Такое короткое лето - Вторушин Станислав Васильевич. Страница 63

Сразу за селом начинался крутой подъем на взгорок. Лошадь напрягалась изо всех сил, стараясь вытащить воз, и Канунникову приходилось помогать ей. Он то хватался руками за оглоблю, то толкал сани сзади, налегая на мешки с рыбой. К обеду и он, и конь уже еле волочили ноги. Но когда перед ними открылось большое село, легко взбегавшее от реки на крутой бугор, Евдокиму показалось, что обрадовалась даже лошадь. Она заметно прибавила шагу, веселее потянула поклажу.

Усть-Чалыш был богатым селом. Он являлся как бы воротами, через которые люди попадали в предгорья и Верхнюю Обь. В шестидесяти верстах от него проходила железная дорога. Купцы понастроили в селе немало магазинов, добротных двухэтажных домов из красивого красного кирпича. Сейчас купцов не осталось, но здания по-прежнему украшали Усть-Чалыш.

На постой Евдоким решил остановиться поближе к базару.

В первые два дома его не пустили, сказали — некуда ставить лошадь. В третьем хозяин оказался более приветливым. Сам завел коня во двор, помог распрячь его, дал сена.

— Не из крестьян ли? — спросил его Евдоким, увидев, как умело обращается он с лошадью.

— Нет, — ответил хозяин. — Но коня сбыл со двора всего два года назад. Хороший был конь, не хуже твоего, — и он потрепал Евдокимову лошадь по загривку.

Прямо со двора мужики пошли в избу. Она была небольшой, но чистой. В доме собирались обедать, хозяйка накрывала на стол. Евдоким увидел холодец, квас, свежий ржаной хлеб и тут же невольно проглотил слюну, почувствовав голод. Перед тем, как выехать на ярмарку, он не выпил даже стакана молока. Хозяева пригласили его к столу. Бросив взгляд на холодец и квас, Канунников сходил к своим саням и принес пару вяленых язей. Он специально взял их с собой для такого случая.

— С квасом тоже хороши, — сказал он и положил язей на стол.

Хозяин дома оказался помощником механика парохода. Он хорошо знал Чалыш и всю Обь от Бийска до Новониколаевска, ставшего недавно Новосибирском.

— На Чалыше рыбка хорошая, — заметил он, сдирая с язя шкуру. — В нем и нельма ловится, и стерлядки, слава Богу, хватает.

— Нельму я не ловил, — признался Евдоким. — А вот таймень попадался.

— Весной на Чалыше судоходство откроют, — неожиданно сказал хозяин, — разглядывая очищенного язя на свет. — Колхозам помогать надо. К нам два матроса с Волги приехали. Голод там страшный. А мы, слава Богу, без хлеба еще не жили.

— В Луговом пожар был, — заметил Евдоким. — Амбар с семенной пшеницей сгорел.

— Не первый уже, — ответил хозяин. — В Ельцовке недавно тоже хлеб сожгли. Да этим ничего не докажешь. Поджигатели только народ против себя обозляют. Жги не жги, — продолжал механик, положив на стол обглоданный до последней косточки рыбий скелет, — а жизнь назад уже не повернешь. Если пароход отошел от пристани, поздно кричать, чтобы не отдавали чалки.

Евдоким промолчал. Пусть говорит о коллективизации, что хочет, но ввязываться в спор он не будет. К тому же он чувствовал, что переубеждать в чем-то механика — только время терять.

Переспав на лавке около печи, Канунников чуть свет был уже на ногах. Он так торопился продать рыбу, что даже отказался от завтрака. Выпил лишь кружку парного молока, которое хозяйка только что принесла со двора, и, вытерев губы рукавом рубахи, пошел запрягать лошадь.

Несмотря на раннее утро, народу на ярмарке было уже много. У Евдокима испортилось настроение, когда в первом же торговом ряду он увидел воз с рыбой. Сгорбленный мужичонка в худой телогрейке и старых, подшитых валенках продавал карасей. С ним торговались две бабы. На чем они сошлись, он не слышал, но решил встать со своим возом как можно дальше.

Выбрав место, он распряг лошадь, привязал ее к саням, бросил ей между оглобель клок сена. Достал двух самых больших язей и щуку, положил их на мешок. Товар нужно было показать лицом. К нему тут же повалил народ. К обеду из восьми мешков рыбы непроданными остались только два. Людей на ярмарке заметно прибавилось. Торговали всем: новыми полушубками и хромовыми сапогами, подержанными вещами и живыми курами. За деревянными, наспех сколоченными прилавками госторговля продавала ткани и там возникло настоящее столпотворение.

Евдоким с любопытством смотрел на толпу шумевших, празднично одетых людей. Уже давно он не видел столько народу и его поражали красивые, разряженные бабы, веселые, подвыпившие мужики. Ему и самому стало весело оттого, что кругом шумел народ, а внутренний карман пиджака тяжелел от денег.

— Пожалуйста, гражданка, — говорил он, доставая рыбину из мешка и на его лице сияла улыбка.

Гражданка брала рыбу, прикидывала ее вес на ладони и спрашивала, сколько стоит.

— Для тебя почти задаром, — отвечал Евдоким. — Беру только коню на овес. На некормленом коне домой не доедешь.

Он тут же доставал еще несколько рыбин и протягивал их женщине. Какое-то время она стояла в замешательстве, потом широко раскрывала сумку и Евдоким ссыпал в нее свой товар. Покупательница уходила, а он, широко улыбаясь, зазывал следующую.

С этой улыбкой он и встретил Гошку Гнедых. Евдоким еще издали обратил внимание на толстомордого мужика в сдвинутой на затылок шапке, освободившей светлый буйный чуб. Но узнал его лишь тогда, когда Гошка подошел вплотную и удивленно развел руки:

— Ба, кого я вижу!

От Гошки, как всегда, слегка несло винным перегаром. Он тоже был родом из Оленихи, но уехал оттуда раньше Евдокима. Отец его имел мельницу, которую незадолго до коллективизации продал не очень зажиточному крестьянину, решившему разбогатеть на мукомольном деле. У того не хватило денег и, чтобы рассчитаться, он отвел на базар последнюю корову. Через полгода его раскулачили и сослали в Туруханск. Мельницу передали в колхоз и Гнедых-старший устроился на нее мельником. Но об этом Евдоким узнал от Гошки позже.

— Хитрым оказался батя, не так ли? — рассмеявшись, спросил он Евдокима. — Не продай мельницу, быть бы ему в Туруханске.

Такие хитрости Евдокиму, привыкшему жить по совести, были поперек горла. «Утопили человека, — подумал он, глядя на лоснящегося Гошку, — и теперь радуются». Гошка был в новеньком полушубке и добротных валенках с загнутыми голенищами, и Канунников подумал, что свои обновки он, наверняка, справил на деньги, полученные за проданную отцом мельницу. И от этого ему еще больше расхотелось видеть бывшего односельчанина.

Канунников недолюбливал Гошку. Когда-то они вместе ухаживали за Натальей. Оба расшибались, чтобы понравиться ей. Но если Евдоким добивался ее благосклонности затем, чтобы жениться, то Гошка — лишь позабавиться. В деревне была одна девушка, поверившая ему. Гошка увивался за ней целый год.

А когда она сказала, что у них будет ребенок, разлюбил на следующий день. Братья обманутой собирались убить его. Однако Гнедых вовремя исчез из Оленихи и появился только через год, когда страсти остыли и девичий позор немного забылся. Встреча с Гошкой не очень обрадовала Евдокима.

— Где живешь-то? — спросил Гнедых. — Уехал из села и след простыл.

Врать Евдоким не умел, поэтому пришлось рассказать, куда забросила судьба.

— Так это твоя изба стоит на Чалыше между Луговым и Омутянкой? — удивился Гошка.

— Моя, — ответил Евдоким, опустив глаза и шаркнув по снегу подошвой валенка.

— Ну что же, может, и правильно, — пожал плечами Гошка.

Больше говорить было не о чем. О своей жизни Гошка не рассказывал, да Евдокиму и не хотелось расспрашивать о ней. Друзьями они никогда не были. Немного постояв около Канунникова, Гнедых попрощался и пошел. О Наталье он даже не спросил.

Но когда Гошка отошел на несколько шагов, Евдоким все же окликнул его. Тот остановился.

— В Оленихе-то давно был? — спросил Канунников.

— Да уж месяц как, ежели не более. А что?

— Я ведь уж почти год, как оттуда уехал. Интересно узнать, чем там люди живут.

— Избу твою на дрова разобрали, — сказал Гошка. — Но коли хочешь назад воротиться, пустых домов там много стоит. Недавно ослободил избу Данила Червяков.