Золушки - Ульсон Кристина. Страница 49
— Спасибо, с удовольствием, — быстро согласился Петер, оторвавшись от фотографий. — А где, кстати, ваш муж?
— На работе, — ответила Биргитта. — Придет через несколько часов, если хотите — можете остаться на ужин.
— Нет, к сожалению, нет времени, — улыбнулся Петер.
— Жаль! Такой приятный молодой человек, — улыбнулась в ответ Биргитта, взяла кофейник и налила кофе себе и Петеру. — На чем я остановилась? Ах да, на детстве Моники…
Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с большой папкой.
— Здесь собрана вся информация о наших приемных детях, — с гордостью произнесла она, положив папку перед Петером. — Понимаете, своих детей у нас нет, поэтому мы решили, что будем воспитывать приемных, — объяснила она, с довольным видом перелистывая страницы. — Вот, нашла! Эту информацию мы получили от социальной службы перед тем, как Моника появилась в нашем доме. Остальное проходило под грифом «совершенно секретно», поэтому копию мне снять не разрешили.
Петер отложил в сторону фотоальбом и принялся читать отчет социальной службы.
Монике Сандер, тринадцати лет, девочке с крайне сложным прошлым, срочно требуется теплая семья с устойчивым, стабильным укладом. Мать Моники лишили родительских прав, когда девочке было всего три года, и с тех пор они практически не общаются.
Родительских прав мать лишили вследствие серьезных проблем, связанных с алкоголизмом и наркоманией. С тех пор как девочка появилась на свет, у матери было множество мужчин. Вероятно, мать — проститутка, отец вскоре погиб в автокатастрофе. Именно после этого происшествия у матери начались вышеуказанные сложности.
У первых приемных родителей девочка прожила три года. Затем супруги развелись, и девочка вновь оказалась в приюте. Она сменила несколько приемных семей до достижения восьмилетнего возраста, а затем год провела в детском доме. Позднее была помещена в очередную приемную семью, которая представлялась долгосрочным вариантом решения проблемы.
Вследствие вышеописанных обстоятельств пострадал школьный процесс обучения. Неоднократно возникали подозрения о применении к девочке насилия, однако в ходе проведенных расследований они не подтвердились. Девочке сложно общаться с другими детьми. С третьего класса она обучается по специальной программе в классе всего из шести учеников. Это несколько улучшило ситуацию, однако результат далек от удовлетворительного.
На следующих двух страницах содержалось описание дальнейших проблем с учебой, которые со временем лишь усиливались. Когда она попала в дом к супругам Франке, на нее уже было заведено дело по подозрению в краже и воровстве.
Петер вдруг вспомнил о женщине, убитой в Йончёпинге, — кажется, она тоже выросла в нескольких приемных семьях.
— Так-так, — произнес он, дочитав отчет. — Хотите сказать, что есть и другая информация, которую вам не предоставили изначально? Биргитта кивнула и глотнула кофе.
— Мы хотели как лучше, мы так старались. — Она взглянула на Петера. — Думали, что сможем дать девочке поддержку, в которой она так нуждалась. Видит бог, мы делали все, что могли. Но наши усилия пропали даром…
— У вас были другие приемные дети одновременно с Моникой? — спросил Петер, вспомнив о мальчике с фотографии.
— Нет. Если вы о том мальчике с фотографии, так это мой племянник. Они с Моникой одного возраста, и мы подумали, что им будет интересно пообщаться. Тем более что они должны были ходить в одну школу, — слегка улыбнулась Биргитта. — Но ничего не вышло. Наш племянник — мальчик воспитанный и приличный. Он ее не выносил и называл странной и ненормальной.
— Из-за того, что она воровала?
— Из-за того, что она боялась странных вещей. Ей было тяжело общаться с людьми: она то уходила в себя, то злилась и бушевала, а потом садилась на пол и принималась рыдать. Ей снились жуткие кошмары о детстве, она просыпалась среди ночи, вся в поту, и орала от ужаса… Но никогда не рассказывала, что ей приснилось, мы могли лишь догадываться…
Петер вдруг ощутил жуткую усталость. Вот она, оборотная сторона работы полицейского: редко удается побеседовать о легких, беспроблемных людях…
— Сколько она прожила у вас? — спросил он.
— Два года. Больше мы не выдержали: она перестала ходить в школу, постоянно где-то пропадала без объяснений. Занималась противозаконными делами — продолжала красть, курила марихуану.
— Встречалась с молодыми людьми?
— Разумеется, но нас она ни с кем не знакомила.
— Что за информацию скрыли от вас перед удочерением? — нахмурившись, спросил Петер.
Биргитта как-то сжалась.
— Что она изначально была удочеренной, — ответила она спокойным голосом.
— Простите?
— Женщина, о которой шла речь в отчете социальной службы, не была биологической матерью Моники. Она просто ее удочерила.
— Но как же власти могли дать ей разрешение на удочерение?! — потрясенно воскликнул Петер.
— Проблемы у приемной матери Моники начались, как и сказано в отчете, после того как погиб ее супруг. Точнее, все наверняка началось намного раньше, но до этого она жила нормальной, обыкновенной жизнью — дом, работа, машина… Падение оказалось стремительным. В юности она явно вращалась в маргинальных кругах и потом быстро вернулась к старым друзьям, оставшись с девочкой на руках после смерти мужа и потери работы.
— А откуда Моника на самом деле? — спросил Петер.
— Откуда-то из Прибалтики. — Биргитта покачала головой. — Не помню, откуда именно, обстоятельства удочерения достоверно неизвестны…
Мозг Петера лихорадочно обрабатывал новую информацию.
— Но кто рассказал вам об этом? — спросил он. — О том, что она не родная дочь той женщины?
— Социальный работник, — вздохнула Биргитта. — Но документов я так и не увидела, ведь Моника — пример крайне неудачной работы социальной службы. Они должны были вмешаться куда раньше. Можно сказать, она пережила двойное предательство: сначала ее бросила биологическая мать, а потом — приемная… и возможно, не одна, но тут я ничего точно сказать не могу, — помедлив, добавила женщина.
Петер еще раз перечитал отчет социальной службы и вернулся к фотоальбому: маленькая семья в разных ситуациях — Рождество и Пасха, отпуск и пикники…
— Мы пытались, — дрогнувшим голосом произнесла Биргитта Франке. — Мы пытались, но ничего не вышло.
— Известно ли вам что-нибудь о дальнейшей судьбе девочки? — спросил Петер. — После того как она покинула ваш дом?
— Первые полгода она провела в какой-то больнице, пыталась сбежать оттуда раз десять, не меньше. Однажды даже пришла к нам… Потом ее поместили в еще одну приемную семью, но из этого ничего хорошего не вышло. А потом Монике исполнилось восемнадцать, и больше я о ней ничего не слышала… и тут вдруг эта фотография в газете…
— Но как вы узнали ее? — спросил Петер, аккуратно закрывая альбом и отодвигая его в сторону. — Конечно, она похожа на эту девочку, но все-таки… Почему вы так уверены, что это она?
— Кулон, — с улыбкой ответила Биргитта, но в глазах у нее стояли слезы. — На ней тот самый кулон, который мы подарили ей на конфирмацию, незадолго до того, как она покинула нас…
Петер быстро вытащил фоторобот женщины из Флемингсберга. Сначала он не обратил внимания на кулон в виде льва на довольно толстой серебряной цепочке. Биргитта открыла альбом на середине и показала на одну из фотографий:
— Видите?
Да, тот самый кулон! Теперь Петер окончательно убедился, что девушка, которую они ищут, и вправду Моника.
— Она помешана была на астрологии, — объяснила Биргитта, — поэтому мы и подарили ей кулон со Львом. Сначала она не хотела проходить конфирмацию, но мы уговорили ее, обещая хороший лагерь в шхерах и красивый подарок. Мы думали, что пребывание там пойдет ей на пользу, но, как всегда, ошиблись: она со всеми ссорилась и воровала вещи, как нам потом рассказали. Вот тогда-то мы и поняли, что больше не можем, — призналась Биргитта, убирая со стола кофейные чашки. — Воровать у своих друзей в христианском лагере — последнее дело! Но кулон мы ей оставили.