Такое короткое лето - Вторушин Станислав Васильевич. Страница 67

Наталья, увидев Спиридона, всплеснула руками:

— Господи, да ты, небось, искупался.

Он улыбнулся, словно купанье доставило ему удовольствие. У Спиридона было хорошее настроение.

— С твоим мужиком не только искупаться, утонуть можно, — сказал Спиридон. — Рыбы, вишь, сколь наловили.

— Пойдем в избу, чаю попьешь, — предложила Наталья.

Шишкина удивило, что привезенная им собака уже по-хозяйски лежала у крыльца. Она даже не поднялась, когда он поравнялся с ней, а лишь проводила его взглядом. Видимо, ей понравился новый дом и его хозяева.

Перекусив и окончательно обсохнув, Спиридон засобирался домой. Евдоким помог ему перенести вещи на берег.

— Рыбу-то как делить будем? — спросил Шишкин, когда они спустились к воде.

— Бери, сколь хошь, — сказал Евдоким. — Щук всех забирай. Язей я повялю, а щук мне девать некуда.

— Заелся ты, — Спиридон покачал головой. — Щуку за рыбу не считаешь.

— Заедаться мне жизнь не дает, — ответил Канунников.

Наталья принесла Спиридону на дорогу лепешку и вареную утку. Тот сунул это добро в шапку и положил в нос лодки. Евдоким подал ему весла, подождал, пока тот вставит их в уключины и оттолкнул лодку.

На другой день по Чалышу прошел первый катер. Его тарахтенье Евдоким услышал задолго до того, как он появился на плесе перед окном дома. Чалыш извилист и гул катера то удалялся, то становился отчетливее. Канунников вдруг ощутил, что ему стало немного не по себе. В такую глушь забился, ушел от всех, а теперь выходит, что его дом оказался на главной дороге. И уж, конечно, никак не ожидал, что катер сделает остановку у его дома. Ему казалось, что он уже прошел мимо, но тот вдруг сбавил ход и, медленно постукивая железом в брюхе, направился к берегу. На палубе его стоял человек в брезентовом плаще. Едва катер причалил, с него спустили трап и, пока Евдоким шел к реке, незнакомец в плаще и с ним еще один человек сошли на берег.

Они вежливо поздоровались. Человек в парусиновом плаще назвал себя Овсянниковым, второй оказался капитаном катера.

— Чей это дом? — спросил Овсянников, показывая рукой на избу.

— Как чей? Мой! — удивился Евдоким.

— Луговского колхоза, что ли? — не понял Овсянников.

— Да нет, мой, — повторил Евдоким.

— А ты разве не колхозник? — Овсянников поскреб пальцем небритую щеку и уставился на Евдокима таким взглядом, каким удав смотрит на кролика.

— Пока нет, — уклончиво ответил Евдоким.

— Выходит, единоличник.

— Выходит, так, — Канунников опустил глаза.

— Ну тогда показывай, какой дом ты себе отгрохал, — Овсянников, кряхтя, начал подниматься на берег по сыпучему песку.

Евдоким провел приезжих в избу. Овсянников поздоровался с Натальей, внимательно, как в свое время председатель луговского колхоза Зиновьев, осмотрел жилье.

— Неплохо устроился, — сказал он. — Только вот как ты с колхозом уживаешься? Выселять тебя не пробовали?

— Бригаду рыболовецкую хотят создать, — ответил Евдоким. — А меня бригадиром поставить.

Овсянников заметил:

— Я ведь не из любопытства тебя расспрашиваю. По Чалышу через несколько дней первый пароход пойдет. Повезет в колхозы технику, горючее, семенное зерно тем, у кого его нет. — Он сделал ударение на конце фразы и многозначительно посмотрел на Евдокима. Тот понял, что зерно предназначено для луговского колхоза. — Нам надо реку обустраивать. Бакенщики требуются, много бакенщиков. Могли бы и тебе работу найти. Дом твой стоит удобно — на главной дороге.

— Я этой работы не знаю, — сказал Евдоким и посмотрел на Наталью. — Для меня она незнакома.

Та сидела на кровати, держа на руках сына. Овсянников понравился ей вежливостью и тем, что, рассуждая о важных вещах, разговаривал с ними, как с равными.

— Большое дело начинается в Причалышье, — продолжал Овсянников. — Судоходство здесь всю жизнь перевернет, колхозы на ноги поставит. Завтра же езжай к Зиновьеву. Если у него с бригадой ничего не получается, иди к нам в бакенщики. Впрочем, я с ним сам сегодня поговорю.

Овсянников обрадовался, встретив на берегу Чалыша свободного человека, да, к тому же, мало-мальски обустроенного. Приказ об открытии на реке навигации он получил в самом конце зимы и времени на ее организацию практически не имел. Он и сегодня не знал, когда и какие грузы пойдут для чалышских колхозов. Оставив в Бийске ответственного за их получение и погрузку, сам он решил отправиться на катере по реке, чтобы собственными глазами осмотреть ее, переговорить с председателями колхозов и, самое главное, подыскать бакенщиков. Без них никакой навигации не наладишь. Евдокима Канунникова он воспринял, как подарок судьбы. Сразу понял: мужику отсюда податься некуда, на новую работу он согласится. Молодой, здоровый, для такого каждый день отшлепать на веслах по реке несколько километров не составит труда.

— В общем, думай, — сказал Овсянников, прощаясь с Евдокимом. — Но времени на размышление у тебя очень мало.

Утром Евдоким отправился в Луговое. Настояла на этом Наталья.

— Езжай, поговори с Зиновьевым, — сказала она. — Все одно нас так здесь не оставят. Надо прибиваться к какому-то берегу. Не сделаем этого, арестуют и сошлют. Сейчас власть крута.

Евдоким и сам уже начал терять веру в то, что ему удастся прожить в стороне от всех. Прожить он бы смог, в этом сомнений не было. Да кто ему даст? Скольких людей уже отправили в тюрьму и ссылку из-за того, что не хотели смириться с коллективизацией. Он до сих пор не мог поверить в то, что вместе со многими в Нарым отправился и Данила Червяков, безотказнейший человек, не обидевший за свою жизнь и поганого таракана. «Уж если его упекли, то мне подавно не сдобровать, — рассудил Евдоким. — Я ведь у них теперь, как бельмо в глазу». Ему даже пришла мысль вернуться в Олениху и покаяться за свои неразумные слова, но он тут же отбросил ее. Пойти в колхоз так, как это заставляют власти, значит совершить насилие над самим собой. А он больше всего ценил свободу. И Евдоким решил утром отправиться к Зиновьеву, поговорить с ним, но не о вступлении в колхоз, а о том, чтобы ловить для него рыбу.

По реке до села было верст пятнадцать, но грести приходилось против течения и поэтому путь предстоял долгий. К тому же в половодье течение было особенно сильным. Часа через два у Канунникова устала спина. Он пристал к берегу, прошелся по земле, разминая затекшие ноги. Сквозь высохшую прошлогоднюю траву кое-где начала пробиваться молодая зелень. На краю маленькой ложбинки, заполненной талой водой, желтело несколько цветков куриной слепоты. Евдоким удивился столь раннему цветению болотного растения и подумал о том, что для крестьянина наступает самое горячее время. В колхозах, наверное, во всю готовятся к севу.

Он свернул цигарку, закурил и присел на нос лодки. Весеннее солнце карабкалось к поднебесью, щедро рассыпая тепло. Канунникову вспомнилась Олениха. В деревенских скворечниках скворцы в это время уже сидели на гнездах. Они совсем не боялись людей. Словно домашние птицы, ходили за плугом, собирали червей и личинок насекомых на вывернутых пластах чернозема. В душе Евдокима в который раз шевельнулась тоска по прежней, такой устроенной, размеренной жизни. Но он понимал, что возврата к ней нет. Огромная буря, пронесшаяся над страной, вырвала его из деревни, бросила в водоворот, и теперь он крутится, как поднятый ураганом опавший лист. Евдоким, прищурившись, посмотрел на залитые водой луга, за которыми начинались крестьянские поля, тяжело вздохнул и, выбросив недокуренную самокрутку, столкнул лодку на воду.

В Луговое он приплыл в полдень. Проходя мимо сгоревшего амбара, удивился, что его до сих пор не отстроили. Обгоревшие бревна и серые, подернутые пеплом угли лежали здесь, как и месяц назад. В конторе Евдоким застал только пожилую женщину, как он понял, сторожиху.

— Никого нету, — сказала она. — Счетовод уехал в Усть-Чалыш, Зиновьев ушел в кузню.