Кружево Парижа - Кауфман Джорджиа. Страница 11

Я положила письмо на кухонном столе, посредине, поверх накрытой миски с тестом, оставленным подходить с вечера.

Мы с Томасом вышли из дома в темноту и пошли к месту встречи с герром Мейером.

– Береги себя. Когда война закончится, я тебя найду, – пообещал Томас. Мы поцеловались на прощание, и я заставила себя оторваться от него.

– Я тебя люблю! – крикнул он мне вслед.

Он остался на мосту, откуда я убежала тогда от Руди Рамозера. Уходить было невыносимо. Хотелось кричать о том, как я его люблю, и я прикусила губу, чтобы не разреветься, но слезы безудержно текли по лицу.

Я с трудом карабкалась по скользкой тропе, и мучительная утренняя тошнота помечала мой путь наверх. Если бы кто-нибудь захотел меня выследить, мой курс был отмечен гораздо отчетливее, чем у Гензеля с белыми камешками.

И я легко догадалась о том, что всегда подозревала: Лорин Майер был не только почтальоном. Он работал на Сопротивление, переправляя людей и грузы через перевал. Тропу, что вела вверх через перевал и вниз по другую сторону, он знал как свои пять пальцев.

Несмотря на мои старания, я запыхалась больше обычного и продрогла. И тем не менее он меня подгонял. Мы все дальше поднимались по тропе прочь от узкой долины, которую я в жизни почти не покидала. Несколько раз я оступалась и падала, сшибая колени. На самой вершине перевала мы остановились, и я оглянулась в последний раз.

– Увижусь ли я когда-нибудь с Томасом? – спросила я.

– Роза, в наше время обещать ничего нельзя, но я знаю, он тебя любит. И найдет, как только появится возможность.

Далеко внизу на зимнем солнце блестели окна домов. Я немного побаивалась неизвестного будущего, но совершенно не жалела о том, что ушла из родительского дома. Отец меня предал, а мать не сумела как следует позаботиться. Беспокоила только сестра, но герр Майер пообещал за ней присмотреть.

– Пойдем, – поторопил он. – Впереди у нас долгий спуск.

Ноги не желали двигаться – они словно приросли к вершине перевала.

Мне было шестнадцать, но я уже познала предательство родителей, страдания и вкусила первую любовь. Сделай я сейчас один шаг, и вряд ли снова увижусь с Томасом. Я была влюблена по уши и, ma chère, откровенно считала, что больше никого никогда не полюблю.

Наконец почтальон подошел ко мне, развернул за плечи, и вскоре я, спотыкаясь, не разбирая из-за подступивших слез дороги, спускалась по другой стороне горы. Мы шли по тропе вдоль реки все утро, обходя две деревеньки. Я устала, проголодалась, меня преследовала тошнота, когда герр Майер указал на фермерский домик, примостившийся чуть пониже леса.

– Там переночуем.

Дом стоял неподалеку, но ноги меня не слушались, склон казался непреодолимым. Почтальон меня легонько подтолкнул.

– Пойдем, там живут хорошие люди. И покормят, и выспимся.

На следующее утро фермер выкатил подводу и запряг лошадь, чтобы отвезти меня дальше, а герр Майер вручил мне стопку писем.

– Я их пронумеровал, – сообщил он, показывая на верхний левый угол конвертов. – Я посылаю тебя, как по почте. На каждом конверте имя получателя и адрес. В каждом письме просьба позаботиться о тебе и отправить по следующему адресу. Так я переправляю беженцев. Этим людям можно полностью доверять. Они не станут задавать вопросов, и ты тоже ни о чем не спрашивай. Тебя накормят, устроят на ночлег и переправят дальше.

Я пересмотрела стопочку писем, остановившись на последнем, адресованном профессору Генриху Давиду Гольдфарбу в Санкт-Галлене.

– Кто это? – спросила я.

– А это Томас предложил. Он у него учился.

Он взял мой небольшой чемоданчик с одеждой и погрузил на телегу.

– Держи, пригодятся.

И вложил мне в руку несколько швейцарских франков.

Как только он сделал шаг назад, я бросилась ему на шею. Он на секунду замешкался, прежде чем неуклюже обнять. Родительский дом я покинула, не пролив ни единой слезинки, даже ощутив свободу, но попрощаться с Лорином Майером без сожаления не могла.

– Спасибо вам. Не знаю, что бы я без вас делала, – сказала я, пытаясь говорить уверенно.

Мне не хотелось его расстраивать.

– Роза Кусштатчер, – хрипло ответил он, – я желаю тебе добра. Голова на плечах у тебя вроде имеется, так что все будет хорошо. Пиши мне.

До Санкт-Галлена я добиралась пять дней, преодолевая немногим больше ста пятидесяти миль поездами, автобусами и попутками, с ночевками по указанным почтальоном на разных конвертах адресам. Каждый хозяин кормил меня и предоставлял ночлег, потом отправлял к следующему. Раньше я редко выезжала из нашей долины, зато теперь кочевала из одного незнакомого дома к другому без страха или каких других чувств. Я была молода и просто будто вырвана из привычной жизни. Теперь, вспоминая прошлое, понимаю, что была в шоке. Меня передавали из рук в руки, словно отправленную Майером посылку.

И только когда я стояла перед домом на Дуфурштрассе – адрес на последнем письме, грезы рассеялись. Я, как и раньше, постучала и ждала. Дверь открыла недовольная женщина.

– Да? – холодно сказала она, оглядывая меня с головы до ног.

– Добрый день, – нервно поздоровалась я. – Я ищу профессора Гольдфарба.

– Кого?

– Профессора Гольдфарба. Он здесь живет. Взгляните.

И показала ей письмо.

– Нет. Мы тут живем уже сколько… наверное, я бы заметила в доме профессора. Поспрашивайте у соседей.

И, не говоря больше ни слова, захлопнула у меня перед носом дверь.

Меня одолевала тошнота, и едва я шагнула на тротуар, как меня вырвало.

Наверное, произошла какая-то ошибка.

Руку оттягивало рекомендательное письмо Томаса старому профессору. Похоже, он ошибся с номером дома.

Посидев немного у ограды с холодными железными прутьями, огораживавшей садик перед домом, я окончательно растерялась, не зная, как быть дальше. Надежда, с которой я сюда добиралась, рассеялась, словно дым. Но потом вспомнила, что Томас назвал меня валькирией: «Вы даже не понимаете, насколько сильны». Я поднялась. Так легко я не сдамся. Не подводить же Томаса.

Я открыла следующую калитку и прошла по садовой дорожке. Я постучалась домов в двадцать на той улице, но большинство людей о профессоре не слыхало. Только двое ответили, если я имею в виду мужчину, который жил тут совсем недолго, то он переехал. В какой-то момент я обнаружила, что спускаюсь по холму и иду обратно. Я не была готова к неожиданностям. Этот конверт внушал уверенность, что все будет хорошо. Но не тут-то было. Я одна в чужой стране, где никого не знаю. Наверное, я не та валькирия, которую видел во мне Томас.

Стоял февраль. Земля была покрыта снегом. Темнело, и я замерзла. Наконец нашла дешевую гостиницу, но пришлось переплачивать, чтобы они закрыли глаза на отсутствие документов. Деньги стремительно таяли, и на следующий день их едва хватило, чтобы купить еды и просидеть в тепле ближайшей гостиницы до закрытия. Никогда не забуду ужаса второй ночи, когда я лежала, свернувшись комочком, на крыльце собора. Я боялась темноты, одиночества, безденежья и замерзнуть до смерти. Еще пару холодных дней и ночей я побиралась и даже украла несколько булок из уличной корзины перед магазином. Тошнота мучила хуже голода. На четвертый вечер в гостиницу не пустили – я была похожа на нищенку. Мужчины провожали меня жадными взглядами, напоминавшими о Шляйхе.

На следующее утро я в отчаянии вернулась на Дуфурштрассе и снова начала стучаться в каждую дверь, начиная с первого дома. Добравшись до конца квартала, я перешла через дорогу и вернулась по другой стороне.

Поиски заняли все утро и только добавили безнадежности.

Я стояла в конце квартала, едва сдерживая слезы. Потом приструнила себя – с чего это я решила, что он уехал из города? Стучись в каждую дверь! Однако Санкт-Галлен – не крохотный Оберфальц. И прежде, чем найдешь человека, запросто умрешь от голода.

Я отчаялась, и энергия моя иссякла. Понимала, что должна как можно скорее найти профессора, не то… Думать о других возможных вариантах было невыносимо. Окинув улицу взглядом в последний раз, я медленно повернулась: решение пришло само собой – настолько простое, что я засмеялась вслух. Может, я не смогу найти дом, но если человек был у Томаса профессором, значит, преподавал в университете, и нужно искать его на работе. Когда я спросила нескольких прохожих, где находится университет, первые трое сделали вид, что не расслышали. Четвертая, молодая женщина, улыбнулась и ответила: