Мой любимый шотландец - Данмор Эви. Страница 5

В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь далеким завыванием спертого воздуха в вентиляционной шахте. Люциан мог бы продать Гринфилду свои акции, но тогда банкир тут же утратит к нему интерес. Узы деловых отношений непрочны – на них можно рассчитывать только в краткосрочной перспективе. Поэтому он игнорировал приглашения на ланч: они давали лишь место за столом, и пока он не знал, как этим воспользоваться. Конечно, место за столом важно. Люциану потребовалось много времени, чтобы понять: одного богатства для достижения целей недостаточно. Деньги – совершенно иной зверь, чем власть. Власть удерживают в своих руках высшие слои общества, надежно затворившиеся в неприступной крепости, чьи стены слагают совместная учеба в Итоне, Оксфорде и Кембридже, брачные союзы и наследственное право. Политика творится в кулуарах, после обедов, во время поездок по Европе для завершения образования. Несмотря на осыпающиеся фамильные замки и убыточные поместья, деньги в этих узкородственных кругах ценятся ниже имени и связей. Впрочем, Джулиану Гринфилду удалось просунуть ногу в дверь. Через сотню лет после того, как его семья перебралась в Британию, их деньги больше не считались новыми, а земельные владения – награбленными.

Люциан вернулся к письменному столу и взялся за перо. В эти священные круги существует и совершенно иной путь. Подробности плана еще не оформились, но мускулы уже напряглись в решительном нетерпении, предшествовавшем всем его выигрышным вложениям. Сделаем ставку на мисс Джонс!

Глава 4

Раскин был прав: «Персефона» и в самом деле прелестная.

Осознание пронзило Хэтти вскоре после начала урока, и она отпрянула, лихорадочно оглядывая картину. Мягкое царапанье кистей по холсту и шаги Раскина между мольбертами слились в сплошной гул. Как она раньше не заметила? Мускулистая рука Аида обхватила Персефону за талию и тащит с цветущего луга в подземный мир, на лице девушки ужас, но это какой-то вежливый ужас… При ближайшем рассмотрении видно, что динамика тела Персефоны – весьма сдержанная. Разве так сопротивляется женщина, подвергаясь насилию?

Хэтти вытерла о фартук вспотевшие ладони. Катастрофа! Она невольно сосредоточилась на том, чтобы на протяжении тяжкого испытания Персефона сохранила правильную осанку. В результате героиня выглядит так, словно ее заботит лишь собственная прическа. Где же неистовство, гнев и подлинность чувств? Из Хэтти явно не выйдет Артемизии Джентилески [1]. Пожалуй, это самая апатичная трактовка сюжета со времен «Похищения Прозерпины» Уолтера Крейна [2].

Горестный всхлип Хэтти привлек внимание всех студентов мужского пола, и она поспешно спряталась за своим холстом. Стоящий справа лорд Скеффингтон оставил свой набросок и смотрел на девушку с любопытством.

– Что-нибудь случилось, мисс Гринфилд? – прошептал он.

Щеки Хэтти отчаянно пылали.

– Ничего. Совсем ничего, – ответила она с деланой улыбкой.

Хэтти поводила кисточкой по небу на холсте, изобразив бурную деятельность. Вскоре интерес к девушке угас, чего не скажешь о ее огорчении. Пять недель работы – и все напрасно, картина получилась бездушной, мертвой.

Во всем виноват поцелуй!

За три минувших дня воспоминание о губах Блэкстоуна ничуть не померкло. Наоборот, грезя наяву днем и ложась спать ночью, Хэтти бесстыдно воспроизводила мимолетный контакт снова и снова и теперь так его приукрасила и дополнила мелкими подробностями, что из скандального инцидента тот превратился в яркое, чувственное событие. На самом деле забывать Хэтти не хотелось: несколько белых пятен на карте ее повседневной жизни стали цветными, и теперь она могла включить ощущение теплого рта Блэкстоуна во все любовные романы, которые поглощала без счета. Раньше ее представления о поцелуях ограничивалась прикосновением собственных губ к тыльной стороне ладони. Наконец-то до нее дошло, чем наслаждаются ее подруги Аннабель и Люси с тех пор, как соединились со своими сужеными. И еще девушка поняла, что испытывает та, на кого набрасывается повелитель подземного мира, – потрясение, неверие, возбуждение, смущение. Сама она отвесила наглецу пощечину, не задумываясь. В «Персефоне» этих чувств нет и в помине. Благодаря поцелую Блэкстоуна Хэтти осознала, что ее картина – насквозь фальшива.

Девушка повернулась к лорду Скеффингтону.

– Милорд… – хрипло начала она.

– Мисс Гринфилд. – Он опустил кисть и посмотрел на Хэтти.

– Как вы думаете, возможно ли стать хорошим живописцем, не имея личного опыта?

Высокие брови лорда удивленно изогнулись.

– Хм. Трудности с картиной?

– Нет-нет, мой интерес чисто академический.

– Ясно. Вопрос философский.

– Отчасти да. Так вот, насколько необходим художнику личный опыт в том, что он описывает, чтобы получилось истинное произведение искусства?

Лорд Скеффингтон фыркнул.

– Размышлять о вещах возвышенных перед обедом – увольте!

Его улыбка заставила Хэтти ненадолго забыть о своих невзгодах. Лорд очарователен! В залитой солнцем комнате его пышные золотистые волосы обрамляют лицо, словно нимб. Губы розовые, тонко очерченные – будь он девушкой, подобный ротик сравнили бы с бутоном розы. Именно таким Хэтти представляла своего любимого персонажа Джейн Остин, мистера Бингли, и потому их соседство во время занятий вовсе не было случайным.

– Давайте-ка подумаем. – Лорд приложил палец к подбородку в притворном раздумье. – Многие художники классической школы ни разу не видели греческого бога во плоти. Поэтому могу вас уверить, мисс Гринфилд, для создания восхитительной картины личный опыт вовсе не обязателен!

Хэтти замялась. Неужели он и правда считает, что цель искусства – быть восхитительным?! Однако Скеффингтон выглядел таким довольным своим ответом, да и остальные студенты снова переключились на них, как муравьи устремляются к свежей туше… Сегодня это выводило девушку из себя. Молодым людям потребовались долгие месяцы, чтобы перестать шептаться и глазеть на нее во время лекций. Общий курс рисования профессора Раскина был открыт для широкой публики – туда принимали без лишних церемоний и мужчин, и женщин, но посещать лекции по истории актуального искусства?! Неслыханно! Потом она, чего доброго, захочет голосовать. На самом деле Хэтти хотела. А разрешить женщине брать курс академической живописи в художественной галерее? Возмутительно, даже несмотря на сопровождавшую Хэтти тетушку, которая ходила за ней как приклеенная. Сейчас та мирно дремала в плетеном кресле, пригревшись на солнышке, и была не в том положении, чтобы испепелять нахалов взглядом.

Хэтти мельком посмотрела на свою «Персефону» – такую скучную и откровенно скучающую, и у нее свело живот.

– Видите ли, – прошептала она лорду Скеффингтону, игнорируя любопытные уши, – некоторое время назад я прочла одно эссе Джона Дьюи. Он утверждает, что произведение искусства считается таковым, лишь если в результате рождается общечеловеческий опыт, то есть идет общение между работой художника и зрителем. Иначе это просто объект.

Его светлость захлопал глазами – вероятно, Хэтти говорила слишком торопливо.

– Существует некое узнавание, – снова попыталась она, – между художником, чье искусство воплощает универсальный опыт, и личным опытом наблюдателя. Момент встречи двух разумов, так сказать.

– Дьюи, Дьюи… – вежливо протянул лорд Скеффингтон. – Знакомое имя. Случайно не американец?

– Да.

– Вот как! – Уголки его рта поднялись. – Американцев порой посещают странные идеи.

Странные?! Для Хэтти объяснение звучало правдоподобно. При ограниченном опыте она вполне способна создать нечто восхитительное, но разве оно трогает за душу и похоже на правду? Если твоя душа воплотилась в женщине из высших слоев общества, то тебя держат на коротком поводке. Любопытные мужчины могут черпать вдохновение прямо из своего непосредственного опыта, из мест с дурной репутацией или из дальних поездок, которые для нее немыслимы. Известные современные художницы вроде Эвелин де Морган или Мари Стиллман происходили из семей художников или же учились в Париже. Кроме того, изначально предполагается, что мотивы женской живописи примитивны. Хотя Хэтти с удовольствием носила платья с оборочками и зачитывалась любовными романами, в искусстве ей хотелось достичь иного – чего-нибудь исключительного.