Кукла и ее хозяин (СИ) - Блум Мэри. Страница 54

— Мы можем поговорить? — она перехватила мой взгляд.

— Прямо сейчас? — уточнил с кушетки я.

— Нет, можно позже, — ответила она и вышла.

— Да что тут за проходной двор! — возмутилась Агата, в очередной раз отпихивая покушающегося на нее Харона. — Все, мне для массажа нужна полная тишина! — и буквально вытолкала Глеба за дверь.

Он посмотрел на эту надутую мордашку, мысленно пожелал мне удачи и удалился. Тишина и правда была полной — секунд пятнадцать.

— В общем, я что подумала… — неожиданно мило заворковала подруга, куда мягче работая пальчиками. — У Ульяны есть амулет, у Савелия кольцо с твоим гербом, даже у этой брошь есть… А я как бы твоя ведьма, — вкрадчиво добавила она, — мне бы тоже нужны какие-то знаки отличия…

— Понимаешь ли, — начал я издалека, — такие знаки показывают всему миру, что ты мой представитель и твои действия выражают мою волю. А ты уверена, что твои действия будут такими, что мне не придется за них краснеть?

Вместо ответа ведьмочка цокнула, прекрасно подтверждая мою мысль.

— Так что ты еще не готова носить мой знак.

— Это потому что я не готова на слияние? — проворчала она.

Эх, такая умница во всем, что касалось массажей, и такая дурочка во всем остальном — хорошо же ей бабушка просверлила мозги, и возвращать их на место слишком быстро казалось опасно. Пусть идет своими темпами.

— Вот именно по таким вопросам я и вижу, что ты еще не готова. А пока твоя задача — учиться и делать мне массажи.

— А если тебе ведьма понадобится?

— Твою бабушку позову.

— Да как же ты уже заколебал! — подруга в очередной раз отпихнула полезшего к ней Харона. — Все, я закончила массаж! — последняя партия змеек аж с шумом втянулась мне в кожу. — И пошла учиться!..

Сердито топая, ведьмочка вышла из комнаты и захлопнула дверь. Однако не успел я подняться с кушетки, как дверь уже в который раз распахнулась, и порог переступила Уля.

— А чего Агата такая злая?

— Потому что не получила желаемое, — пояснил я, переворачиваясь на спину.

— И оставила тебя в таком виде? — Уля плотоядно оглядела мой голый торс. — Как неосмотрительно с ее стороны…

Дверной замок звонко щелкнул. Закрыв дверь, моя развратница шагнула ко мне. В тот же миг рядом мелькнула тень, и жирная темная клякса из-под кушетки переместилась на стену напротив — видимо, для лучшего обзора. Этот поганец вел себя словно пес, которому нравилось смотреть, как его хозяева занимаются любовью.

— Кыш отсюда, — приказал я, и, небрежно отмахнувшись «мол, мне это и не нужно», грабля уползла под дверной проем.

Нет уж, это мы предпочитаем делать без зрителей.

Парочка трахалась. Девчонка сидела сверху и ритмично двигалась, закрыв глаза, откинув голову и сочно постанывая. Невидимые глаза, не замеченные ни любовниками, ни этой тупой ручищей, облетели комнату несколько раз, выбирая лучший ракурс. Его мышка скрытная, она может пройти через любые стены.

Девчонка снова застонала, не прекращая усердно двигаться, явно желая доставить этому щенку побольше удовольствия. Его пальцы впивались ей в кожу, ее бедра со шлепками бились о него — так отдаются только, когда любят. Хах. Нашла, кого любить. И почему такие сучки не понимают, кого нужно любить?

Гончая ненавидел такие сцены — даже собаки рядом рычали, выражая его злость. Но все равно ничего не мог с собой поделать — и смотрел. Они наполняли его яростью, и эту ярость потом надо было куда-то выплескивать — лучше всего на ее виновников.

Собаки опять зарычали, улавливая его чувства. Как же он злился на этого Павловского. Злился, что щенок присвоил себе Люберецкую, пока не увидел эту девчонку, эти большие серые глаза — и в голове будто что-то переключило. Она была круче. В десятки раз. В ней было то, что в женских глазах он видел лишь однажды — ранимость и сила одновременно. Это до безумия заводило и словно против воли заставляло вспоминать.

Была в его жизни одна такая красивая стерва, росла в соседнем дворе и точно бы выбралась из трущоб рано или поздно, если бы понимала, кого нужно любить. Она же трахалась на заброшке с каким-то мусором из местной банды — тоже сладко постанывала и закрывала глаза. Тогда Гончая впервые спустил собаку и убил спешившего на очередное свидание отброса. А после с каплями крови на руках пришел к ней на ту же заброшку — показал, что он лучше, что сильнее. А та сучка назвала его ублюдком, как и все в трущобах, как его собственная мать — а затем побежала, думая, что сможет уйти.

Тогда он спустил собаку во второй раз. Это было легко — остановить ее. Навсегда.

С тех пор он много раз вспоминал растерзанное собакой тело со следами укусов повсюду: на руках, ногах, лице, груди. Одежда вся порвалась в клочья. Почти обнаженная она лежала перед ним в луже собственной крови — и больше не была красивой. Стоило ли называть ублюдком его? Стоило ли считать ничтожеством?

В комнате, за которой он наблюдал, повисла тишина — с губ девчонки сорвался последний стон, и всем телом она упала на любовника и прижалась к нему. Павловский обнял и что-то зашептал ей на ухо, а она, засмеявшись, еще крепче прильнула к нему.

Рядом раздалось рычание, и Гончая поморщился — ничего хуже он еще не видел. Но тогда у него была только одна собака — а теперь их много.

Я остановился у зеркала, оценивая получившийся вид. Черные брюки, черная рубашка и белый галстук — все вместе смотрелось достойно.

— Что-то немного бесноватого в этом есть, — заметила Уля, сидевшая за моей спиной на кровати и с улыбкой наблюдавшая за мной.

Отлично, мессиру Павловскому нужен собственный стиль. Отец вон вообще ходил только в черном — мне же хотелось добавить и светлую полосу. Самое то для пафосного светского мероприятия, куда мы с Глебом собирались в компании одного мажора, который на днях пришел ко мне с щекотливой просьбой — точнее, с деловым предложением.

Если коротко, не так давно Алексея Вяземского отравили на одном аристократическом приеме. Ярик, конечно же, заранее ничего определить не смог, так что траванулись они вместе — не сильно, но весьма досадно. В итоге следующие несколько дней наш мажор, нацелившийся на принцессу, провел на личном троне. Самое ироничное, что и папа его посчитал наказание вполне справедливым.

Рисковать своим здоровьем Алекс больше не рвался, на папу и семейного колдуна не рассчитывал, на Ярика тоже, и воспылал идеей возложить эту почетную миссию на меня. Фактически он предложил мне стать для него тем же, кем я был для Глеба, на что последний его и надоумил.

С друзей денег я обычно не беру — поэтому согласился брать процент от будущих прибылей из будущих бизнесов, в которые будущий князь собирался залазить. Только зная его умение вести дела — а я прекрасно помнил, что с ним сделали близняшки, — я поставил условие: подписывать документы, особенно финансовые, он будет исключительно со мной. На это Алекс охотно согласился и даже неосмотрительно брякнул, что он теперь еще больше мой должник — это я тоже запомнил.

Когда мы с Глебом вышли во двор, за воротами нас уже ждал длинный белый лимузин с княжеским гербом рода Вяземских на передней дверце. Сам же виновник торжества, выряженный как жених на свадьбе, стоял рядом и приглашающе заманивал нас внутрь.

— В общем, как только переживем этот вечер, — пообещал он, едва мы подошли, — сразу поедем на дегустацию элитного вина в одном частном погребе…

Следом княжич клятвенно заверил, что после погреба лично погрузит наши тела в лимузин и лично их выгрузит, в каком бы состоянии они ни были после дегустации. От таких предложений точно не отказываются — правда, те, кто такое предлагают, обычно приезжают в невменяемое состояние первыми.

— И что, в таком виде будешь бухать? — ехидно поинтересовался Глеб, оглядывая его белоснежный смокинг и идеально прилизанные волосы.

— Аристократ всегда должен выглядеть безупречно, — отозвался Алекс, поправляя бабочку, — даже когда в зюзю.