Лунный камень - Коллинз Уильям Уилки. Страница 23

Услышав это последнее приказание, представительницы слабейшей половины рода человеческого окончательно помешались. Они выскочили из своих углов и помчались наверх, к комнате мисс Рэчель, увлекая за собой на этот раз и Розанну Спирман, накинулись на инспектора Сигрэва и все с одинаково виновным видом стали требовать, чтобы он сказал, которую из них он подозревает.

Инспектор не растерялся: он посмотрел на них весьма решительно и припугнул их своим военным голосом:

— Эй, вы, ступайте-ка опять вниз, все до одной! Я вас сюда не звал.

Посмотрите-ка! — вдруг прервал он себя, указав на пятнышко под самым замком на раскрашенной двери мисс Рэчель:

— Посмотрите, что наделали ваши юбки. Вон отсюда!

Розанна Спирман, которая была всех ближе к нему и к пятнышку на двери, первая подала пример послушания и тотчас же возвратилась к своей работе.

Остальные последовали за нею. Инспектор закончил осмотр комнаты и, ничего этим не добившись, спросил меня, кто первый открыл пропажу. Первой открыла ее моя дочь. Послали за моей дочерью.

Инспектор сначала обошелся с Пенелопой несколько круто.

— Слушайте меня, молодая женщина, и помните, что вы должны отвечать правду.

Пенелопа тотчас вспылила:

— Меня никогда не учили лгать, и если отец мой может стоять здесь и выслушивать, как его дочь обвиняют во лжи и в воровстве, не пускают в собственную ее комнату, отнимают доброе имя, единственное достояние бедной девушки, то он не такой добрый отец, каким я его считала.

Слово, сказанное мною кстати, сделало отношения Пенелопы с правосудием более приятными. Вопросы и ответы пошли гладко и не завершились ничем, о чем стоило бы упомянуть. Дочь моя видела, как мисс Рэчель вечером спрятала алмаз в ящик шкапчика. Она вошла в восемь часов утра к мисс Рэчель с чашкою чая, увидела, что ящик открыт и пуст, и тотчас подняла тревогу. На том и закончились показания Пенелопы.

Затем инспектор попросил позволения видеть мисс Рэчель. Пенелопа передала его просьбу через дверь. Ответ пришел к нам тем же путем:

— Мне не о чем говорить с полицейским: я никого не могу видеть.

Наш опытный полицейский, казалось, был удивлен и обижен, услышав такой ответ. Я объяснил ему, что наша барышня нездорова, и просил его подождать немного и повидаться с нею попозже. После этого мы опять спустились вниз и, проходя через переднюю, встретили мистера Годфри и мистера Фрэнклина.

Оба джентльмена, гостившие в доме, были допрошены им: не смогут ли они пролить какой-нибудь свет на это дело. Никто из них ничего не знал.

Освобожденный от допроса, мистер Фрэнклин шепнул мне:

— Этот человек не принесет нам никакой пользы. Инспектор Сигрэв осел.

Освобожденный в свою очередь, мистер Годфри шепнул мне:

— Очевидно, знаток своего дела. Беттередж, я сильно на него надеюсь!

Сколько голов, столько и умов, как сказал какой-то древний писатель задолго до меня.

Потом инспектор отправился назад в “будуар”, в сопровождении меня и Пенелопы. Целью его было удостовериться, не переставлялась ли за ночь мебель, — первый его обыск в комнате, очевидно, в этом отношении ничего ему не дал.

Пока мы шарили между стульями и столами, дверь спальни вдруг открылась.

Отказавшись видеть нас всех, мисс Рэчель, к нашему удивлению, сама к нам вышла. Она взяла со стула свою летнюю шляпку и подошла прямо к Пенелопе с таким вопросом:

— Мистер Фрэнклин Блэк посылал вас ко мне сегодня утром?

— Посылал, мисс.

— Он желал говорить со мною, не так ли?

— Точно так, мисс.

— Где он теперь?

Услышав голоса внизу, я выглянул из окна и увидел двух джентльменов, ходивших взад и вперед по террасе. Отвечая за свою дочь, я сказал:

— Мистер Фрэнклин на террасе, мисс.

Не говоря более ни слова, не обращая внимания на инспектора, который пытался было заговорить с нею, бледная, как смерть, и странно погруженная в свои собственные мысли, она вышла из комнаты и спустилась к кузенам на террасу.

Я не проявил должного уважения, я нарушил приличие, но если бы даже дело шло о моей жизни, я и тут не мог бы удержаться, чтобы не выглянуть из окна, когда мисс Рэчель встретилась с джентльменами. Она подошла к мистеру Фрэнклину, делая вид, будто не замечает мистера Годфри, который отошел и оставил их вдвоем. Она, по-видимому, говорила с мистером Фрэнклином раздражительно. Это продолжалось недолго и (судя по его лицу, которое я видел из окна) сильно его поразило. Когда они стояли вдвоем, на террасе показалась миледи. Мисс Рэчель заметила ее, сказала еще несколько слов мистеру Фрэнклину и вдруг повернулась и ушла, прежде чем мать успела подойти к ней. Миледи, удивленная и сама, и видя необыкновенное удивление мистера Фрэнклина, заговорила с ним. Мистер Годфри подошел к ним и также заговорил. Мистер Фрэнклин начал ходить с ними обоими, очевидно, передавая им, что случилось; слушая его, они оба, сделав несколько шагов, разом остановились, как вкопанные, видимо, сильно изумленные. Не успел я заметить все это, как вдруг дверь гостиной снова распахнулась настежь.

Мисс Рэчель быстро пошла в свою спальню, расстроенная и разгневанная, со сверкающими яростью глазами и пылающими щеками. Инспектор опять попытался остановить ее. Она обернулась к нему в дверях спальни.

— Я за вами не посылала! — вскричала она запальчиво. — Мне вы не нужны. Мой алмаз пропал. Ни вам, да и никому на свете не удастся отыскать его.

С этими словами она вошла в комнату и захлопнула дверь перед самым нашим носом. Пенелопа, стоявшая ближе всех к двери, слышала, как она зарыдала, как только осталась одна.

Мгновение — в бешенстве, другое — в слезах, — что могло это значить?

Я сказал инспектору, что все это показывает лишь, до какой степени мисс Рэчель раздражена пропажею своего алмаза. Я с огорчением видел, что моя молодая барышня забылась даже перед полицейским офицером; и, заботясь о чести семьи, принес извинения, какие только мог придумать. Но в душе я был более озадачен необыкновенными речами и поведением мисс Рэчель, нежели можно выразить словами. Основываясь на сказанном ею в дверях спальни, я мог только заключить, что она смертельно оскорблена прибытием полиции и что удивление мистера Фрэнклина на террасе вызвано было тем, что она резко выразила ему свое мнение на этот счет (как человеку, призвавшему полицию).

Если эта догадка была справедлива, почему же, лишившись своего алмаза, она была против присутствия в доме тех самых людей, которые обязаны были отыскать его для нее? И каким образом могла она знать, что Лунный камень никогда не найдется?

При настоящем положении дел ответа на эти вопросы нечего было ждать ни от кого в доме.

Обшарив всю мебель в “будуаре” и ничего не найдя, наш опытный сыщик обратился ко мне с вопросом, знали слуги или нет, куда будет положен алмаз на ночь.

— Я знал это, сэр, — ответил я. — Самюэль, лакей, тоже знал это, потому что он был в передней, когда говорили о том, куда спрятать на ночь алмаз.

Знала моя дочь, как она уже вам сказала. Она или Самюэль могли сообщить об этом другим слугам, или другие слуги могли слышать этот разговор через боковую дверь передней, которая могла быть открыта на черную лестницу. Как мне кажется, все в доме могли знать, где в прошлую ночь лежал алмаз.

Мой ответ представлял слишком обширное поле для подозрений инспектора, и он постарался сузить его, попросив меня охарактеризовать наших слуг.

Я тотчас подумал с Розанне Спирман. Но упоминать о ней сейчас было неуместно, да я и не желал направить подозрения на бедняжку, честность которой не подлежала никакому сомнению за все время ее пребывания у нас.

Надзирательница исправительного дома говорила о ней миледи, как об искренно раскаявшейся и заслуживающей полного доверия девушке. Если бы полицейский офицер нашел причины подозревать ее, только тогда я обязан был бы сказать ему, каким образом попала она в услужение к миледи.

— Все наши слуги имеют отличные рекомендации, — ответил я. — И все заслужили доверие своей госпожи.