Такое короткое лето - Вторушин Станислав Васильевич. Страница 30

Он включил плитку, налил в турку воды из графина, прошелся по кабинету, сел в кресло. Поднял на меня глаза, словно ожидая ответа, потом спросил:

— Загранпаспорт получил?

Я похлопал ладонью по внутреннему карману пиджака, где лежали заграничные паспорта — мой и Машин.

Василий Федорович встал, открыл дверку шкафа, достал кофе. Насыпал чайной ложкой кофе в турку. Подождал пока начала подниматься коричневая пена, снял турку с плитки, поставил ее на журнальный столик. Мне показалось, что все это он делает преднамеренно медленно.

— Ну и что же это за девушка, с которой ты собираешься лететь? — спросил он, протягивая мне чашку.

— Серьезная девушка, — сказал я. — Самая красивая в мире.

— Некрасивых девушек не бывает, — заметил Василий Федорович. — Некрасивыми становятся только жены.

Он снова посмотрел на меня и сказал, саркастически усмехнувшись:

— Может быть напишешь хороший роман. У писателя постоянно должны быть приключения.

— Директор издательства тоже полетит в Прагу? — спросил я, не обратив внимания на его усмешку.

— Полетит, но позже. — Василий Федорович отхлебнул глоток кофе. — Он ведь бизнесмен. Книга, как таковая, его мало интересует. Для него главное — финансовая выгода от книгоиздания. Сейчас утрясаются кое-какие детали договора между нашим и чешским издательствами. Когда все будет готово, директор подпишет в Праге договор. Он хочет наладить не разовое, а долговременное сотрудничество. Насколько я знаю, чехи тоже хотят этого.

Мне стало немного не по себе. Я никогда не был на заграничных представительских мероприятиях, никто не учил меня деловому этикету. С директором было бы легче. Все внимание чешской стороны сосредоточилось бы на нем, я бы остался в тени. Теперь придется отдуваться за целую державу.

— Не переживай, — сказал Василий Федорович, угадав мои мысли. — Больших глупостей не наделаешь, а маленькие простятся. Тем более, с тобой едет дама. С ней будет легче. Я сейчас скажу секретарше, чтобы отправила факс в Прагу. Тебе же нужно заказать двухместный номер. Зайди после обеда или позвони. Я думаю, ответ уже будет. Тогда и пойдешь покупать билеты.

— У вас нет знакомых в Большом театре? — спросил я.

Василий Федорович посмотрел на меня, как психиатр на неожиданно появившегося в палате нового больного. Потом спросил:

— Зачем тебе знакомые в Большом театре?

— Хочу знать, что у них идет завтра, — ответил я.

— «Жизель», — сказал Василий Федорович. — Я видел афишу, когда ехал на работу.

— Спасибо, — произнес я. — Я уже сто лет не был на балете.

…В Большой театр любители искусства ходят, как в храм. Там каждая ступенька, каждая дощечка паркета для них священны. Мы прогулялись взад-вперед по фойе, при этом Маша все время держала меня под руку. Можно было подумать, что мы здесь не зрители, как и все остальные, а их царские величества, шагнувшие из распахнутых дверей в зал, где высшая знать дожидалась нашего появления. Я нарочно замедлял шаг, когда в ее поле зрения попадала очередная особа, потому что окинув Машу взглядом и по достоинству оценив ее платье, дамы переключали внимание на меня. Я никогда не ощущал на себе столько женских взглядов и мне казалось, что от этого у меня даже выпячивается грудь. Наконец, прозвенел звонок и мы заняли свои места в шестом ряду партера.

Прозвучала увертюра, занавес раздвинулся и на сцене началось волшебство. Я всегда считал балерин особыми существами, отличающимися от обычных людей тем, что движениями тела они могут выразить и музыку, и человеческие чувства. Это особый дар, дающийся очень немногим. Хороших балерин во всем мире можно пересчитать по пальцам.

Партию Жизели танцевала молодая балерина, приглашенная на этот спектакль из Перми. Она была великолепна. Маша следила за каждым ее движением, сопереживала тому, что происходило на сцене, иногда вытягивая шею и чуть приподнимаясь с бархатного кресла, чтобы лучше увидеть действие. В Большом все располагает к высоким чувствам. И музыка, и действие на сцене, и позолота великолепных лож, и даже обитые темно-бордовым бархатом кресла.

Когда спектакль закончился и зрители начали вставать со своих мест, Маша взяла меня под руку, прижалась лицом к моему плечу и тихо сказала:

— Спасибо тебе за это чудо…

Мы вышли из театра. После прекрасной музыки улица оглушила шумом. По Охотному ряду мчались бесконечные стада машин, непрерывно пытаясь обогнать друг друга. Тротуары были полны народа.

— Мне что-то не хочется домой, — сказала Маша, снова прижимаясь ко мне. — Давай пройдемся по Тверской?

Мы прошли мимо здания Государственной Думы, через площадь, от которой возвышались величественные стены и башни Кремля, завернули за угол и направились вверх по Тверской. Около памятника Юрию Долгорукому остановились.

— Может зайдем перекусим? — предложил я, кивнув на вывеску ресторана «Арагви».

— Я не люблю грузин, — сказала Маша. — У них похотливые взгляды.

— Ну тогда пойдем в «Центральный»? — По другую сторону от памятника светилась еще одна вывеска.

— Пойдем, — как-то безучастно согласилась Маша.

Несмотря на вечер, большой ресторанный зал был наполовину пустым. Мы сели за столик у окна. К нам тут же подскочил официант и протянул меню. Маша предупреждающе подняла ладонь, давая понять, что не хочет читать и сказала:

— Мне только мороженое и чашку кофе.

— Мне то же самое и фужер красного вина, — попросил я.

— Мы подаем только бутылками, в фужеры не разливаем, — сухо ответил официант, которому явно не понравился наш маленький заказ.

— Ну тогда бутылку, — сказал я. Официант молча кивнул.

Вскоре он принес вино и два фужера. Потом поставил перед нами мороженое. Маша отпила глоток вина, отодвинула фужер и тихо произнесла:

— Я так боюсь выглядеть в Праге белой вороной.

— Ты не будешь выглядеть белой вороной, — сказал я.

— Почему? — Она недоверчиво посмотрела на меня.

— Потому что ты всегда ведешь себя естественно. Это самое нормальное состояние человека.

— И все равно я трушу. Я даже не знаю, что мне надеть на твою презентацию.

— В этом платье ты будешь выглядеть принцессой. — Ее длинное, чуть не до пят, серебристое платье из легкой, почти воздушной ткани, было чудесным. На груди оно собиралось в складку, как у древних гречанок, сзади был глубокий треугольный вырез. Я только теперь понял, как угадал со своей покупкой.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно, — сказал я, стараясь придать своим словам как можно большую убедительность. — В этом платье на любом приеме ты будешь великолепной.

— А как я выглядела в театре?

Я чуть не упал со стула от ее слов. Устроить такую кутерьму из-за театра, целый день проторчать в ванне, а потом в парикмахерской и все только потому, чтобы посмотреть, как она выглядит в своем платье по сравнению с другими в театральном обществе. Маша почувствовала, что я закипаю и торопливо сказала:

— Балет был великолепный. Я просто в восхищении от Жизели. Но я же должна думать о нашем с тобой престиже. Мне нужно было знать, как я выгляжу.

Я залпом выпил свое вино, рассчитался с официантом и мы вышли из ресторана. Вечер был удивительно теплым. Желтый свет фонарей заливал тротуар. Верхушки деревьев чуть раскачивались от легкого ветерка, их тени скользили по асфальту, мы постоянно наступали на них и нам казалось, что тени стоят на месте, а качаемся мы.

Потом мы прошли вниз по Тверской, по подземному переходу вышли к гостинице «Москва», взяли такси и поехали на Шоссе Энтузиастов. Дома нас ждала Машина подруга Ольга. Мне показалось, что она стояла за дверью своей комнаты и определяла по слуху, когда мы выйдем из лифта. Маша еще рылась в своей сумочке, ища ключ, а Ольга тихо, словно боялась, что ее услышат посторонние, спросила:

— Вы когда улетаете?

— Завтра, — сказала Маша. — А что?

— Открывай дверь, там поговорим.

Мы прошли в комнату. Ольга плотно закрыла за собой дверь и сказала, глядя на Машу: