Граф салюки (СИ) - Васильева Лариса Геннадьевна. Страница 8

Он стал заезжать к Кукушкину. Тут уж, старый хитрец, в раж вошел, выписал рояль для Вари и краски с альбомами. Сергея Ивановича надо покрепче зацепить. Пусть увидит, какая она воспитанная, образованная, не только с лошадьми знается. Хотел даже ей камеристку нанять, но потом одумался: лишний человек – лишние уши и язык. Через пару месяцев к Варе вернулась ее природная живость. Внимание графа льстило ей, поднимало настроение. Да и Семен Семенович был доволен, стал лучше к ней относиться.

– Ты, Варька, чтоб не ошибиться, уж если придется что сказать, то говори так, как будто Илья Михайлович и Мария Федоровна твои родители. Но лучше о прошлом вообще не вспоминай. Родители умерли, горе у тебя, говорить об этом не можешь, ясно? – поучал он Варю.

Вот странно, думала она, столько лет мечтала называть Нестеровых своими родителями, мамой и папой, а теперь, когда они отказались от нее совсем, вдруг получила такое право. Как ей обидно казалось в детстве, что Николеньке можно бежать к Марии Федоровне пожаловаться, поплакать, а ей нельзя; что его Мария Федоровна всегда жалеет, а на нее может и прикрикнуть, чтобы не хныкала.

Имения графа и Кукушкина располагались совсем близко, пешком можно было дойти. И Воронцов зачастил в гости, а то гуляет по тропкам все поближе к березовой роще, воздухом дышит, то на лошади прокатится, да все там, где Варю можно встретить. Он все больше увлекался ею. Все-то ему нравилось в ней: и как танцует, и как безудержно смеется, и как играет на рояле – с душой, не просто по клавишам стучит, и с какой готовностью поддерживает любые забавы. Взялся снабжать ее нотами. Она была так молода, так бесхитростна, ее лицо освещалось такой радостью при его появлении, что впору было самому же ее предупредить: не выказывай, мол, так явно свои чувства. Ему хотелось защищать ее, опекать, и оттого нравилось, как заботится о ней Евдокия. Он и Евдокию оценил, увидев, как она одному хлыщу отпустила пощечину. Граф был случайным свидетелем того, как все тот же господин Федотов попытался обнять ее. Хоть и не жена Семену Семеновичу, а блюдет себя. Что же, ей можно доверить Варю.

Снега в эту зиму было мало, уж март наступил, когда пришла настоящая зима, снег выпал и мороз вдруг придавил. В этот день на улице мело, Варя и не думала, что граф приедет по такой погоде, но тот появился. Семен Семенович читал газету, сидя в кресле, Воронцов не стал ему мешать разговорами, а тоже предложил Варе почитать – он принес с собой томик Погорельского. Варя слушала, граф читал вслух «Лафертовскую мельницу». Чтение прерывалось рассказами из жизни: то Варя вспомнила о гадалке, жившей в их деревне, то граф о своем старом конюхе, умеющем предсказывать погоду, – он будто чует ее. Потом им надоела эта тема, и они подошли к окну. Варя засмотрелась на поземку, задумалась.

– Как нам с Николенькой нравилась зима! У нас и снега больше было, и мороз сильнее, а казалось теплее – здесь такие ветра, пробирают и без мороза. А дома холода не чувствовали. Катались и на санках, и на коньках, а то еще чум строили. Дворник дорожки чистил и складывал снег в большие сугробы, а мы с Николенькой как-то вырыли совочками в такой большой куче снега нору, свечу принесли и сидели там, как самоеды, в чуме, – такие люди на севере живут. Сидели, пока нянька за нами не пришла.

– Кто это – Николенька? – спросил граф.

– Братец, – сразу ответила Варя, не растерялась, но невольно потупилась, врать было неприятно.

Воронцов позже поинтересовался у Кукушкина:

– А какова семья у Вари? Где ее брат?

– Брат? Какой брат? А, Николя, – сообразил тот, – так студент, учится. Я его не видел, как-то и забыл, что есть такой, – выкрутился он. – Жили мы далеко друг от друга. Как замуж сестру отдали, так и не виделись с ней. Я же тоже уехал из родных мест. Только переписывались. Вот на похоронах и увидел, как сестра жила.

Потом, когда гость уехал, он схватил Варю за руку:

– Что же ты, мерзавка, делаешь? Я ведь велел тебе молчать обо всем! А если б я не сообразил, что ты Николя своим братом назвала? Гляди мне, проболтаешься – высеку. Вот народ, не понимает хорошего отношения. Привыкла к кнуту, так я могу, живо поставлю тебя на место. Не нравится с графом общаться, вон за кузнеца выдам замуж, он одну жену уж забил по пьянке до смерти, пусть и тебя поучит.

Варя испугалась – не видела еще Семена Семеновича в таком гневе, она упала на колени, схватила его руку, принялась целовать:

– Простите, я нечаянно, я не хотела.

– Ну, гляди мне. Да не позволяй, смотри, ничего – никаких поцелуев или прогулок вдвоем, и в комнате не оставайся с ним наедине. Веди себя, как барышня, – все натаскивал он девушку.

Наконец потеплело, пришла настоящая весна. Гости Кукушкина все чаще выбирались в парк. Молодежь с удовольствием устраивала турниры по игре с воланами, гоняла в салки, люди постарше гуляли по дорожкам сада. Варя полюбила вечерние тихие прогулки. Граф был такой умный, так много знал. Можно было чуть отстать от всех и наслаждаться остроумными разговорами с ним.

До обеда Варя обычно прохаживалась вокруг усадьбы и так потихоньку исходила все окрестности. Она спускалась в низину, все еще подтопленную половодьем. Березы стояли в воде, их длинные белые стволы отражались в ней и казались еще длиннее, а отраженные зеленые верхушки, так же, как и настоящие, тонули в синеве неба. Рощица, подсвеченная небом и снизу и сверху, с длинными стволами берез, казалась еще прозрачнее. А вокруг нее белой каймой цвела черемуха.

В мае уж стало совсем жарко, просто летняя жара, но вечера были прохладные. Когда Варя выходила прогуляться, Дуся бежала с шалью.

– Барышня, накиньте шаль.

– Да не холодно мне, Дусенька.

– Как не холодно, разве без жира косточки греют? И кушать ничего не хочет и не оденешь ее. Да стойте же, Варенька.

Она догоняла Варю, пыталась набросить шаль на плечи, а та в последний момент делала вид, что пугается. Смешно всплескивала руками и суматошно, как испуганная курица, кидалась в сторону. Дуся и смеялась, и злилась – бегать ей совсем не хотелось. Граф забирал у нее шаль.

– Я сам с нею справлюсь. Варвара! – грозно окликал он.

Варя покорно его ждала, но иной раз и от него убегала. Граф в несколько шагов догонял, накидывал на плечи шаль и медлил, не отпускал ее концов. Варюша засматривалась в его потемневшие глаза. И потом ночью мечтала о его поцелуе. Она влюбилась бесповоротно. Для неопытной девочки встреча с таким красавцем-серцеедом была просто роковой. В ней и кокетства еще не было, ей бы в догонялки побегать со сверстниками, а она влюбилась.

– Вот резвится, ну, дитя, не набегалось еще, и откуда столько сил берется, чтобы так носиться, ест как воробышек, – добродушно ворчал Семен Семенович.

Правда, граф не всегда понимал о ком Кукушкин говорит – то ли о Варе, то ли о щенке.

Щенок совсем уж вырос, теперь он был ростом со взрослого пса, только повадки оставались щенячьими – так и носился кругами, стоило его только взять с собой. Для начала он обегал вокруг всего сада, время от времени приближаясь к хозяину. Потом, то резвился среди гостей, то стрелой уносился прочь, напрямик, по газонам, приводя в тихий ужас садовника. Семен Семенович, с удовольствием наблюдая за его забавами, все больше привязывался к своему салюки.

А Евдокия подмечала, как Воронцов смотрит на Варю, – видно было, что он любуется ею, как ищет ее глазами, стоит ей только отойти. Ни разу не заметила она и доли неудовольствия в его лице – граф явно считал Варю лучше всех.

Вечером, зайдя перекрестить ее на ночь, Евдокия шептала Варе:

– Быть тебе графинюшкой.

Варя краснела, накрывалась одеялом с головой.

Чтобы не оттолкнуть чем-то графа, Семен Семенович стал даже меньше приглашать неприятных тому людей. Но все равно гостей было много. Лишь изредка случалось, что Сергей Иванович приезжал, а кроме него гостей не было, и в такие дни он и Варя с удовольствием читали вслух. Воронцов был поклонником Пушкина. Варя же только сейчас услышала «Евгения Онегина».