Под прикрытием (ЛП) - Райан Крис. Страница 16

Она не могла выйти через главный вход. Там была видеокамера, которая все фиксировала. Вместо этого она прокралась мимо елки, глубоко вдохнув ее праздничный аромат, и медленно открыла дверь, ведущую на кухню. Рядом стоял поднос с пирожными, а на плите что-то кипело. Но их кухарки там не было, поэтому Иззи быстро проскользнула внутрь.

Помимо задней двери и двери, ведущей в кладовую, была еще одна дверь из кухни; она вела в маленькую кладовку сбоку. В этой комнате, как знала Иззи, было несколько телеэкранов с замкнутым контуром. Ее отец был одержим безопасностью, и каждая часть дома снаружи была охвачена камерой слежения.

Или так он думал.

Записи камер передавались в эту комнату, и любой там мог смотреть, кто пришел в дом и кто ушел. Видео постоянно записывалось. Порой охранник следил за экранами. Но Иззи знала с тех пор, как смогла одна играть в саду, что не все части сада были с камерами. Можно было добраться от кухонной двери до стены в конце сада — правда, окольным путем — не появляясь на этих маленьких мониторах за кухней. Одной из ее любимых игр в детстве было посмотреть, как она сможет тайно пройти этот маршрут. Она никогда не думала, что ее маленькая игра окажется полезной.

Ключ от кухонной двери лежал на обычном месте в одном из столовых ящиков. Иззи схватила его и направилась к задней двери, остановившись лишь для того, чтобы сунуть в рюкзак несколько маленьких пирожных — не так много, чтобы их отсутствие заметили.

Она остановилась.

Что, по ее мнению, она делала, убегая в морозную снежную ночь? Она не протянет и дня.

Ее плечи поникли в поражении. Она почти повернулась, чтобы уйти в свою комнату.

Но тут она увидела свое отражение в стекле двери. Бледная. Испуганная. Побитая. В крови. Это напомнило ей, что на улице она будет в такой же опасности, как тут, дома.

Она глубоко вдохнула, открыла дверь и вышла на улицу.

Воздух и метель жгли ей лицо — было намного холоднее, чем она ожидала. На земле было не меньше пяти сантиметров снега, а это означало, что она не могла не оставить следов. По крайней мере, подумала она про себя, падающий снег скроет их от всех, кто смотрит в окно, и довольно скоро накроет их.

Она закрыла и заперла за собой дверь.

Вместо того чтобы направиться прямо к воротам в нижней части сада, она сразу же повернула направо и начала огибать заснеженные цветочные клумбы. Через минуту она подошла к старым качелям, которыми не пользовалась много лет. Здесь она снова повернула налево и, держась края небольшого огорода, где большую морозоустойчивую капусту усыпал снег, прокралась к кирпичной стене в конце сада. Она была около трех метров высотой и была покрыта прочной лозой. Летом ее листья покрывали всю стену, а теперь это были голые крепкие ветки. Она знала, что поверху стены проходила линия колючей проволоки для сдерживания незваных гостей, но теперь она была покрыта слоем снега в несколько сантиметров.

В пяти метрах слева от нее были ворота, но Иззи знала, что за ними следят камеры. Но эта часть стены была слепым пятном. Она сжала ветки виноградной лозы. Она слегка поскрипывала, но выдерживала ее вес, когда она использовала лозу, чтобы взобраться на стену. Она не хотела тревожить снег на вершине стены или, что еще важнее, запутаться в колючей проволоке. Поэтому, достигнув вершины, она атлетически перекинула ноги через стену. Небольшое облачко снега взметнулось в воздух, когда она перепрыгнула через него.

Она приземлилась по другую сторону стены болезненной кучей, но быстро снова встала. Она была в узком переулке, который тянулся за Белым домом, и на мгновение заколебалась. Она уставилась на ключ от кухни на ладони в перчатке. Если она сохранит его, она сможет, по крайней мере, прокрасться обратно в дом, если передумает.

— Но я не передумаю, — прошептала она себе. Поэтому она бросила ключ. Он исчез в снегу у ее ног.

Иззи посмотрела на часы. Одиннадцать вечера.

«Один час до Рождества», — подумала она, оглядывая переулок по обе стороны. — Влево или вправо?» — размышляла она.

На самом деле это не имело значения. Любое направление увело бы ее от Белого дома на улицы Лондона. Она точно не могла остаться с друзьями. Первым делом их родители позвонят маме и папе Иззи. Она вернется в ад очень быстро.

Нет. С этого момента улица станет ее домом.

* * *

Одиннадцать вечера

Рикки никогда не видел такой метели. Из теплой квартиры он наблюдал, как она кружится над городом так густо, что линия горизонта едва виднелась. Тускло сверкал свет на вершине Канэри-Уорф, и он мог различить смутный силуэт Лондонского моста.

Он пробовал смотреть телек. Как только он включил его, появилась реклама соуса. Семья сидела за рождественской едой, все улыбались и были счастливы. Рикки не мог смотреть. Он немедленно выключил телевизор и уставился в пространство, думая о своих маме и папе и, конечно же, о Мадлен.

Она была старше его. Почти шестнадцать, когда умерли их родители. После автокатастрофы ее отправили к другой группе приемных родителей. Они плохо обращались с ней. Очень плохо. Рикки почувствовал, как у него поднялась температура при мысли об этом, и впервые с тех пор, как он ушел с улиц, он вытащил драгоценное письмо, которое она ему написала:

Дорогой Рикки,

Я знаю, ты не понимаешь то, что я собираюсь сделать, но ты должен поверить мне, когда я говорю, что это к лучшему. Они отправили меня жить с худшими людьми. На моих руках и спине синяки. Я не могу больше терпеть…

Но, как обычно, он не смог дочитать до конца. С трудом сдерживая слезы, он сунул письмо в конверт и снова стал смотреть в пространство.

Он не мог перестать думать о своей старшей сестре. Она была так добра. За год до смерти их родителей именно Мадлен настояла, чтобы они провели канун Рождества, работая в бесплатной столовой. Такой она была человек. Всегда думала о других людях. Не то, что Рикки, который всегда думал только о себе.

— Перестань жалеть себя. Жизнь не так уж плоха. Оглянись. Это лучше, чем у Бакстера, не так ли?

— Да, но почему я здесь? Улицы полны таких же детей, как я.

— Сострадание, Рикки? Не позволяй ему взять над тобой верх. Посмотри на шрам на запястье. Это сделали Выброшенные, помнишь? Они не совсем такие, как ты.

Рикки проигнорировал свой внутренний голос. Он вдруг рассердился. На весь мир и на Феликса. Ему хотелось ослушаться его, сделать что-то, что он не одобрит, но одобрит его старшая сестра.

И делать это сейчас.

Он схватил рюкзак, который дал ему Феликс, и направился на кухню. Как обычно, холодильник был полон еды. Целая готовая курица. Мешки с яблоками и апельсинами. Банки колы. Готовые салаты. Пирожные. Больше, чем он мог съесть, и он знал, что холодильник скоро все равно будет пополнен. Он остановился на мгновение, когда заметил особенную рождественскую еду — пироги с фаршем, пудинг, поднос с рождественскими овощами для приготовления в микроволновке. Капля рождественского настроения от Феликса… Но это его не остановило. Он набил рюкзак едой и напитками, затем надел теплую куртку с капюшоном и достал из носка под матрасом пригоршню банкнот. Рюкзак он перекинул через плечо. На буфете в коридоре он увидел нож, который Феликс конфисковал у наркоманки на Блумсбери-сквер. Рядом лежала шариковая ручка.

Его пальцы зависли над ножом на несколько секунд. Но он не прикоснулся к нему. Мадлен не одобрила бы этого. Вместо этого он схватил ручку и сунул ее в карман. Потом он вышел из квартиры.

Выйдя из многоквартирного дома, он потопал по снегу. Ноги и руки онемели минут через пять, но он продолжал идти. Только через десять минут он увидел оранжевую табличку черного кэба. Он махнул ему и, когда водитель остановился рядом с ним и опустил окно, крикнул: «Кингс-Кросс».

Водителем был седовласый мужчина лет шестидесяти, и выглядел он не очень весело.

— У тебя есть деньги, малыш?

Рикки откинул капюшон, сунул руку в карман и достал две двадцатифунтовые купюры. Таксист кивнул, и Рикки забрался на заднее сиденье.