Окрась это в черное - Коллинз Нэнси. Страница 19

Она ездила кругами, но слишком многое изменилось за те двадцать лет, что Дениз Торн не ступала на эти улицы. И вдруг фары выхватили из темноты ворота, отбрасывающие полосатые тени. Соня моргнула и огляделась, не понимая, как сюда попала. Она нарочно направила сюда машину? Или что-то, помимо ее бессознательного, заставило ее сюда попасть? Ворота были ржавые; двенадцатифутовые кирпичные стены, отделяющие частное владение от дороги, заросли пышным плющом и были исчерканы граффити. Ворота обвивала тяжелая цепь, как хромированный питон, запертая на висячий замок размером с голову ребенка. Металлическая табличка гласила: «Вход воспрещен. Нарушители будут преследоваться по всей строгости закона».

Соня выключила фары и вышла из машины. Подержала замок в правой руке, оценивая его прочность. Да, симпатичная штучка. Даже вор-мотоциклист из Нью-Йорка задумается. Соня дважды дернула, и замок остался в руке, цепь легла, развернувшись, у ног. Ворота в имение Колесе распахнулись на ржавых петлях.

Она направилась туда, где раньше было главное здание, клацая подковками ботинок по заросшей дорожке. Трава и молодые деревца пробивались сквозь медленно рассыпающийся слой ракушек.

Она просканировала местность, выискивая обиталища бродяг и приюты любви подростков, но ничего не нашла. Это ее удивило. Заброшенные пять акров имения – идеальное место для пригородных подростков, чтобы скрываться от апатии родителей и наслаждаться пьянством и сексом, но даже малейших следов чего-нибудь подобного не обнаруживалось. Вместо этого Соня, приближаясь к обугленным останкам дома Колесе, начала ощущать парапсихические сигналы вроде тех, что были в «Западне Призраков». Здесь водились привидения, и довольно много.

Соня сморщила нос. Хотя здание выгорело дотла пять лет назад, здесь еще воняло гарью. От дома осталось немного – это Соня постаралась, когда его поджигала. И еще она сначала перебила всех, кто тут был живой. И кучу народа вокруг, если вспомнить. Вот этот момент до сих пор вызывал у Сони нехорошие чувства, но не она была всему виной, а та стерва Колесе, которая ее похитила и держала в своем сумасшедшем доме полгода. Колесе все и затеяла. Но покончила с этим Соня. И к тому же парапсихическая ударная волна, которую она в ту ночь выпустила, поразила только тех, у кого была истинная тьма в душе. По крайней мере Соне хотелось так думать.

Среди развалин двигался свет. Холодное неестественное свечение, зеленовато-белое на фоне тьмы, было сперва бесформенным пульсирующим шаром, плывущим среди упавших бревен и обрушенной кладки. Блуждающий огонек задрожал, потом начал меняться, принимая очертания и субстанцию. Это была женщина – во всяком случае, когда-то это была женщина.

У нее отсутствовали глаза, уши, язык, и кожа висела мешком на призрачных костях. Руки и торс у нее были, но ноги обрывались светящимися лохмотьями. Хотя глаз в орбитах не было, но Соня знала, что призрак ее видит. И узнает.

– Привет, Кэтрин! Давно не виделись, подруга.

Призрак Кэтрин Колесе, бывшей телепроповедницы и целительницы, поднял светящиеся руки и завыл, как погибшая душа. Вполне естественно – ибо таковой она и являлась.

– Брось ерундой заниматься, сестренка. Это действует на ребятишек, которые залезают сюда потрахаться, или на бродяг, желающих прикорнуть, но мне с того ни холодно ни жарко.

Призрак завопил совой, которой прищемили хвост мышеловкой, и бросился на Соню, выгнув когтистые пальцы. Соня подняла правую руку, и вспышка иссиня-белого электрического света брызнула из ее ладони, попав призраку в середину тела. Кэтрин Колесе свернулась, как поднятое жалюзи, снова превратившись в дрожащий светящийся шар.

– Ты и после смерти так же невежественна, как была при жизни, – вздохнула Соня. – Мертвые могут физически войти в плоскость смертных лишь на Марди-Грас, на весеннее равноденствие и в канун Всех Святых. Но то, что ты мертвая, еще не значит, что я не могу набить тебе морду.

Кэтрин Колесе снова собралась, мрачно поглядывая на Соню из-за Раздела. Стали появляться огоньки поменьше и послабее, как искорки, плавающие в воздухе. Один такой шар, развернувшись, принял обличье доктора Векслера, продажного психиатра, который сперва отдал Ширли Торн в лапы Кэтрин Колесе, а потом организовал заключение Сони в сумасшедшем доме. Приятно было видеть, что он и после смерти обречен пребывать в обществе своей бывшей любовницы. Другие, меньшие огоньки тоже стали принимать форму людей, превращаясь в «колесников», личную гвардию Кэтрин:

гибриды религиозных фанатиков, наемных бандитов и жеребцов-производителей. Соня их перебила всех до одного.

– Приятно видеть, что тебе не одиноко, – ухмыльнулась она, ища среди бледных огоньков один. Не найдя его, облегченно вздохнула и повернулась уходить, но не могла удержаться от последнего укола: – Знаешь, это все стали называть «Джонстаун в Америке». Все всплыло – таинственная смерть твоих родителей, фальшивые убеждения твоего мужа, разврат и коррупция твоей церкви – все попало в газеты. «Церковь Колес Божиих» – капут. Все твои почитатели попрыгали с корабля и нашли себе проповедников... не столь неоднозначных. Потом еще была эта история в Уэйко, и про тебя забыли. Ты теперь только устаревший пример мерзости, не больше. Я думала, тебе это интересно узнать.

У призрака Кэтрин Колесе челюсть отвалилась до самой груди, и он завизжал так, что Соня поняла: в ближайший Хэллоуин придется посматривать, что у Кэтрин за спиной.

Соня про себя посмеивалась, возвращаясь к машине. С чего это говорят, будто с покойниками надо деликатно обращаться?

Ворота кладбища «Роллинг Лонз» открывались на рассвете. К этому времени Соня уже пару часов была внутри. Перед тем как залезть в подходящую гробницу, надо было еще сделать пару визитов.

Сначала к Чазу.

Она не жалела, что его убила. Сначала испытывала некоторое чувство вины, но сожаления – никогда. Чаз до мозга костей с головы до пят был подонком. Он ее предал – продал за мешок денег. Хотя пользы ему от них не было. Вместо того чтобы сбежать в Южную Америку, как ему всегда мечталось, этот идиот завис в городе, швыряя деньги на тяжелую дурь и грубых мальчишек. Будто ждал, чтобы она его нашла.

Он ждал ее и сейчас, устроившись на собственном надгробии.

– Привет, Чаз! Отлично выглядишь.

Честно сказать, выглядел он дерьмово. Сотканные из серовато-лилового тумана черты лица начинали расплываться, глаза превращались в пустые дыры, нос – в намек на тень. Если бы она его не успела узнать, трудно было бы сейчас разобрать, что это лицо. Но он курил. Достаточно помнил о своей прошлой жизни, чтобы не расставаться с привычками.

– Джад погиб. Я думаю, ты это уже знаешь.

Она ждала какого-то проявления злобной радости, но он лишь отмахнулся рукой, оставив в воздухе следы эктоплазмы. Такой же безразличный после смерти, как был при жизни.

– Почему ты не ушел? Что тебя держит в этой плоскости? Я?

Что-то мелькнуло в кляксах, бывших когда-то его глазами. Соня смотрела на разорванную тень, и в ней пробуждались воспоминания. Воспоминания о тех временах, когда они были друзьями – когда были любовниками. Она закрыла глаза, чтобы избавиться от жала памяти, но все равно не могла найти в себе сожаления.

Когда она открыла глаза, Чаза уже не было.

Клода возле его могилы найти не удалось, и это было хорошо. Смерть его была неприятной, и такие травмы часто заставляют мертвых годами держаться в смертной плоскости, даже десятилетиями. Но Клод Хагерти, кажется, смог уйти к тому, что ждет людей после смерти – что бы оно ни было. Многим обитателям «Роллинг Лонз» это пока не удалось – их тени мелькали среди надгробий и склепов призрачными светляками.

Вскоре рассветет, взойдет солнце. Соня направилась к гробнице, выбранной ею как аварийное укрытие. Поскольку последний его обитатель был опущен на покой двадцать лет назад, ее здесь вряд ли обнаружат горюющие родственники. Мемориальные подсвечники были пусты, со свода тонкими прядями свисала паутина. Приятно пахло кладбищенской сыростью и опавшими листьями. Соня забилась в дальний угол, поставив внутренний будильник примерно на четыре. Уплывая в состояние, которое среди ее породы считалось сном, она с радостью подумала, как мало вспоминала за это время Палмера или Лит. Наверное, это значит, что у них все в порядке.