Тысяча и одна ночь - Автор неизвестен. Страница 172
И Кап-Макан вспомнил город своего отца, Багдад, и в тоске произнёс:
И, окончив свои стихи, он заплакал, и потом вытер слезы и поел растений, и помылся и совершил обязательные молитвы, которые пропустил за это время, и просидел в том месте, отдыхая, целый день. А когда пришла ночь, он лёг спать и проспал до полуночи, и потом проснулся и услышал голос человека, который говорил:
Когда Кан-Макан услышал эти стихи, в нем взволновались горести, и слезы ручьями побежали по его щекам, и в сердце его вспыхнуло пламя. Он хотел посмотреть, кто произнёс эти слова, но никого не увидел во мраке ночи, и тоска его усилилась, и он испугался, и волнение охватило его. И он ушёл с этого места, и спустился в долину и пошёл по берегу реки и услышал, как обладатель того голоса испускает вздохи и говорит такие стихи:
И когда Кан-Макан второй раз услышал, как знакомый голос говорит стихи, и никого не увидел, он понял, что говоривший – влюблённый, как и он, и лишён близости с тем, кого любит. «Этот может положить свою голову рядом с моей, и я сделаю его своим другом здесь, на чужбине!» – подумал он. И, прочистив голос, крикнул: «О шествующий в эту мрачную ночь, приблизься ко мне и расскажи мне свою повесть; быть может, ты найдёшь во мне помощника в испытании!»
И говоривший, услышав эти слова, крикнул: «О ты, ответствующий на мой призыв и внимающий моей повести, кто ты среди витязей, – человек или джинн? Поспеши мне ответить раньше, чем приблизится к тебе гибель, ибо вот уже около двадцати дней иду я по этой пустыне и не вижу человека и не слышу голоса, кроме своего!»
Услыхав эти слова, Кан-Макан подумал: «Повесть этого человека подобна моей повести, я тоже иду двадцать дней и не вижу человека и не слышу ничьего голоса. Я не отвечу ему, пока не настанет день», – сказал он себе и промолчал.
А говоривший крикнул: «О зовущий, если ты из джиннов, то иди с миром, а если ты человек, то подожди, пока взойдёт заря и наступит день, и уйдёт ночь с её мраком». И кричавший остался на своём месте, а Кан-Макан на своём, и они все время говорили друг другу стихи и плакали обильными слезами, пока не настал светлый день и не ушёл мрак ночи. И тогда Кан-Макан посмотрел на говорившего и увидел, что это араб из пустыни, и был он юноша по годам, одетый в потёртую одежду и опоясанный мечом, который заржавел в ножнах, и все в нем говорило о влюблённости.
И Кан-Макан подошёл и, приблизившись к юноше, приветствовал его, а бедуин ответил на его привет и пожелал с уважением ему долгой жизни. Но, увидев, что Кан-Макан по виду бедняк, он счёл его нищим и сказал: «О молодец, какого ты племени и от кого из арабов ведёшь свой род? Какова твоя повесть и почему ты шёл ночью, когда это дело храбрецов? Ты говорил мне ночью слова, которые может сказать только благородный витязь и неустрашимый храбрец, а теперь твоя душа в моих руках. Но я пожалею твои молодые годы и сделаю тебя моим товарищем, и ты будешь у меня в услужении».
И, услышав, как он грубо говорит, хотя раньше проявил уменье слагать стихи, Кан-Макан понял, что бедуин его презирает и осмелел с ним, и тогда сказал ему ясно и ласково: «О начальник арабов, оставим мои молодые годы, и расскажи мне, почему ты идёшь ночью в пустыне и говоришь стихи. Ты сказал мне, что я буду служить тебе, кто же ты такой и что побудило тебя говорить так?» – «Слушай, молодец, – сказал бедуин, – я Саббах ибн Раммах ибн Химмам, и моё племя из арабов Сирии, и у меня есть двоюродная сестра по имени Неджма, – кто видел её, к тому приходило счастье. Мой отец умер, и воспитывался я у дяди, отца Неджмы, и когда я вырос и выросла дочь моего дяди, он отделил её от меня и меня отделил от неё, так как видел, что я беден и у меня мало денег. И я пошёл к вельможам арабов и начальникам племён и натравил их на него, и мой дядя устыдился и согласился отдать мне мою двоюродную сестру, но только поставил условие, чтобы я дал за неё в приданое пятьдесят голов коней, пятьдесят одногорбых верблюдов, гружённых пшеницей, столько же верблюдов, гружённых ячменём, десять рабов и десять невольниц. Он возложил на меня непосильное бремя и запросил слишком много в приданое. И вот я иду из Сирии в Ирак и уже двадцать дней не видал никого, кроме тебя. Я решил пойти в Багдад и посмотреть, как выйдут оттуда зажиточные и знатные купцы, и я выйду следом за ними, ограблю их имущество, убью их людей и угоню их верблюдов с тюками! А ты из каких людей будешь?»
«Твоя повесть подобна моей повести, – отвечал КапМакан, – но мой недуг опаснее твоего, так как моя двоюродная сестра – дочь царя и её родным недостаточно получить от меня то, о чем ты говорил, и ничто такое их не удовлетворит!» – «Ты, верно, слабоумный или помешанный от сильной любви! – воскликнул Саббах. – Как может дочь твоего дяди быть царевной, когда ты не похож на потомка царей и ты просто нищий». – «О начальник арабов, – сказал Кан-Макан, – не дивись этому! Что прошло, то прошло. А если хочешь знать, то я Кан-Макан, сын царя Дау-аль-Макана, внук царя Омара ибн анНумана, владетеля Багдада и земли Хорасана. Время озлобилось на меня, и мой отец умер, и султаном стал царь Сасан, и я вышел из Багдада тайком, чтобы ни один человек меня не увидел. Вот я уже двадцать дней никого, кроме тебя, не видел. Твоя повесть подобна моей повести, и твоя работа подобна моей заботе».
И, услышав это, Саббах вскричал: «О, радость! Я достиг желаемого, и не нужно мне сегодня наживы, кроме тебя, так как ты из потомков царей, хоть вышел в виде нищего. Твои родные обязательно будут искать тебя, и когда они тебя найдут у кого-нибудь, то за большие деньги тебя выкупят. Живее! Поворачивай спину, молодец, и иди передо мной!» – «Не делай этого, о брат арабов, – сказал Кан-Макан, – мои родные не дадут, чтобы меня выкупить, ни серебра, ни золота, ни медного дирхема. Я – человек бедный, и нет со мной ни малого, ни многого. Брось же свои повадки и возьми меня в товарищи. Пойдём в землю иракскую и будем бродить по всем странам; может быть, мы достанем приданое и выкуп и насладимся поцелуями и объятиями наших двоюродных сестёр».