Контраходцы (ЛП) - Дамасио Ален. Страница 21

— Достать штандарты! Построиться ромбом контрахода! Приготовиться к парадной встрече с Фреолами.

Он бросил это в пространство, ни к кому в частности не обращаясь, как будто разговаривая сам с собой. Орда механически собралась. Приблизилась обычно статная, благородная фигура Пьетро, я посмотрел на него, он посмотрел на меня. Плечи его опустились: «Мы теперь ничто, Сов. Мы низвергнутая, нелепая, устаревшая каста. Наше время прошло.» Вот что говорил его вид. Затем Пьетро занял место в Таране. И мы затопали в сторону фреольского судна.

— Не бейте зря ноги, пехтура! Послушайтесь Папаколя! Их фланговые развернут корабль... И они аккуратненько подойдут к нам, с помпой скинут сходни и сойдут вниз, чтобы поприветствовать вас, самых шикарных женщин, которых они смогли бы соблазнить в округе на десять месяцев хода!

π Их сотня, половина — женщины, необычайной красоты. Моряки одеты в коричневатых тонах, от темно-пурпурного до желтого, согласно расплывчатой фреольской табели о рангах. Женщины ходят в синем бесконечного множества оттенков. Вблизи пятимачтовик впечатляет еще больше. Все из дерева — от корпуса до мачт. Выбросили трап до земли. На палубе сыгрываются духовые инструменты.

) Фреольские фанфары набирают силу; едва заметные вначале, бьют по корпусу всплески сламино. Играет тональностью кроморн, опираясь на несколько рожков, звуки которых теперь перебивают трубу. Пожилой мужчина в пурпурном камзоле — а за ним другой, одетый в тёмно-фиолетовое, — безо всяких церемоний спускаются с мостика… навстречу нам. Голгот и Пьетро выступают вперед: они уже выправили свою осанку, хотя все еще немного скованы.

— Первый — контр-адмирал Шарав. А сзади Элькин, коммодор. Оба они капитаны. Шарав ведет против ветра, а Элькин — по ветру.

— Ты их всех знаешь, Караки?

— Я знаю на этом корабле с добрую полусотню. Я на нем ходил два года. Перед вами технологический авангард Фреолов. Они могут делать вообще что угодно при любых шквалах. Они способны подыматься под фурвентом.

И Караколь мне тихо-мирно подает такое... Под фурвентом! Подыматься под фурвентом.. Я не могу в это поверить. Он опять бредит!

— Если меня не обманывают собственные глаза, передо мной 34-я Орда, на которую мы совершенно неожиданно натыкаемся прямо посреди степи. Друзья мои, добро пожаловать на борт «Физалиса»! Для нас безмерная честь встретить вас и разделить с вами наши скромные удобства. У вас ослепительная репутация как в верховьях, так и в низовьях. Согласно нашим источникам, вы более чем на три года опережаете предыдущую орду, орду своих отцов, с которой мы тоже повидались у преддверия Норски. Они вас ожидают и приветствуют.

Пьетро, которого я редко видывал настолько растроганным, робко осмеливается, нарушая все протоколы:

— Как… Как поживает мой отец?

— Наилучшим образом. Наслаждается счастливой старостью и в жизни надеется только на одно: снова увидеть вас наяву! Мы везем в трюме подарки для вас и для тех, кого зовут Талвег Арсипе, Сов Севченко Строкнис и Ороши Мелисерт — цитирую по памяти, простите, если я искажаю ваши имена. Их нам передали ваши родители на случай, если мы с вами пересечемся. Так и случилось, чему я рад!

Слезы радости выступают у меня на глазах. Пьетро не может сказать ни слова. У Талвега перехватывает горло. Пятнадцать месяцев, как у нас не было достоверных новостей! И мы сталкиваемся с «Эфемерной эскадрильей», спускающейся по прямой от верховий!

— Но не стойте же на ветру и поднимайтесь на борт!

— Как долго добираться до деревни... до местности, о которой вы говорите?

— Норска?

— Да.

— Кораблем или пешком? Кораблем, под сламино, пожалуй, четыре месяца.

— Пешком.

Контр-адмирал оборачивается к явно смущенному коммодору, который берется отвечать:

— Ну, мы ведь никогда не видели как вы контрите. Но пешком… Года четыре, а может быть, и меньше, не знаю.

Мы поднялись на палубу корабля, даже не позаботившись представиться, где нас великолепно встретили — с аплодисментами и подарками — и быстро расхватали мужчины и женщины, счастливые донельзя оттого, что повстречали живой миф, которым мы стали; в то время как сам я нынче чувствую себя нелепо: бродяга прерий, пеший странник бытия...

— Трубу! Неземной менестрель, жонглер фразами и несравненный сказитель! Я думала, ты на краю ветров, глотаешь пыль Аберлааса возле какой-нибудь изнеженной женщины!

— Отныне зови меня Караколем, моя добрая Бальевр! Среди орды упрямцев я как будто стал новым человеком! Я оставил дочь, женщину и прочее, пренебрег сеньерами убежищ! Сегодня я в темпе черепахи направляюсь в Предельные Верховья, и оттуда смогу плюнуть вам на спину!

— Сильно опасаюсь, что не много у тебя останется в костях извести, когда ты минуешь Норску! Но пожелаю тебе долгой жизни и ласкового ветра! Заходи ко мне в каюту отведать окрестных вин!

π Я не мог не сходить повидать рулевого. Чтобы он мне показал трассу маршрута к Норске. Чтобы он для меня обозначил, какие ветры дуют в каждом регионе, где мы собираемся контрить. И чтобы дал оценку расстояний тоже. Он показал мне их трехлопастные ветротурбины, ременные передачи и замысловатые механизмы; познакомил меня со своим тройным набором гребных винтов: гребными винтами кормовой тяги, большими донными в киле, которые обеспечивают воздушную подушку, и малыми в носовой части для обтекания. Корабль постоянно окружен воздушной прослойкой, которая, как жидкая смазка, улучшает его обтекание на больших скоростях. Из сотни процентов сопротивления встречного потока «Физалис» нейтрализует семьдесят. Аэродинамическая эффективность «Эфемерной эскадрильи» не имеет себе равных во фреольском созвездии.

— У нас ушло, должно быть, лет двадцать на устранение кильватерной турбулентности. В частности, на нестационарные, отрывные или рециркуляционные потоки.

Я киваю, ничего не понимая.

— Мы добавили подъемной силы, поставив набор боковых элеронов вдоль корпуса. Сзади турбины делают все остальное, перенаправляя энергию ветра, захваченную всеми мачтами судна. Мы поднимаемся на скорости двенадцать узлов навстречу ветру, и нам даже не приходится лавировать!

‹› «Что ты чувствуешь?» — спросила у меня Ороши, вся такая радостная, узнавшая, что ее мать жива, что их орда всего в нескольких годах пути, и ощутившая, насколько нами восхищаются — даже если в отдельных взглядах промелькивала, не знаю, как сказать... ирония? Что ты чувствуешь? Чувствую себя зажженной свечкой, которую задует простым сквозняком, которая больше не ощущает собственного тепла, которая больше не понимает, на что или кому она светит. Сегодня нам напомнил о себе внутренний износ, который мы скрываем. Это чувство сжимает мою грудь, всякий раз, как мы встречаемся с людьми — ощущение прошедшей мимо жизни, в то время как фреолы — свободные бродяги: такие легкие, такие светлые... А их причудливый выговор, их аура радости — где мы такое найдем в Орде, где? Кроме Караколя — он, кажется, вмещает все это в себе за всех нас разом. И Арваля. Музыка, которую они играли — и та нам незнакома. Смех в нас приходится подхлестывать. Ничто нас как следует не расшевелит, ничто не отвлечет от нашего механического контрахода. А вечерами мы дожидаемся голоса Караколя, его историй, которые словно прорвавшийся в хижину ветерок, его сказок, одни они возвещают нам, что возможен иной мир — где случаются праздники, где повседневность окрылена любовью. Этот быстропарусный народ, они рады нас видеть. Но им не узнать, насколько каждое мгновение с ними, до самого расставания, оставляет нам свои следы, глубокие отметины — и ссадины и грезы. Их питают встречи, почти ежедневно, десятки десятков встреч. Думаю, они их быстро же и забывают. Они могут жить настоящим, приоткрывать створки век лишь чуть, позволить себе что-то упускать. Мы же, как это сказать? Мы до дна осушаем стакан, с чуточкой бренди, даже не опьянения ради, а только для того, чтобы пополнить свой флакон. Никогда не умела толком пить до дна и остроумно пикироваться. Диалоги, я завершу их позже в одиночестве, в скучной монотонности холмов, потому что здесь и не знала бы, как ответить или что сказать стоящего, а посреди пустошей я их спокойно закончу. Выслушивай их обращение «Ауй», кивай, слушай и пополняйся. Вслушивайся, лакомься, отвернувшись спиной, возьми же свой флакон, слизни с пальца взбитые сливки смеха, вслушивайся, потому что только на это ты и годна. Слушай, вбирай каплю за каплей воспоминания, маленькая искательница.