Полутьма (СИ) - Эл Софья. Страница 2

Продавец поджала губы, густо накрашенные малиновой помадой. Обычно, когда при мне говорят слова «декольте» и «малиновая помада», я вспоминаю нулевые, чепцы, женщин за сорок и рынок, громкий такой, звучный. Пахнет мясом и кровью. Но Маринка была не такая. При всех аппетитных формах девчонке едва перевалило за двадцать. А малиновый очень шел ей. Она в принципе не красила ничего, кроме губ. Даже волосы, светло-русые, в косе толщиной с мою руку, были свои. А то, что вскрикивала на меня, ну так это ничего, я постоянно из реальности выпадаю. Профессия у нее такая, всех нас в этом захолустье строить.

– Давай уже сюда, – вздохнув, я кивнула на кусок порядком покусанной ветром говядины, – похороню хоть с достоинством.

– Дочка, а мне не отрежешь кусочек, – тягучий голос баб Клавы ударил по затылку не хуже гранаты, – Кузнечику что там надо-то? Грамм сто, винцо закусить.

Стерва. Нехорошо так про пожилых, знаю, всегда с уважением отношусь. Но эта. Знает же, что не пью давно уже, но нет. Как на лавочке где сидит, меня увидит, аж глаза бегать начинают и пальцы подрагивать. Тут же платочек поправит и ко мне с сочувствующим вздохом. «Как здоровье? Что-то лицо пожелтело, миланк, ты бы печень проверила». А лицо, божий одуван. Широкое заботливое сердце, непутевую с неверного пути на правильный наставить. Самым излюбленным методом – кости перемыть. Вдруг люди-то добрые помогут. Вспоминаю сразу и про типун, и про язык. И про молчание – золото, обязательно. Баб Клава – местный авторитет, ругаться с ней себе дороже. Ей еще и шестидесяти пяти нет, а ведет себя, будто девяносто и из ума выжила. Дети бросили? Как бы не так. Сын, как по расписанию, четыре раза в неделю. Внуки каждые выходные.Зато она мне лучший маркетолог. Правда, клиенты от нее приходят всегда с бутылкой. У кого гуся украли, кому муж изменяет. Кому по морде выпишет, с этим тоже. Все ко мне. До этого к участковому ходили, но как нового прислали из райцентра – Палыч мужик конкретный, отвадил по пустякам бегать. А мне вроде как и приработок, и развлечение. В засаде в огороде посидеть, слесарю Мишке самому морду начистить. А тракториста Ваську, местного красавца и сердцееда, кодировать возила на его же машине. Толку, правда. Раз в три месяца ко мне, как по расписанию. Пьяный и с ключами. Но мне хлеб.

– Пусть баб Клава бе-рет, – поморщилась, прикидывая, что денег все равно не хватит, – хоть свечку за мое здоровье поставит.

– Это я всегда, девонька, – тут же подхватывает моя благодетельница, – чтоб он-то тебя на путь истинный наставил.

Ага. Туда-туда. И вас тоже. Вздохнув, я пересчитываю мелочь и расплачиваюсь за хлеб и молоко. Маринка сгребает мелочь и кидает в кассу, тут же ловко перехватив мою ладонь.

– Подожди меня, – шепчет, – я там припасла тебе.

Я киваю и медленно выхожу на улицу. Торопиться не люблю, от этого хромаю сильнее. А чем больше это видно, тем бодрее баба Клава рассказывает про мою борьбу с зеленым змием. Прищурившись на солнце, огибаю магазинчик и прячусь в тени. Глаза режет. Кожу словно царапает, не могу долго под солнцем стоять. Маринка долго ждать не заставляет. Выбегает следом за появившейся из-за угла баб Клавой. По сторонам оглядывается, под мышкой сжимает что-то, обернутое в бумажный пакет. Ничего себе начало. Кидаю в урну так и не выкуренную сигарету, когда Маринка со вздохом опускается рядом на лавочку. Баб Клава делает вид, что ей очень интересна посадка берез, что стоят тут лет пятьдесят уже.

– Я тут это, – шепчет Маринка, протягивая мне пакет, – как обещала. Фиолетовые.

Нарочито громко срываю бумажный пакет, отправляя его в урну. Шея баб Клавы грозится поставить новый рекорд Гинесса и войти в историю. Как и острый взгляд, которому любой ястреб позавидует. Уверена, она прочла все, даже мелким шрифтом. Даже внутри блока. На самих стиках. Брови от удивления ползут вверх, а я улыбаюсь. У нас в поселке такие курит только Палыч да я. Местные блюстители правопорядка. Поэтому никто и не заказывает обычно. Палыч в районном центре берет, а я сигаретами давиться не могу больше. С недавнего времени у меня ЗОЖ. Почти. Лукавлю, конечно. Это больше похоже на голодовку и подмену понятий, чем на ЗОЖ.

– Ты же, как обещала, проверишь его, да? – Маринка теребит край летнего платья в горошек, а я почему-то вспоминаю, что в прошлой жизни любила такие. – Все-все мне расскажешь?

Я киваю, поднимаясь с лавки. Сегодня вечером у меня свидание запланировано. Маринкиного кавалера пригласила. Не знает, что я ее подруга. Удивительное явление для поселка с населением в тысячу человек. Но он приезжий, а это мне совсем не нравится.

Не люблю чужих.

Хотя сама тут всего ничего. Просто не доверяю тем, кого не знаю в лицо. Справедливости ради стоит отметить, что он очень сопротивлялся, но в итоге согласился. Как только я сказала, что будем считать это дружескими посиделками. Так что, можно сказать, первый этап Григорий Диденко прошел.

– Не волнуйся так, – отворачиваюсь от солнца, жмурясь, пытаюсь прогнать красные пятна, – он пока неплохо движется.

Маринка надула пухлые губы, сложив изящные руки на выдающейся груди.

– А на свидание с тобой идет!

– Ой, было бы с кем идти, – усмехаюсь я и шагаю под лучи.

Приводить себя в порядок особо и не стараюсь. Конечно, Маринка ждет, что я приду вся такая разодетая, превратившись из Кузнечика в Мерилин Монро. Но мой план несколько отличается от этого. Она рассказала мне про него абсолютно все, что знала, включая странные привычки. Педант, идеалист, перфекционист. Идола он себе уже нарисовал, это точно. На Маринку слюни пускает, глаз не сводит, дифирамбы поет. Нет, этот товарищ интересен мне совсем с другой стороны.

А конкретно – его рацион.

Странность номер один и она же самая напрягающая меня – она никогда не видела его днем. Ближе к вечеру, когда слабое солнце – пожалуйста. Но тут любого спасет крем от загара. Короткий опрос жителей поселка, включая моего благодетеля, маркетолога и информатора в одном лице, к сожалению, не успокоил. Григорий действительно всегда появлялся к вечеру, даже когда у него были выходные.

Кинув итоговый взгляд в зеркало, я все же решаю распустить волосы. Пойдет. Летнее платье в пол, легкие сандалии да курточка. Все вырисовывает тонкую серую мышь. Можно было надеть стандартные штаны с футболкой, только вот тогда он может заметить то, чего не должен. Выправку, несмотря на хромоту. Последний раз прошу у зеркала, чтобы я ошиблась.

Пусть мы просто прогуляемся по парку (это мы так редкую лесополосу называем, куда лавочек понатыкали), и завтра я Маринке весело подмигну, забегая с утра за маслом. Его-то и забыла купить. А ведь жить могла на хлебе с маслом да с вареньем. Палыч подкармливал, жена у него знатное варенье закрывала.

Перехватив пузырек с антисептиком, я кидаю его в сумочку, что одолжила сама же Маринка, и выхожу в прохладный вечер. Не беру с собой ничего лишнего. Моя цель – узнать. Защитить себя я могу и голыми руками. Что делать с этой информацией, я буду решать уже после. Ведь он может оказаться кем угодно, а пистолет под летней курткой вряд ли сможет расположить парня к общению.

Хотя, конечно, как использовать.

– А так, если бы не Марина, – он произносит ее имя с придыханием, мечтательно прикрывая глаза, – даже никогда такую красоту и не увидел бы.

Я киваю, оглядываясь вокруг. Как назло, ни одного палаточника с мороженым или сладкой ватой. Это я, конечно, опростоволосилась. Будний день, ребята не приторговывают. Вечером в пятницу – пожалуйста. Так как ходить у нас некуда, вся молодежь здесь. Прогулка продвигается скучно. Разговор не клеится, видно, что парень совсем не в своей тарелке. Григорий, кстати, очень даже симпатичный. Прослушала, но вроде зам какого-то важного зама. В принципе, по костюму видно, что при деньгах.

– Григорий, а не могли бы вы подержать? – и, не дожидаясь ответа, я тут же пихаю растерявшемуся парню в руки свою сумочку.

Грубо облокотившись на его локоть, шиплю, делая вид, что пытаюсь вытрясти из сандалии камень, пока как можно сильнее пачкаю пальцы о подошву. Педант, перфекционист. А еще ужасный мизофоб. Парень становится еще бледнее просто от того, что в руках держит посторонний предмет. Но чтобы наверняка, я выпрямляюсь и, подарив свою самую очаровательную улыбку, забираю из его намертво сведенных от страха пальцев сумочку.