Контраходцы (ЛП) - Дамасио Ален. Страница 11

— Пусть подойдет...

Он теперь в десяти метрах от нас, я отодвигаюсь; Ороши смелее, она все еще выжидает. Заряды песка проникают сквозь его панцирь и выходят с другой стороны блестящими влажными бусинками, липнущими к земле. У Ороши срабатывает тот же рефлекс, что и у меня, дурацкий, конечно — бросить горстку в оболочку хрона. Крупицы кристаллизуются, а затем тают внутри. Сблизи в поверхности нет ничего органического, она скорее похожа на лист жидкого текучего металла, который Леарх иногда получает при высокой температуре в своем тигле. Ничего такого, во всяком случае, отчего захотелось бы рискнуть своей рукой.

— Я брошу камень? — осведомляется Ороши, хотя на самом деле это не вопрос.

Камень пролетает хрон, словно воздух, и снова появляется нетронутым. Нетронутым? Если быть точным — у него такой вид, словно он побывал в ручье.

— Подложи ему внутрь и подождем, чтобы он его принял...

Ороши возвращает камень на землю по оси движения хрона. Своей поступью тяжеловесного призрака, жидкого цилиндра, хрон проходит перед нами… Он где-то около пяти метров в высоту, пяти в ширину и около тридцати в длину. А для тех, кто приглядывается внимательно, для тех, кто знает, где искать, он покрыт глифами, наполовину тающими в свинцово-серых стенках, глифами перемещающимися, словно только что вычерченными, которые я определенно не могу соотнести ни с одой известной письменностью. Хвостики кривых, отрезки линий, изгибающиеся и соединяющиеся, достаточно, чтобы хотелось... если только... Если только я, чисто по-человечески, не приписываю смысл, которого там нет, рисунку, который не более чем случайное сочетание насечек да пятнышек... Как только камень показывается, мы бросаемся к нему. Результат огорошивает.

— Преобразователь царства?

— Из минерального царства в растительное?

— Скорее, из минерального в животное.

— Зачем?

— Низачем. Взгляни на след сзади него...

x Я наклоняюсь. Песок шелестит, да так, что мне становится неуютно. Если бы Альме это видела...

— Мы должны вернуться вниз, Сов. Если хрон нырнет вниз, следует быть там.

¿’ Эгей, братишки! Длинный кучерявый хоровод из младенчиков, что отложил папа-Вихрь, приходите к нам, засыпьте своей магией всю равнину, околдуйте нас! Сихроны, психроны, хротали как ливнем из ведра, внавалку, по пятку в пучке, по дюжине в вязанке, серый металлик, мареновый красный или серо-голубой тыквенный, на все вкусы — кто что любит, кто чего не терпит, — не убегут от нас, пока нет! Не прежде, чем вы попытаете удачу! Пока можно, а не то рассержусь! Вот Сов, мой дружок, и Аэрошиши, сама элегантность с флюгерком, их проверят и измерят — и все же придется нам пощупать их под оболочкой, нырнуть внутрь, сунуть головы и посмотреть, что да как, и что во что преображается, потому что хрон, да-да, подгоняет будущее или убыстряет события, тяните любую из карт... Наука нас заверяет, что в природе такое бывает, но разберет их лишь чутье — цвет, вид на взгляд, порой аромат, тут нужно дарование мое, пусть трубадур молодоват, не поворачивать же назад? О магии и ее приходе я кричу при всем народе:

— Хроны идут! Полная гавань! Отвязывайте стадо! Овцы на склонах! Бееееее!

) Среди общего движения ни Ороши, ни я его не заметили, а Караколь — тот заметил. Почти идеальное яйцо длиной десять метров, оболочка с виду — скальная порода. Это такой признак? Остававшиеся пристегнутыми ордынцы открепляются, карабины клацают и раскрываются, часть группы осторожно приближается к массе — хотя никто столь близко, как Караколь, который гладит хрон ладонью по боку, не отваживаясь, впрочем, на большее. Пьетро и Голгот непроизвольно повернулись к нам, Альме отступила вглубь впадины вместе с Аой и еще несколькими: ястребятником, Дубками, Свезьестом… Караки без колебаний мечет свой бумеранг сквозь хрон. Бумер входит и выходит, описывает короткий круг, затем возвращается, пересекая массу во всю ее ширину, и затихает в руках трубадура. Караколь рассматривает полированное дерево с энтузиазмом исследователя. Общее внимание сосредотачивается на его лице фавна, его мимике и развевающихся космах. Сначала он выглядит удивленным, затем ошеломленным, а потом взрывается радостью:

— Понял! Наконец-то я поверил.

— Говори!

— Угадайте!

Ω Каков засранец! Я вот запихну тебя в хрон, а потом буду угадывать!

π Он что, не соображает, я не говорю уже, чтобы на это как-то оглядывался, просто не соображает, что бывают случаи, подходящие для шуток, а бывают — нет… верно?

x Глифы почти застыли. Они выглядят так, как будто выгравированы на оболочке.

≈ Я его обожаю. Он меня очаровывает. Он такой отчаянный, такой шальной! Если даже придется умирать, я по меньшей мере унесла бы этот образ, его раскованность, его смех. Он не похож ни на кого.

— Три… Два… Один… Проиграли! Это окаменитель!

x Он прав. Прекрасно видно.

) Уже второй раз такое вижу. Первым был рисунок в дневнике контрахода. Орда, потерявшая за ночь двух человек, превратившихся в статуи в спальных мешках. Та же текстура оболочки, тот же тип глифов, грубое иератическое^[11] письмо.

— Кориолис! Силамфр! Э-ге-гей! Вы спасены! Подходите быстрей!

≈ Я хотела бы ему повиноваться, да больше не могу стоять на ногах.

— Отойдите, дайте пройти хромоножке! Починка — немедленная, безболезненная! Либо окаменеешь, либо повеселеешь!

— О чем ты говоришь?

— Пусть Силамфр сует руку внутрь крохрона: кость снова срастется!

) Как это часто с Караки — никто не понимает, где начинается фарс, и когда он закончится. В нем не отличить игры от полного серьеза, они вплетены в одну и ту же жестовую и словесную ткань, одну все так же тянущуюся ниточку лукавства. Из всех трубадуров в нем ярче других воплощен этот дух, беспримесное повседневное вдохновение — неутомимое… и утомляющее. Сцена, на которой он разыгрывает представление – размером с Терру, и ее небесный занавес не спускается уже довольно давно. Чем серьезнее событие, тем причудливее его выходки — и тем легкомысленнее отношение.

— Ты все еще шутишь или...

— Доверьтесь мне! Гляньте же на бу! Волокна минерализовались!

— А если это что-то еще? Ты кидаешь свой бу и хоп! делаешь выводы!

x Альме преодолела панику, она бросается к нам. Она вопит:

— И речи быть не может — заталкивать раненых в эту... штуку! Это самоубийство!

— Альме, кости срастутся…

— Это ты так считаешь! Вся рука превратится в камень! Кожа, сухожилия, плоть, нервы, все! В камень! Навсегда!

≈ Караколь усмехался все шире и шире, внезапно помрачнел, снова улыбнулся. Если спросит меня, я готова попробовать. Все равно, там, где я сейчас — в ожидании следующей волны, — я и останусь.

— Не думаю. Хрон обычно избирателен. Он воздействует сначала на то, что структурно близко к нему, а затем на все остальное, по нисходящим кругам сродства. Это закономерность, которая почти всегда подтверждалась...

— «Почти всегда...», Ороши?! Нам повезло с «почти всегда» под фурвентом! Но теперь? Хотите избавиться от Силамфра и Кориолис? Превратить в груду гальки?

— Хрон влияет прежде всего на кости...

— Нам ничего не известно, Альме права, — вмешивается Пьетро.

— Это безумие, Кориолис, не ходи!

— Неважно, что говорит Караколь, он фиглярничает, оставь это!

— Неважно? Неважно? Что я говорю — неважно?

π Трубадур зашел к Талвегу со спины и вытянул у него молоток. Он приметил плоский камень, присел и положил на него руку, другой рукой передал молоток Эргу.