Лишь разумные свободны - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович. Страница 28

Подождав, я услышал ответ:

— Нет. Но продолжай.

Экселенц опустил голову, и я перестал видеть что бы то ни было, кроме знаменитой лысины. Так. Пока я говорил, он принял-таки какое-то решение. Он был вне себя в начале нашего разговора, а потом я сказал нечто, позволившее ему сделать выводы. Что я сказал? Что? Не было времени анализировать собственные слова.

— Познание Вселенной было возможным, когда некому было ее познавать. С появлением разума, свободного в поступках, всякое познание стало процессом относительным.

Лысина Экселенца застыла на экране, будто кто-то остановил картинку. Трудно говорить, абсолютно не понимая, слышат ли тебя, но что оставалось?

— Вероятно, это общий закон природы. Познающий субъект влияет на познаваемый объект. До сих пор мы встречались с этим явлением лишь на атомарном уровне. Как проявляется этот закон природы в масштабах Вселенной? Следствие определяется не причиной, а свободным выбором разумного существа, и это разрушает экологию Вселенной, разрывает естественные связи прошлого и будущего. Выход? Выхода нет — природная система ищет состояние нового равновесия, и развитие разума неизбежно должно остановиться на том уровне, который это новое равновесие обеспечит.

— Максим, — прервал меня Экселенц. Там, на его экране, я еще продолжал говорить, но здесь мне пришлось замолчать, потому что Экселенц не собирался больше меня слушать, у него не было на это времени, а у меня не было никакой возможности посадить шефа в пустой ангар или запустить в киберспейс с заранее отобранными программами.

— Максим, — сказал Экселенц, продолжая заниматься своим делом, — всю эту философию ты мне расскажешь потом, когда вернешься. Сможем поспорить. Операцию ты провалил. К сожалению. Грапетти — единственный из подкидышей, о местонахождении которого мне сейчас ничего не известно. Идея о ретрансляторах любопытна, но у нас нет времени ее обсуждать. Философствовать можно в спокойной обстановке, а не в состоянии цугцванга.

И только тогда я понял, что должно произойти. Шеф полагал, что в его распоряжении остался единственный ход. По моей вине. Я не обнаружил Грапетти. Грапетти мог находиться где угодно, в том числе и на Земле. Подкидыши направлялись на Альцину — встреча, которую Экселенц предотвращал много лет, приближалась с неумолимостью камнепада. Выход? Экселенц решил, что выход только один.

— Нет! — воскликнул я. — Экселенц, вы не должны этого делать!

— У тебя полчаса, Максим, — сказал Экселенц, не слушая — Три звездолета уже вышли из нуль-т в системе Альцины. Остальные в пути. Через час будет поздно изменять решения. Полчаса.

Он отключился, не дожидаясь моих возражений.

Полчаса, и у меня тоже оставался единственный выход. Кабинка нуль-т в коридоре гостиницы была занята, горел красный сигнал. Я не стал ждать, вернулся к себе и вызвал терминал Ландовской. Связи не было. Я набрал номер Татьяны. Не отвечали.

И тогда я заметался. Куда они могли деться? Неужели Фарамон, этот пророк, единственный, может быть, во всей Вселенной, кто еще мог предвидеть не на шаг, а хотя бы на два, неужели он не сказал Ванде с Татьяной, чтобы они не отлучались, потому что от их присутствия сейчас зависела и судьба Лучано, и судьба остальных подкидышей?

Решение, о котором я подумал, едва прервался разговор с Экселенцем, вновь пришло мне в голову. Я не мог предвидеть последствий, но это и не было сейчас нужно.

Я сел перед пультом и вызвал планетный киберспейс, затребовав селекторную связь по номерам, которые я назову после получения дополнительной информации. Загнав в программу собственный допуск, я налепил на мочки ушей датчики киберспейса.

Упал, как в ледяную воду. Заболело все — от кончиков волос до ногтей на ногах. Вывернуло наизнанку и скрутило винтом. Я никогда не позволял себе такого резкого погружения, я не знал, чем это может закончиться, и сейчас держался лишь на одной мысли — успеть.

Мой личный код, будто таран перед атакующей когортой, расчищал дорогу — нависавшие надо мной стены подпрограмм открывали для меня узкий, в ширину единственной мысли, проход, а небо оставалось темно-лиловым, на нем вспыхивали багровые молнии, и все мое тело пронизывало рязрядами, молнии проходили сквозь меня, пригвождая к скалам-подпрограммам, но я срывался, падал на узкую ленту, которая тащила меня в глубину, и каждое падение отхватывало от моей физической структуры изрядный невосполнимый кусок.

Кажется, от моего «я» не осталось почти ничего, кроме единственного желания — выжить, когда скалы раздались, открыв, наконец, долину, на которой, будто вбитые в поверхность стола гвозди, возвышались личные декодеры. Три декодера были раскрыты, приглашая войти, и еще пять были подобны гробницам, в которые еще предстояло отыскать вход. Я должен был сказать слово, и мой поводырь отыскал мне его, высветив над головой в форме изогнутого Млечного пути.

— Дентафет! — произнес я. Слово было бессмысленным — для меня, но не для компьютерной программы. Наверняка, это и словом-то не было в физическом пространстве, а только цифровым кодом, который мой поводырь представил в виде букв, пригодных для произношения.

Три декодера, приглашавшие меня войти, взорвались, а остальные пять выплюнули из себя плоские плашки, открыв темные отверстия. Теперь я мог вести переговоры даже с теми кораблями, которые еще находились в нуль-т или готовились к возвратному переходу. Я предствил, какая сейчас расходуется энергия — наверняка сели генераторы половины энергостанций Альцины.

— Рахман Аджеми! — позвал я и продолжил, не дожидаясь ответа: — Мелия Глоссоп! Алекс Лурье! Татьяна Додина! Матильда Геворкян! Ганс Фихтер! Корней Яшмаа! Джордж Полански!

И, помедлив секунду, добавил без надежды на положительный результат:

— Лучано Грапетти!

Процесс вызова абонентов занял в физическом времени не больше полуминуты. На каждом из звездолетов каждый из подкидышей получил сигнал вызова, и я очень надеялся, что они не станут искать на борту нужную для подключения компьютерную систему. У них была иная возможность соединиться в цепь, я не был уверен, однако, что им удастся подключить к этой цепи и меня. Я не был уверен, но я очень надеялся, что им это удастся.

Это должно было удасться.

В физическом пространстве прошла минута. По-моему личному ощущению, миновали все десять. Хорошо. Мы сможем поговорить, не торопясь. Это будет стоить им нескольких лет жизни — и мне тоже, если на то пошло, — но мы поговорим.

— Взялись, — сказал чей-то голос. По-моему, женский, но я не смог бы утверждать наверняка: голос казался бархатным и глубоким, голос Далилы, охмуряющей своего Самсона.

По долине от воткнутого в стол гвоздя (кажется, это был декодер «Экситора», пассажирского звездолета класса «корвет») в моем направлении шла женщина. Пропорции тела были чуть нарушены, женщина выглядела ненормально широкой в плечах, и рот был чуть больше, чем следовало ему быть на таком изящно сконструированном лице. Женщина улыбалась, но глаза смотрели серьезно. Я видел фотографии подкидышей, я мог узнать каждого.

— Матильда, — сказал я. — Нужно поговорить.

— Да, — сказала она. — Но нет.

О Господи, и она туда же! Или это Фарамон говорит со мной голосом Матильды Геворкян? Пророк, для которого кибернетическое пространство — все равно, что пространство его потаенных мыслей, которые мне так и не дано было понять?

Возможно, я задал вопрос вслух, а возможно, на этом уровне киберспейса программы могли обмениваться и мыслями, но Матильда ответила, улыбнувшись, и улыбка ее была загадочнее улыбки Моны Лизы Джоконды.

— Да, — сказала она, — в том смысле, что без разговора не обойтись. И нет — потому что смысла в этом разговоре не будет.

— Верно, — повторили еще несколько голосов, и я обнаружил, что окружен со всех сторон: восемь подкидышей появились в киберспейсе, присоединившись к нашему разговору. Рахман Аджеми возвышался надо мной подобно скале, подпирая низкий свод этого мира, он был похож на Атланта, согнувшегося под тяжестью небесной тверди. Мелия Глоссоп сидела на пуховой подушечке и сама казалась маленькой пуховой фигуркой — куклой Мальвиной, девочкой с голубыми волосами из старой детской сказки. Алекс Лурье явил только свое лицо, на котором ярче всего блистала улыбка — улыбка жила своей жизнью, это была улыбка Чеширского кота, и казалось, что, если она сейчас растает в воздухе, то сгинет и весь мир, у которого просто исчезнет стимул к существованию. Татьяна Додина стояла рядом с Корнеем Яшмаа, они держали друг друга за руки, и невозможно было ошибиться в характере их взаимоотношений. Но и признать эти взаимоотношения тоже было невозможно: я точно знал, что Татьяна и Корней никогда не встречались друг с другом в реальном мире.