Люди Кода - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович. Страница 34

— уход) как указание на свою судьбу, которой он должен следовать. Но как могла она бросить сына? О том, что одновременно с Диной куда-то пропал Илья Купревич, Мессия не думал. Судьба И.Д.К. его не волновала. Осталось, конечно, смутное беспокойство — как же без этого человека, И.Д.К. наверняка знает еще что-то, о чем не успел сказать. Но Илью Давидовича уже подхватила волна, куда более высокая, чем тот гребень, на который его поднял И.Д.К., и с высоты своего нового положения Мессия даже и не пытался разглядеть своего недавнего наставника.

В то, первое, утро он тоже встал и подошел к окну — окно выходило на улицу Кинг Джордж в самом ее шумном месте, теперь место стало не просто шумным, всю проезжую часть запрудили толпы народа; не только хабадники, но тысячи людей, которых вчера никто не заподозрил бы в религиозных чувствах, стояли под окнами Большой синагоги и ждали явления Мессии. А он смотрел на улицу из-за приспущенных штор и не решался явить свой лик. Он был Мессией, он знал предназначение, но не проникся им до конца, он еще боялся сам себя и того, что сделал.

Когда в комнату почтительно вошел Главный ашкеназийский раввин и, глядя Илье Давидовичу в глаза, почтительно протянул лист с текстом, только что переданным факсом из Нью-Йорка, интуиция (или голос свыше?) сразу подсказала ему содержание послания. И он не ошибся — к собственной радости, закипевшей в душе мгновенно, будто молоко на жарком огне. К Месии обращался Любавический ребе. Послание было кратким, но решительным, и не оставляло места для сомнений.

С того утра прошло почти полгода. Сто семьдесят два дня, если быть точным. Мессии не нужно было считать, он и так это знал. Как и многое другое, неожиданное для него самого.

А если бы Любавический ребе не смотрел телевизор? — в который раз спросил себя Илья Давидович. — Он, как еще половина людей на земле, воспринял сигнал включения программы. А если бы старик был принципиальным противником телевидения и радио, как умерший несколько лет назад рав Шнеерсон? И газет не читал бы — в газетах текст моей речи был опубликован. Нет, все равно… Ему так или иначе в точности сообщили бы, что говорил в Иерусалиме претендент на роль Мессии. Код включил бы программу.

Текст моей речи. Конечно, моей. Я говорил ее, а не Илья Купревич. Я. Где этот Илья, который все заварил? Нет его. С того вечера и нет. И что же? Я и без него справляюсь. Все идет так, как сказано в Талмуде. Точно так. Я — Мессия.

Наверняка все было предначертано. Тот камень — не Илья же его создал, в конце-то концов. И то, что я окажусь в Иерусалиме. И ешива. И то, что встречу Купревиича, который, будучи всего лишь посланцем, собщит мне коды. Мне. А не кому— то. Все предначертано, и нечего сомневаться. Просто, когда утром просыпаешься и спросонья не понимаешь, где находишься, и на потолке ищешь привычную трещину, проходящую из угла к центру, и не находишь, и видишь вместо лампочки семирожковую хрустальную люстру… Но сразу спохватываешься, и пробегаешь мысленно все события, и память очищается от ночных кошмаров, и тогда понимаешь, и уже не нужно себе внушать: я — Мессия. Я. Голос поручил мне эту миссию, не спрашивая, справлюсь ли. Значит, он должен и повести меня. Подсказать.

Раньше мне подсказывала Дина. Потом — всего несколько часов — Илья Купревич. Теперь твоя очередь, мой Хозяин.

Он подумал о Дине. Вот уже полгода он заставлял себя не думать о ней. В тот вечер, стоя перед телекамерами в зале кнессета, произнося слова, которыми его снабдил И.Д.К., и чувствуя, что и в его мозгу рождается нечто, способное стать словом, речью, призывом, он ощущал восторг, близкий к сексуальному, а может, еще более яростный, и он подумал тогда, что вознесение его всего за сутки от не очень ретивого ешиботника до Мессии, посланца Божьего, было слишком неожиданным, немыслимым, и так просто это не пройдет. Что-то случится. За все нужно платить. Если не шекелями, то собственной судьбой.

Что сейчас говорить? Он находился в эйфории, он парил в сферах, к которым прежде и не мечтал приблизиться. О Дине и Хаиме он в тот вечер просто забыл. И глубокой ночью, оставшись один в отведенных ему комнатах Дома ребе в Кфар Хабаде — первом его временном пристанище в роли Мессии, — Илья Давидович вспомнил о семье и решил, что его забывчивость также была закодирована Им, и то, что он подумал о родных именно сейчас, — следствие работы внутренней генетической программы, ни целей, ни методов которой он не понимал и понять не стремился.

Было рано — три часа, — поднимать Дину с постели он не хотел, решил дождаться хотя бы семи. И заснул. Спал без сновидений и пришел в себя, когда явились раввины, чтобы везти Мессию в святой город Иерусалим.

Уже после всех официальных церемоний Илья Давидович попробовал найти Дину. Дома никто не отвечал, но он не придал этому значения. Сын в детском саду, жена работает, хотя по такому случаю могла бы и остаться дома, дождаться звонка. В час Хаим вернулся. В три Дины еще не было, и он попросил привезти сына к нему. Полиция, как он потом понял, начала поиски, не дожидаясь его просьбы.

Никаких следов. Террористы исключались — у дома всю ночь стояли хабадники. По их словам, из квартиры никто не выходил. Он был уверен, что Дина ушла. Если она захотела его бросить, то обмануть толпу на улице ей ничего не стоило. Но почему? И как могла она оставить Хаима? И где хотя бы записка? Не желаю, мол, жить с религиозным фанатиком. Думать так она могла. Но поступать?

Он тосковал. Не столько даже по женщине, как по чему-то привычному, по человеку, который был частью его — старого. Он — новый — не мог родиться в момент, в нем еще оставалось много от прежнего Ильи Давидовича Кремера, и без Дины он чувствовал если не страх перед будущим, но некую обнаженность души; то, что обычно предназначалось ей одной, те мысли, те слова, которыми он хотел поделиться и делился лишь с женой, теперь он вынужден был или хранить в себе или, преодолевая инерцию сознания, произносить на людях, совершенно порой не представляя реакции слушателей.

Он говорил себе, что жена поступила с ним подло, убедил себя в этом, и даже заверения министра полиции Орена в том, что у Дины не было физической возможности покинуть Израиль, но в пределах страны ее нет, во всяком случае — живой, эти заверения никак не влияли на его убеждение. Может быть, его сознание просто не желало смириться с мыслью, что Дины нет в живых?

Он был Мессией — во всяком случае, его признал Мессией весь цивилизованный мир, — и он делал все, что должен был делать Мессия, но сам понимал, скорее, впрочем, подсознательно, чем давая себе в том полный отчет, что сыграл роль короля на час. Он чувствовал себя истинным Мессией только в тот единственный вечер — первый вечер, — когда стоял на трибуне кнессета и произносил пророчество, подсказанное ему исчезнувшим И.Д.К. Он мог читать мысли — он знал мысли всех, кто присутствовал в зале, всех, кто собрался на площади перед кнессетом, всех, кто в этот час молился в синагогах и даже, как ему казалось, каждого, кто смотрел телевизор и видел его на экране в Европе, Америке или Азии. Как он мог уловить хор, вопль, шквал подосознательного у сотен миллионов человек? Эта мысль (точнее — страх и непонимание) пришла потом, а тогда он ничего не боялся, он действительно мог слышать каждого. И каждый — это он тоже знал — слышал его.

С того вечера все шло не так, как хотел он, Илья Кремер, а так, как предписывают положения Галахи и Талмуда, которые он не так уж хорошо помнил, каждую минуту боялся попасть впросак и попадал в него то и дело, что воспринималось окружающими как естественное своеволие Посланца.

Почему, думая о Дине, он практически никогда не задумывался о причине исчезновения И.Д.К.? Не думая, он не задавал себе и этого вопроса. Да, Илья Купревич обрек его на этот подвиг души и сознания. Все. На этом участие И.Д.К. было завершено. И Бог повелел ему уйти с дороги. Куда? Какое это имело значение по сравнению с событиями, произошедшими за полгода? Об И.Д.К. и думать не стоило.