекруты забормотали еще громче. Все они знали, что объявление открытой войны между принцами — дело серьезное. Скрытая война — дело обычное между соперничающими кланами вампиров в городских трущобах двадцатого века, но настоящий джихад встречается все реже и реже. В прежние времена джихад между повелителями вампиров случался сплошь и рядом, но изобретение спутников связи, персональных компьютеров и видеокамер сделал такую традиционную деятельность крайне рискованной. И этот риск еще увеличивался тем, что на джихады косо смотрел правящий совет Своих, так называемая Камарилья, следившая, чтобы существование разных кланов скрывалось от мира людей, на котором они кормились. С теми, кто преступал кодекс поведения Камарильи, поступали жестоко. И неотвратимо.

— Формально это не то же самое, что джихад, — ответил Эшер, терпеливо улыбаясь. — Если третья сторона, например — в нашем случае, — наркобароны людей, объявляет войну принцу из Своих и официально запрашивает помощи другой группы Своих против своего врага, то это не есть истинный джихад. Настоящий джихад между Своими объявляется ритуальной посылкой букета из дюжины черных роз.