Любовь и смерть Катерины - Николл Эндрю. Страница 72

Катерина терпеливо ждала, пока он расплатится с таксистом, а затем они вместе пошли немного вниз, к воротам, что вели в дом доктора. Катерина совершенно не представляла, чего ждать от этого визита. Он медленно вела под руку пьяного спутника, с любопытством осматривая незнакомый квартал. Впрочем, она не заметила припаркованной через четыре дома машины, в которой сидели два детектива.

— О, я прекрасно понимаю, почему мужчины находят вас привлекательной, — сказал доктор Кохрейн.

Катерина помедлила:

— Да, некоторые находят.

— Чиано Вальдес в их числе.

— Похоже на то.

— А студенты в университете?

— Да, и они.

— А вы никогда?..

— Нет.

— Неужели никогда?..

— Нет. — Она не удостоила его взглядом.

— Мы пришли, — объявил доктор Кохрейн. Стоя на нижней ступени крыльца, он вытащил из кармана ключ на длинной серебряной цепочке. — Поднимайтесь, прошу вас. Не хочу заставлять вас ждать.

Сам доктор поднимался долго, волоча ногу, перекладывая трость из руки в руку, перенося вес тела с одной усталой ноги на другую.

— Входите же, — повторил он, с десятой попытки попадая ключом в замочную скважину. — Позвольте мне предложить чего-нибудь выпить.

— Может, кофе? — спросила Катерина, начиная терять терпение. В конце концов, она приехала с одной целью: выяснить связанную с Чиано тайну, а вовсе не из-за кофе.

— Деточка, а вы можете сварить кофе? Я, пожалуй, сам не справлюсь.

Доктор упал в широкое зеленое кресло. Ноги его задрались, как у дохлой собаки. Он так и не снял шляпу.

Катерина нашла кухню, пошарила на полках и через пару минут вернулась в комнату, неся в руках поднос.

Доктор Кохрейн сказал трагическим голосом: ^!

— По-моему, я начинаю трезветь, — он поморщился. — Я снова чувствую свои губы — это хороший знак.

Катерина подождала, пока доктор сделает глоток, а потом вежливо напомнила:

— Вы хотели что-то рассказать.

— Правда?

— Да! Что-то очень важное.

Доктор молчал.

— О Чиано и его мать. Вы были там. Помните? Вы все видели.

Доктор Кохрейн поставил чашку и сердито взглянул на Катерину.

— Да, помню.

— Вы что же, передумали?

— А вы не передумали?

— Нет.

— Неужели вы действительно любите его так сильно? Сильнее смерти? Ведь если я расскажу вам эту тайну, она может убить вас. Или меня.

Она только кивнула. Свет фонаря высветлил прядь ее волос, когда Катерина пошевелила головой.

— Что же, я еще достаточно пьян, чтобы рассказать. Запомните, дитя мое, — когда вы узнаете секрет, что бы вы ни сделали, вы не сможете забыть его. Не сможете.

Она опять кивнула.

— Что ж, вы сами сделали выбор. — Доктор устало провел руками по лицу и глубоко вздохнул. — Ладно, слушайте. Это случилось много лет назад. Без малого сорок лет. Я тогда был метод и дружил с Вальдесом-старшим. У нас с ним были одни и те же идеалы, понимаете? Он хотел найти правильный путь. Вальдес происходил из состоятельной семьи, одной из старейших в городе, она поколениями наживала капиталы, приумножала их. А он работал юристом и мечтал использовать свое состояние, чтобы помочь беднякам, чтобы хоть чуть-чуть улучшить наш мир. Хоть капельку. Но никто его не слушал. Он нажил врагов, его заметили — сами знаете кто…

Я предупреждал его. Я умолял его остановиться, но он не слушал. А вскоре они уже ходили за ним по пятам, следили. Начали исчезать люди — его друзья, — они подбирались к нему все ближе и ближе. Они хотели его запугать, понимаете? Около его дома все время дежурил полицейский.

Вальдес и София часто уезжали на всю ночь кататься в машине. Я не знаю, куда они ездили, не знаю, о чем разговаривали, но только в машине они чувствовали себя в безопасности. Там не было ушей. Не было глаз. Впрочем, они ошибались — за ними следили постоянно. Обычно они выходили из дома вместе с маленьким Чиано, завернув ребенка в одеяло. Чаще всего мальчик уже спал. Они клали его на заднее сиденье и уезжали. Я мог только смотреть. Что еще я мог сделать? Взгляните на меня — я маленький, хромой. Но я все время следил за полицейским, думал, что таким образом помогаю им…

— Вы делали, что могли, — сказала Катерина.

— Я тоже так думал. Господи, зачем я это делал? Зачем? Господи… И в любом случае чем бы я мог им помочь? Бросился спасать, если бы за ними приехал черный воронок? Не знаю. А затем наступила та последняя ночь. С ним мы обсуждали ее, но я не знаю, что он сказал Софии. Не знаю.

Как обычно, они сели в машину и уехали. Я видел, как они выходили из дома, София, как всегда, несла малыша, он крепко спал, не проснулся даже, когда она открыла заднюю дверцу и осторожно уложила его на сиденье. И они уехали. Полиция давно перестала ездить за ними — вначале-то они не выпускали их из виду ни на минуту, боялись, что сбегут, но потом бросили это занятие. Видимо, поняли, что Вальдесы не собираются бежать, а по дороге они нигде не останавливались и ни с кем не общались, так что им позволяли наездиться в свое удовольствие, кому какое дело? Нина-детачка, посмотри-ка в буфете, не осталось ли у меня еще бренди?

Дрожащей рукой доктор Кохрейн протянул кофейную чашку, и Катерина плеснула в нее бренди.

— И вот я стоял в кустах, как идиот, и ждал. Я не знал, видел ли меня полицейский. Возможно, они следили и за мной. Не знаю. Потом мне понадобилось, э-э-э… отлить. И как раз в тот момент, когда я стоял, держа… когда руки у меня были заняты, машина подъехала к дому. За рулем сидела София, а рядом с ней — маленький Чиано, пристегнутый ремнем, его голова едва возвышалась над стеклом бокового окна, не знаю, кого они хотели обмануть. Когда София свернула к подъезду, до полицейского наконец дошло, что Вальдес сбежал. Он прямо взбесился, клянусь вам — ругаясь, перебежал через улицу, ударил Софию по лицу, сбил с ног. Я ссал в кустах, как идиот, а он бил Софию. Можно ли представить себе что-нибудь более нелепое? Брюки никак не застегивались, а в это время жену моего лучшего друга избивали прямо на дороге. Я был жалок. Впрочем, как всегда…

Но маленький Чиано… Вот кто проявил себя героем. Он рассвирепел. Выскочил из машины и бросился защищать мать. Я уже давно закончил свои дела, но продолжал стоять в кустах, не шевелясь, — такой уж я трус. Маленький пацан не струсил, а у меня поджилки тряслись так, что я чуть снова не обмочился.

И вот полицейский встал над Софией и вытащил свой револьвер, но в этот момент Чиано налетел на него и начал лягать по ногам, и тогда тот обернулся и пистолетом, огромным черным куском металла ударил ребенка в лицо. Прямо в губы попал. Чиано отлетел на несколько метров и упал на дорогу.

Тут уж даже такой трус, как я, не выдержал. Бить ребенка! Чиано лежал на мостовой, изо рта хлестала кровь. Я схватил свою трость и помчался на помощь со скоростью напуганной черепахи. София тоже лежала на дороге, а полицейский встал над мальчиком и направил на него дуло пистолета. Я подбегал к ним, и мы все были за полсекунды до выстрела, как вдруг София привстала и закричала: «Ради бога, Камилло, не трогай его! Он же твой сын!» И тут они оба обернулись и увидели меня.

Катерина сжалась в кресле, ничего не говоря.

— Да, — сказал доктор Кохрейн. — Именно так я себя и чувствовал. И теперь вы — как и я, знаете секрет и никогда его не забудете.

— Ну и что, что она так сказала! Это не значит, что ее слова были правдой! Она же была в отчаянии, могла сказать все что угодно, лишь бы спасти сына.

— Конечно, дитя мое. Конечно, вы правы, но она не сказала бы этого, если бы у нее не было оснований думать, что Камилло может ей поверить. Но даже это было бы не так ужасно. Не все мы можем похвастаться такими высокими моральными устоями, как у вас. Подумаешь, маленькая неосторожность!

— Что же произошло дальше? — спросила Катерина.

— Камилло взглянул на мальчика, потом на меня. Я стоял посреди дороги, посреди всего этого кошмара, крови, криков, ругани, а на улице было совершенно пусто, никто из соседей даже не выглянул, чтобы посмотреть, что происходит, все уткнулись в телевизоры, газеты, наглухо закрыли двери и окна. Я стоял и ждал, когда Камилло убьет меня, но вместо этого он вложил пистолет в кобуру и побежал. Наверное, в то время у него еще  оставалась душа. Он пробежал мимо меня, влез в свою машину и уехал. А я помог Софии подняться. Понятное дело, она никогда мне этого не простила.