Армадэль. Том 2 - Коллинз Уильям Уилки. Страница 72

Ноября 23. Восемь часов утра. Я встала час тому назад и представила ясно, как мне следует поступить чтобы сделать первый шаг, который необходим в сложившихся обстоятельствах.

Для меня чрезвычайно важно узнать, что делается в Торп-Эмброзе, и было бы в крайней степени опрометчиво, пока я ещё ничего не знаю об этом, осмелиться показаться туда. Остаётся только написать туда кому-нибудь, и единственный человек, которому я могу написать, — Бэшуд.

Я только что кончила письмо. Оно озаглавлено: «секретно» и подписано: «Лидия Армадэль». В нём нет ничего, что могло бы скомпрометировать меня, если старый дурак смертельно оскорблён моим обращением с ним и со злости покажет письмо другим. Но я не думаю, чтобы он это сделал. Человек в его лета прощает женщине все, если только женщина подаст ему надежду. Я прошу его как о личном одолжении сохранить нашу переписку в тайне. Я намекнула, что моя жизнь с моим покойным мужем была не очень счастлива и что я почувствовала, как неблагоразумно поступила, выйдя за молодого человека. В постскриптуме я захожу ещё дальше и смело пишу ему утешительные слова: «Я могу объяснить, любезный мистер Бэшуд, что могло показаться ложно и обманчиво в моём поведении с вами, когда вы представите мне случай лично увидеться с вами».

Если бы ему было только шестьдесят лет, я сомневалась бы в результате, но ему за шестьдесят, и я думаю, что он представит мне случай лично с ним увидеться.

Десять часов. Я рассматривала копию с моего брачного свидетельства, которую я позаботилась снять в день свадьбы, и заметила, к своему невыразимому смущению, препятствие к появлению в роли вдовы Армадэля, которое теперь увидела в первый раз.

Описание Мидуинтера (под его именем), как показывает это свидетельство, совпадает, во всех возможных подробностях с приметами Армадэля Торп-Эмброзского, если бы я вышла за него. Имя и фамилия: «Аллэн Армадэль». Двадцать один год вместо двадцати двух, что можно легко принять за ошибку. Состояние — холостой. Звание — джентльмен. Местопребывание во время брака — гостиница Френта, на улице Дарли. Имя и фамилия отца: Аллэн Армадэль. Звание отца: джентльмен. Каждая подробность (кроме разницы в летах) относится как к одному, так и к другому. Но положим, когда я покажу копию с брачного свидетельства, какой-нибудь дотошный стряпчий захочет взглянуть на подлинник. Почерк Мидуинтера совершенно не похож на почерк его покойного друга. Роспись, которую он сделал в книге, не совпадает с подписью, которой Армадэль Торп-Эмброзский привык подписывать своё имя.

Могу ли я безопасно действовать в этом деле перед такой пропастью, какую я вижу под своими ногами? Что могу я сказать? Где я могу найти опытного человека, чтобы посоветоваться с ним? Я должна закрыть свой дневник и подумать.

Семь часов. Мои планы опять изменились после последней записи. Я получила предостережение быть осторожнее впредь, которым я не пренебрегу, и, кажется, сумела получить совет и помощь, которые мне нужны.

Напрасно придумывая, к кому обратиться в затруднении, стесняющем меня, я сделала из необходимости добродетель и отправилась сделать миссис Ольдершо сюрприз визитом её возлюбленной Лидии! Видимо, бесполезно прибавлять, что я решилась осторожно расспросить её и не проговориться о своих нынешних секретах.

Кислая и чопорная старая служанка впустила меня в дом. Когда я спросила её госпожу, мне напомнили с самой ядовитой многозначительностью, что я совершила неприличный поступок, приехав в воскресенье. Миссис Ольдершо была дома только потому, что нездоровье не позволило ей быть в церкви. Служанка считала, что она навряд ли примет меня. Я, напротив, думала, что она непременно удостоит меня свиданием ради своих выгод, если я скажу моё имя: мисс Гуильт. И оказалось, что я была права. Меня заставили подождать несколько минут, а потом ввели в гостиную.

Там сидела матушка Иезавель с видом женщины, находящейся на пути к небу, в платье стального цвета, с серыми митенками на руках, в строгом простом чепчике на голове и с книгой проповедей на коленях. Она набожно закатила под лоб глаза при виде меня, и первые слова, сказанные ею, были: «О, Лидия! Лидия! Почему вы не в церкви?»

Если бы я была не так озабочена, внезапное представление миссис Ольдершо в совершенно новой роли могло бы позабавить меня, но я не была расположена смеяться и (так как все мои расписки были оплачены) не была обязана воздерживаться в выражениях.

«Вздор и пустяки! — сказала я. — Спрячьте в карман ваше воскресное лицо. У меня есть для вас новости с тех пор, как я вам писала из Торп-Эмброза».

Только что я упомянула о Торп-Эмброзе, глаза старой лицемерки снова закатились, и она наотрез отказалась услышать хоть слово о моих поступках в Норфольке. Я настаивала, но совершенно бесполезно. Миссис Ольдершо только качала головой, стонала и сообщила мне, что её отношения к суетам мира сего изменились навсегда.

«Я родилась заново, Лидия, — сказала бесстыдная старуха, вытирая глаза. — Ничто не заставит меня возвращаться к этой вашей нечестивой спекуляции насчёт сумасбродства богатого молодого человека».

Услышав это, я тотчас бы оставила её, если бы одно соображение не удержало меня ещё на минуту.

Легко было увидеть, что обстоятельства, принудившие миссис Ольдершо скрываться во время моего первого приезда в Лондон, были достаточно серьёзны, чтоб принудить её бросить — или по крайней мере сделать вид — её прежние занятия. И едва ли было менее ясно, что она нашла выгодным — все в Англии находят это выгодным — прикрыть внешнюю сторону своей репутации гладким лоском лицемерия. Это, однако, было моё дело, и я поразмышляла бы об этом потом, а не у неё дома, если бы мои интересы не требовали испытать искренность преображения миссис Ольдершо.

В то время, когда она снаряжала меня для нашего предприятия, я помню, что подписала документ, дававший ей прекрасные денежные выгоды, если я стану миссис Армадэль Торп-Эмброзской. Возможность воспользоваться этой интересной бумагой в качестве пробного камня была так заманчива, что устоять против неё не было возможности. Я попросила моего набожного друга позволения сказать одно последнее слово, прежде чем я оставлю её дом.

«Так как вы не интересуетесь более моей нечестивой спекуляцией в Торп-Эмброзе, — сказала я, — может быть, вы возвратите мне бумагу, подписанную мною, когда вы не были такой примерной особой, как теперь?»

Бесстыдная старуха лицемерка тотчас зажмурила глаза и задрожала.

«Что это значит: да или нет?» — спросила я.

«По нравственным и религиозным причинам, Лидия, это значит нет», — отвечала миссис Ольдершо.

«По нечестивым и мирским причинам, — возразила я, — прошу позволения поблагодарить вас за то, что вы показали мне ваши когти».

Теперь действительно не могло быть сомнения насчёт цели, которую она имела в виду. Она не хотела больше рисковать и давать мне взаймы денег, она предоставляла мне возможность выиграть или проиграть одной. Если я проиграю — она не будет скомпрометирована; если я выиграю — она предъявит бумагу, подписанную мною, и воспользуется ею без угрызений совести. В моём теперешнем положении оставаться — значит понапрасну терять время и слова на бесполезные возражения. Я взяла на заметку это предостережение, чтобы учесть в будущем, и встала, намереваясь уйти.

В ту минуту, когда я поднялась со стула, раздался сильный стук в парадную дверь. Миссис Ольдершо, очевидно, узнала, кто это. Она торопливо встала и позвонила в колокольчик.

«Я нездорова и не могу никого видеть, — сказала она, когда вошла служанка. — Подождите несколько минут», — прибавила миссис Ольдершо, резко повернувшись ко мне, когда женщина пошла отворять дверь.

С моей стороны это была маленькая, очень маленькая месть — я знаю, но против удовольствия поступить наперекор матушке Иезавели, даже в безделице, нельзя было устоять.

«Я не могу ждать, — ответила я. — Вы только что напомнили, что мне следует быть в церкви».