Люди Кода - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович. Страница 52

Мессия закряхтел и, с трудом открыв глаза, начал почему-то внимательно разглядывать свои руки. Потом провел ими по лицу, бороде и сказал:

— Зеркало.

Нервы у Мусы были, конечно, не железными, но ситуация оказалась настолько глупой, что ему ничего не оставалось как захохотать. Смешно ему, впрочем, не было, скорее страшно. Однако и на вопрос, откуда взялся страх, он не смог бы ответить.

— Не бил я тебя по морде, — сказал Муса, отдышавшись. И добавил многозначительно: — Пока не бил.

— Зеркало, — повторил Мессия, и взгляд его не умолял, не просил — приказывал. Муса отступил, не теряя Мессию из виду, нашарил рукой зеркало, лежавшее на умывальнике, и бросил еврею. Поймает — молодец. Разобьет — получит по морде, и тогда ему уж точно понадобится зеркало, которого он не получит.

Поймал. Долго рассматривал свое лицо. Хмурился. Думал о чем— то, и Муса вдруг понял, что не слышит ни единой мысли. Ни единой. За полгода он так свыкся с новой своей способностью, что неожиданную тишину сначала и не осознал толком. Мессия был закрыт. Плохо. Муса твердо рассчитывал получить от него нужные сведения, просто прочитав мысли, а так — действительно придется бить.

— Что? — сказал Муса. — Прыщ вырос?

— Это не я, — Мессия посмотрел Мусе в глаза. — Бог все же наказал меня. Это не я. Это лицо Элиягу Кремера, Мессии.

— Не поможет, — заявил Муса. — Будешь разыгрывать из себя идиота, крепко получишь. Ты понял вообще, что мне от тебя надо?

— От кого? За кого ты меня принимаешь? И кто ты? Где?

Муса сплюнул. Собственно, выбора у него не осталось. Еврей изображалл из себя дурака. Тем хуже для него. Муса легонько ткнул Мессию в живот, а когда тот засипел, связал ему за спиной руки. Подумал немного и ноги тоже стянул выше щиколоток. Так спокойнее.

— Ну вот что, — неожиданно ясным голосом сказал Мессия. — Ничего у нас не получится, пока не ответишь на вопросы, которые я задал. Потом будем говорить дальше.

Поиграем в эту игру, — решил Муса. Несколько лишних минут — не проблема. Посмотрим, чего, собственно, хочет добиться еврей. Или воображает, что, строя из себя придурка, сохранит жизнь?

— Мое имя Муса Шарафи, — медленно заговорил он, чтобы лучше дошло. — Свое имя ты назвал сам — Элиягу Кремер, прозванный Мессией. Я, Муса Шарафи, похитил тебя, Элиягу Кремера, из телестудии, когда ты болтал ерунду. Сейчас ты у меня, где именно — тебя не касается, перебьешься. Будешь делать то, что говорю, — проживешь дольше. Не знаю насколько, но — дольше. Будешь продолжать в том же духе — отрежу пальцы, потом уши, потом… Ну, понял?

Мессия долго молчал. Видно, решение давалось ему непросто. Терпение Мусы иссякало. Он потянулся к автомату.

— Я понял, наконец, — сказал Мессия.

— Тупица, — прокомментировал Муса.

— Я понял, — повторил Мессия. — Мой разум перенесен Творцом в тело Элиягу Кремера, Мессии. Путь Создателя непознаваем для смертного.

— Ты у меня станешь мусульманином, — пообещал Муса, — и встретишься с Аллахом, который наставит тебя на путь истинный. А может, я сделаю иначе. Запрошу за тебя выкуп. Все раввины должны будут объявить, что Аллах велик, и тогда Мессия вернется к ним. Может быть, вернется.

— Ты ошибаешься, — сказал Мессия. — Мое имя Йосеф Дари.

Муса не различал мыслей сидевшего перед ним еврея и не ожидал от него никакой каверзы. Человек связанный подобен трупу. Он может сколько угодно дергаться, будто курица, которой отрубили голову, но он не опасен.

Когда Мессия неожиданным рывком послал свое тело вперед, нарушив, казалось бы, все законы физики, Муса не успел отшатнуться и повалился на пол, крепко ударившись затылком, отчего все потемнело перед глазами, а в углу рта он ощутил привкус крови. Мессия тяжелым мешком лежал поперек тела Мусы и дергался, пытаясь освободить руки.

— Ублюдок, — сказал Муса, сплевывая кровь.

— Развяжи меня, — потребовал Мессия.

Он перекатился на пол, и Муса вскочил на ноги, готовясь немедленно ударить Мессию в пах, чтобы навсегда отбить у еврея охоту к сопротивлению. Мессия посмотрел Мусе в глаза, и тот слишком поздно понял, что попался.

Взгляд Мессии был подобен острому железному стержню, пробившему переносицу и впившемуся в мозг. Когда-то и где-то Муса слышал, что мозг не ощущает боли — так оно и оказалось, ему не было больно. Ему не было больно и тогда, когда лет пять назад он подрался с Аббасом, соседским мальчишкой, и тот пырнул Мусу ножом. Удар оказался скользящим, из раненного правого бока хлынула кровь, но боли не было, и Муса едва не убил Аббаса, а потом сам дошел до больницы, удивляясь своей выдержке. Только потом, в приемном покое, когда санитар дотронулся до окровавленной рубашки, боль ударила молнией, и Муса потерял сознание.

Он попытался выдернуть из мозга впившийся в него взгляд, как выдергивают из раны нож, но руки лишь испуганно схватили воздух.

— Развяжи меня, — повторил Мессия, взгляд его натянулся цепью, рванул мозг Мусы, едва не выдернув его из черепной коробки, и воздух в комнате загустел, а в спину уперлась твердая поверхность и начала толкать Мусу вперед, помогая натянутой цепи, и ему ничего не оставалось, как выполнить приказ.

Развязав Мессии руки (веревку на ногах тот немедленно сам разрезал ножом), Муса отступил. Стержень уже не впивался в мозг, взгляд Мессии растаял подобно льдинке в стакане горячей воды, и, почувствовав себя свободным, Муса сразу рванулся вперед, опустив голову, чтобы снова не встретиться с Мессией взглядом.

Нож, который Мессия взял со стола, чтобы разрезать веревку, расцарапал Мусе кожу на затылке и отлетел в сторону.

Комната завертелась вокруг Мусы, и ножка стола почему-то оказалась перед глазами.

— Муса! — позвал Мессия, и голос его был подобен грому.

Возможно, это был голос самого Аллаха, которому следовало подчиняться, не рассуждая. Муса и не мог рассуждать. Пошевелиться он не мог тоже.

— Муса! — произнес голос, который не мог принадлежать человеку, потому что доносился сразу со всех сторон, а скорее всего, возник в черепной коробке Мусы и метался теперь внутри нее, отражаясь, будто эхо в пустой комнате без дверей и окон.

Аллах позвал его, и Муса пошел на зов.

Мессию не звал никто. Но и ему не было смысла оставаться здесь, когда враг получил по делам своим.

Последним звуком схватки стал звон упавшего на пол зеркала. Оно разбилось на шестнадцать осколков, и в каждом отразилась комната, в которой не было людей.

Часть четвертая. БАМИДБАР (В ПУСТЫНЕ)

Может быть потому, что Людмила находилась ближе всех к Мессии, а может, потому, что читала его мысли, но в момент исчезновения Ильи Давидовича она, как и он, ощутила грубый удар по затылку, прервавший чтение возникавшего из подсознания текста. Мессии уже не было рядом, но в мыслях Людмилы текст продолжал звучать — несколько слов, уже воспринятых Ильей Давидовичем, но еще не произнесенных вслух.

В начавшейся суматохе Людмила участия не принимала. Она была рада, что на нее не обращают внимания, она бы не вынесла, если бы ее начали расспрашивать. Тихо выскользнув из студии, заполнившейся хасидами, она нашла дорогу в Большой кабинет, но здесь совещались несколько военных и полицейских, Людмила прикрыла дверь и пошла вдоль коридора в поисках комнаты, где можно было бы уединиться и привести в порядок мысли.

Людмила не испытывала ни страха, ни даже легкого испуга. Она чувствовала себя в чем-то выше суетившихся людей, еще не знавших того, что знала она; правда, в ту минуту она еще не подозревала, что именно она знает. Просто ощущение — и все.

В холле у лестницы стояли два кресла, обращенные друг к другу, будто специально подготовленные для приватной беседы. Людмила опустилась в одно из них, закрыла глаза и ясно представила, что Мессия сидит в кресле напротив, она ощутила на себе его взгляд, а слова, произносимые им, прозвучали отчетливо и ясно:

— Извини, что так получилось. Не я виноват. Жаль, что не успел закончить воззвание. Миссия завершилась. Начинается Исход. Впереди пустыня, завоевание земли, текущей молоком и медом. История не повторится. Она только сейчас начнется в том виде, в каком была задумана. Я был слаб. Жаль, что ухожу сейчас, когда ощутил силу. Такое счастье — быть сильным. И так печально — уйти. Прости.