Женщина в белом - Коллинз Уильям Уилки. Страница 53

– Подождите минутку, граф – вмешалась я. – Согласитесь, что у нас в Англии, во всяком случае, есть одно несомненное достоинство, которого нет в Китае. Китайские императорские власти казнят тысячи невинных людей под малейшим предлогом, мы же в Англии неповинны в массовых казнях, мы не совершаем этого страшного преступления – нам от всего сердца ненавистно безрассудное кровопролитие.

– Правильно, Мэриан! – сказала Лора. – Хорошая мысль, хорошо высказанная.

– Прошу вас, разрешите графу продолжать, – строго сказала мадам Фоско. – Вы поймете, молодые леди, что граф никогда не говорит о чем-либо, не имея на то веских оснований.

– Благодарю вас, ангел мой, – отозвался граф. – Хотите бомбошку? – Он вынул из кармана хорошенькую инкрустированную коробочку, открыл ее и поставил на стол. – Шоколад a la vanille! – воскликнул этот непостижимый человек, весело потряхивая бонбоньерку и отвешивая всем поклоны. – Дань Фоско прелестному обществу добродетельных дам.

– Будьте добры, продолжайте, граф! – сказала его жена, злобно взглянув на меня. – Сделайте мне одолжение, ответьте мисс Голкомб.

– Утверждение мисс Голкомб неоспоримо, – отозвался учтивый итальянец. – Да! Я с ней согласен. Джону Булю ненавистны преступления китайцев. Джон Буль – самый зрячий из старых джентльменов, когда дело касается сучка в глазах у соседей, и самый слепой, когда дело касается бревна в собственном глазу. Он предпочитает не замечать того, что происходит у него под носом. Лучше ли он тех, кого осуждает? Английское общество, мисс Голкомб, столь же часто соучастник преступления, как и враг преступления. Да, да! Ни в одной другой стране преступление не является тем, чем оно является в Англии. Оно служит здесь на пользу обществу столь же часто, как и наносит ему вред. Крупный мошенник содержит целую семью. Чем хуже он, тем сочувственнее вы относитесь к его жене и детям. Беспутный, разнузданный мот, без конца занимающий деньги направо и налево, вытянет у своих друзей больше, чем безупречно честный человек, решившийся попросить взаймы один раз за всю свою жизнь в крайней нужде. В первом случае никто не удивится и все дадут денег, во втором случае все удивятся и вряд ли дадут в долг. Разве тюрьма, в которую заточен в конце своей карьеры преступник, хуже работного дома, где кончает свои дни честный человек? Мистер Благотворитель, желающий облегчить нищету, ищет ее по тюрьмам и помогает преступникам, он не интересуется лачугами, где ютятся честные бедняки. А этот английский поэт, завоевавший признание и всеобщую симпатию, с необыкновенной легкостью воспевший свои трогательные переживания, – кто он? Милый молодой человек начал свою карьеру с подлога и кончил жизнь самоубийством. Я говорю о вашем дорогом, романтичном, симпатичном Чаттертоне [Чаттертон (1752-1770) – английский поэт.]. Как по-вашему, кто из двух бедных, полуголодных портних преуспеет в жизни: та ли, что, не поддаваясь искушению, остается честной, или та, что соблазнилась легкой наживой и начала воровать? Вы все будете знать, что она разбогатела нечестным путем – это будет известно всей доброй, веселой Англии, – но она будет жить в довольстве, нарушив заповедь, а умерла бы с голоду, если бы не нарушила ее... Поди сюда, моя славная мышечка! Гей, беги быстрей! На минутку я превращу тебя в добродетельную даму. Сиди тут на моей огромной ладони и слушай! Предположим, ты, мышка, вышла замуж за бедняка, по любви, – и вот половина твоих друзей осуждает тебя, а половина тебя жалеет. Теперь наоборот: ты продала себя за золото и обвенчалась с человеком, которого не любишь, – и все твои друзья в восторге! Священник освящает гнуснейшую из всех человеческих сделок и благодушно улыбается за твоим столом, если ты любезно пригласишь его отобедать. Гей, беги скорей! Стань мышью снова и пискни в ответ. Оставаясь добродетельной дамой, ты еще, пожалуй, заявишь мне, что обществу ненавистно преступление, и тогда, мышка, я начну сомневаться, есть ли у тебя глаза и уши... О, я плохой человек, леди Глайд, ведь так? У меня на языке то, что у других на уме, и, в то время как все остальные сговорились принимать маску за настоящее лицо, моя рука грубо срывает жалкую личину и не боится обнажить для всеобщего обозрения голый страшный череп. Пожалуй, для того чтобы не пасть в ваших глазах, мне следует встать на свои огромные ножищи и пойти прогуляться. Дорогие дамы, как сказал ваш славный Шеридан [Шеридан (1751-1816) – знаменитый английский драматург. Вышеприведенная фраза взята из его комедии «Школа злословия».], «я ухожу и оставляю вам на память свою репутацию».

Он поднялся, поставил пагоду на стол и начал пересчитывать своих мышей.

– Одна, две, три, четыре... Ха! – вскричал он в ужасе. – Куда девалась пятая, самая юная, самая белая, самая прелестная – мой перл среди белых мышек!

Ни Лора, ни я не были расположены в эту минуту к веселью. Развязный цинизм графа открыл нам в его характере новые черты, ужаснувшие нас. Но нельзя было смотреть без смеха на комичное отчаяние этого колоссального человека при исчезновении малюсенькой мыши. Мы невольно рассмеялись. Мадам Фоско встала, чтобы выйти из беседки и дать своему мужу возможность отыскать его драгоценную пропажу; мы поднялись вслед за ней.

Не успели мы сделать и трех шагов, как зоркие глаза графа обнаружили мышь под скамейкой, где мы сидели. Он отодвинул скамью, взял маленькую беглянку на руки и вдруг замер, стоя на коленях и уставившись на пятно, темневшее на полу.

Когда он поднялся на ноги, руки его так дрожали, что он с трудом засунул мышку в пагоду, лицо его было мертвенно-бледным.

– Персиваль! – позвал он шепотом. – Персиваль, подите сюда!

Сэр Персиваль в течение последних нескольких минут не обращал на нас ни малейшего внимания. Он был всецело поглощен тем, что своей новой палкой рисовал на песке какие-то цифры, а затем стирал их.

– В чем дело? – небрежно спросил он, входя в беседку.

– Вы ничего не видите? – сказал граф, хватая его за руки и указывая вниз, туда, где он нашел мышь.

– Вижу – сухой песок, – отвечал сэр Персиваль, – с грязным пятном посередине.

– Это не грязь, – прошептал граф, хватая сэра Персиваля за шиворот и не замечая, что от волнения трясет его. – Это кровь!

Лора, стоявшая достаточно близко, чтобы расслышать это последнее слово, с ужасом взглянула на меня.

– Пустяки, моя дорогая, – сказала я, – пугаться совершенно не следует. Это кровь одной приблудной собаки.

Все вопросительно уставились на меня.

– Откуда вы это знаете? – спросил сэр Персиваль, заговорив первый.

– В тот день, когда вы вернулись из-за границы, я нашла здесь собаку, – отвечала я. – Бедняга заблудилась, и ее подстрелил лесник.

– Чья это была собака? – спросил сэр Персиваль. – Одна из моих?

– Ты пробовала спасти ее? – серьезно спросила Лора. – Ты, конечно, хотела спасти ее, Мэриан?

– Да, – сказала я. – Мы с домоправительницей сделали все, что могли, но собака была смертельно ранена и сдохла на наших глазах.

– Чья же это была собака? – с легким раздражением переспросил сэр Персиваль. – Одна из моих?

– Нет.

– Тогда чья же? Домоправительница знает?

В эту минуту я вспомнила слова домоправительницы, что миссис Катерик просила не говорить сэру Персивалю о ее визите в Блекуотер-Парк, и хотела было уклониться от ответа. Но это возбудило бы ненужные подозрения – отступать было поздно. Мне оставалось только отвечать, не раздумывая над последствиями.

– Да, – сказала я. – Домоправительница узнала собаку. Она сказала мне, что это собака миссис Катерик.

До этой минуты сэр Персиваль стоял в глубине беседки, а я отвечала ему с порога. Но как только с моих губ слетело имя миссис Катерик, он грубо оттолкнул графа и подошел ко мне.

– Каким образом домоправительница узнала, что это собака миссис Катерик? – спросил он, глядя на меня исподлобья так пристально и угрюмо, что я удивилась и рассердилась.

– Она узнала ее, – спокойно ответила я. – Миссис Катерик приводила собаку с собой.