Самый лучший комсомолец. Том четвертый (СИ) - Смолин Павел. Страница 46

— Эту песню я посвящаю всем, кто пытался меня застрелить! — объявил я, подрубил дисторшен. — Когда потеряно все… [Animal Джаz — «Не твоя смерть»][ https://www.youtube.com/watch?v=hp6DEQMTvdI&ab_channel=MusicSubwayLife] Слово «джаз» чисто на всякий случай заменил на «шанс» — джаз у нас до сих пор, словами Никиты Сергеевича, земля ему пухом, «музыка все-таки негритянская».

И тут же, без перерыва, полюбившиеся народу «Три полоски на кедах», сопровождая поливом из брандспойтов. Идем дальше, «Знаешь ли ты» в Олином исполнении. Следом — еще три попсятинки из будущего и КиШовский «Наблюдатель» дуэтом. [ https://www.youtube.com/watch?v=NeHgI_GHE1c&ab_channel=AliceFromReality%28AFR%29]

Под конец снова немного гражданской лирики, мы с Олей откланялись и ушли. Ребята зарядили «Еще», мы вернулись и бахнули «Оля-дура», «Ведьму и осла» и «Товарища-2». Все, ивент успешно завершен, можно устало брести в отряд и падать в кровать с широченной улыбкой на лице — такие каникулы мне прямо по нраву!

Глава 22

Проснулся еще до подъема — рано лег вчера — потянулся и зевнул на затянутое тучками небо в окне. Вот и кончилась хорошая погода, но нам дождик не помеха — наоборот, добавит «пейнтбольной зарнице» зрелищности и сложности. Но мне-то чего? Я все равно не участвую — не тренировался же, мы с Олей вместо этого концерт репетировали. Зато мои корейские друзья поучаствуют — не единой командой, боже упаси, они ж тут всех разнесут, детям будет обидно, а по одному «легионеру» на советскую команду, для баланса.

— Не спится? — не открывая глаз, буркнул дядя Федя.

— Выспался, а вы завидуйте! — заявил я.

— Чего это я тебе завидовать должен? — зевнув, он сел в кровати и потянулся.

— Потому что у пожилых со сном проблемы, — пояснил я.

— Не знаю как там «пожилые», — ухмыльнулся он, почесав татуировку «за ВДВ» на левом предплечье. — Но лично я всегда сплю как младенец.

— Совесть чистая, получается, — нашел я объяснение.

— Получается так, — улыбнулся он.

Поднявшись с кровати и начав одеваться, я спросил:

— А вы, если не секрет, как пришли к решению в КГБ на работу устроиться?

Дядя Федя приступил к «спецкомплексу» утренней гимнастики и ответил:

— Из армии пришел, а у меня к тому времени жена и двухгодовалый сын. На производство, уж прости за прямоту, мне не хотелось — скучно это. В журналисты да торгаши еще хуже — для первого соображалки не хавало, для второго — совести много. Оставалось в пожарники, милицию или КГБ. Бандитов ловить мне интересней показалось, чем пожары тушить, вот и сократили выборку. Поузнавал — в КГБ зарплата выше оказалась. И вот я здесь, — развел руками.

— Не жалеете?

— О чем? — фыркнул он. — Хорошая работа оказалась, интересная и Родине полезная. Двадцать один год верой и правдой, без нареканий, но с благодарностями и даже госнаградами — значит на своем месте оказался.

— На пенсию скоро?

— Через три года, — ответил он.

— Ко мне в личную службу безопасности пойдете?

— Это которой полковник «дядя Витя» командовать будет? — уточнил он.

— Да.

— Пойду, если возьмешь — всяко интереснее чем у тещи в деревне самогонку пить, — согласился он.

Ништяк, плюс один кадр.

— Наши «пенсионеры» уже товарища полковника одолевают, — поделился он инсайдом. — Что мол за служба будет, да какой конкурс, да какие справки с характеристиками нужны.

— Я бы всех взял, но столько не надо, — вздохнул я. — Надо будет регламент, должностную инструкцию и список требований к кандидатам с экзаменом составить. Но вас, дядь Федь, чисто как своего возьму.

— Вот уж спасибо! — гоготнул он.

Зашипела рация, КГБшник прервал зарядку, ответил, выслушал набор цифр и посмотрел на меня.

— Ага, — подтвердил я. — Пойдемте.

В администрацию вызывают, звонок из Москвы второй категории важности — правительственные работники высшего ранга. Категория первая — мама с папой и родной дед, категория три — силовики, четыре — все остальные.

По бледной предрассветной хмари, под начинающимся дождиком прокатились в администрацию и прошли на пункт связи, где дежурные КГБшник и «лагерная» бабушка-телефонистка выдали нам трубку и покинули закуток.

— Ткачев!

— Здравствуй, Сереженька! — раздался голос моей любимой приемной (де-факто) бабушки Фурцевой.

— Здравствуйте, Екатерина Сергеевна!

— Не разбудила?

— Нет, я после концерта вчера рано лег, как раз нечего делать было, — честно ответил я.

— Ну какой концерт отгрохал, прямо конфетка! — кинулась она меня хвалить. — И гражданская лирика, и «эксперименты», и главное ругательство Советских детей десакрализировал — по телевизору покажем и все, «дура» будут как комплимент воспринимать, — захихикала.

— Просто не хотел, чтобы Оля обижалась, — почти честно ответил я.

И «Дорочку» перепеть жутко хотелось — глубоко иронично получилось, я такое люблю!

— И Филиппу этому блаженному пощечина, — продолжила баба Катя.

— А вы как успели-то? — спросил я. — Там же не смонтировано ничего.

— Я на такой должности все успевать должна, — назидательно ответила она. — Как только самолет приземлился, сразу режиссера твоего и запрягла — давай, хотя бы черновик показывай, он и показал — с главной камеры. Ну а звук… Ну ты сам понимаешь.

— Понимаю, — поддакнул я. — Очень приятно, что вы сном ради такого пустяка пожертвовали.

— Да какой в мои годы сон — три часика поворочалась, уже, считай, хорошо выспалась, — вздохнула она.

— Да какие ваши годы, Екатерина Алексеевна? — послушно запротестовал я. — Главное — не биологический возраст, а сила духа и, так сказать, внутренняя энергия — а у вас и того и другого на десятерых хватит!

— Балабол, — умиленно хихикнула Фурцева. — А ко мне тут, представляешь, целая делегация на прием приходила, из художественных директоров ВИА — у нас их как грибов после дождя развелось благодаря тебе.

— Кого-то слышал, — признался я. — Есть очень хорошие. «Верасы», например.

— Есть, — не стала спорить она. — Мне «Верасы» тоже нравятся, прямо слушаю и молодею, — мечтательно вздохнула. — Но не о том речь — говорят, мол, давайте обязательный процент «гражданского» репертуара срежем. Представляешь?

— Какая наглость! — разделил я ее негодование. — Это так кроме как про любовь и прочее баловство песен не останется — получим кучу бестолковых коллективов типа этого ихнего «Битлз».

— И я о том же! — поддакнула Екатерина Алексеевна. — Нам здесь такого не надо — человек о любви к Родине в первую очередь думать должен, потом уже все остальное. Так им и сказала — музыку играйте какую хотите, но смысл должен быть Советским с большой буквы — вот как у тебя, например, звук такой будто кошку у микрофона распотрошили, но слушаешь и понимаешь — наше, Советское, созидательное! И молодежи нравится — в каждом дворе, говорят, под гитару твои песни играют.

— А кто постарше играет Высоцкого, — добавил я.

— Говорила я с Владимиром Семеновичем, — неправильно поняла она. — Обещал почаще на Родине бывать, а то что это такое — как гастарбайтер сюда за деньгами ездит, а все свободное время по Европам колесит.

— Я сейчас свое кино летнее досниму и что-нибудь для Марины Влади постараюсь придумать, с длинным съемочным процессом — пусть дома поживут. А там, глядишь, и понравится, осядут.

— Постарайся, Сереженька, — одобрила Екатерина Алексеевна. — Я на днях в совхозе бывала, площадку проверила — ферму прямо сказочную построили, так сразу и не скажешь, что в СССР снят.

— Декораторы огромные молодцы, — поддакнул я.

— Так, заболтались мы что-то, — засуетилась Фурцева. — А я ведь к тебе по делу.

Ну еще бы!

— Находки ваши, Сережа, с точки зрения истории — бесценные, — заявила она. — Но, как материалисты, не поощрить мы вас за такое не можем. Одну из статуй мы с аукциона продадим, за рубеж — торги начнутся с восьмидесяти миллионов долларов.