Леонид Филатов - Филатов Леонид Алексеевич. Страница 37

— Как при чем? — обижается Игорь. — Раз я у вас на службе… Ну-ну, не торгуйтесь!.. За крупное паскудство надо и платить по-крупному!

— Плохо шутите, Гордынский! — чувствуется, что спокойствие дается Юрию Михайловичу с трудом. — При вашей репутации я бы вел себя скромнее.

— Уже донесли! — расстраивается Игорь. — Клеветники, завистники!.. Ну не дает им покоя мое сексуальное здоровье!

— С сексуальным здоровьем у вас все в порядке, — желчно улыбается Юрий Михайлович. — А вот с пропиской, насколько мне известно, дело обстоит гораздо хуже…

— У меня временная, — Гордынский с готовностью лезет за паспортом, словно собираясь показать. — Директор все обещает квартиру, но… то генсек помрет, то Рябинина лишают гражданства…

— Так вот, если вы не возьметесь за ум, — веско и внушительно говорит Юрий Михайлович, — то можете вообще вылететь из Москвы. Тем более что театр вами не очень-то дорожит!

Игорь элегически смотрит в окно, потом с сожалением цокает языком и поднимается с кресла.

— Не тонко! — кручинится он. — Я существо ажурное, меня надо было вербовать бережно. Жаль, жаль!.. Вы были в сантиметре от успеха!

…В стеклянную кружку с шипением льется золотистое пиво… На патефонном диске крутится обшарпанная пластинка… Флегматичный Дрюля, задумчиво прихлебывая из пивной кружки, слушает Верди… В гримуборную влетает растрепанный Тюрин, чертыхаясь, шарит по бесчисленным складкам висящей на вешалке хламиды, наконец достает из ее недр смятую пачку сигарет…

— Вот это нервы!.. — разминая сигарету, восхищается Тюрин. — Земля горит, небо рушится, а мальчонка слушает Верди!.. Аномальный ты все-таки тип, Дрюля!..

— Это вы аномальные!.. — меланхолично отвечает Дрюля. — Все играете в казаки-разбойники!.. А я вне политики. Я ищу гармонию… Пью пиво, читаю Библию, слушаю Верди!..

— А вот скажи мне, Дрюля. — заинтересовывается Тюрин, — если тебя убивают… или лезут к тебе в квартиру… или насилуют твою жену… Что ты будешь в это время делать?.. Читать Библию?..

— Давай без глобальностей! — морщится Дрюля. — Никто нас покамест не убивает!.. Не надо мышиную возню выдавать за гибель Помпеи!..

…В разговоре с Гвоздиловой Юрий Михайлович мучительно напрягает остатки своего мужского шарма — все-таки знаменитость, кинозвезда! — но, видимо, шарм начальника изрядно пожух от многолетнего бездействия, потому что не производит на Гвоздилову ни малейшего впечатления.

— Насколько мне известно, Елена Константиновна, — журчит Юрий Михайлович, — вы и раньше не ладили с Рябининым? А уж последний его поступок, видимо. и вовсе не привел вас в восторг?

— Я не делаю из этого тайны, — ровно отвечает Гвоздилова. — На мой взгляд, Георгий Петрович повел себя легкомысленно. Чем и поставил театр под удар.

— К сожалению, не все это понимают, — элегически вздыхает Юрий Михайлович. — Вот вы бы и объяснили это вашим коллегам. Да и не только коллегам…

— Вы предлагаете мне осудить Рябинина публично? — Гвоздилова качает головой. — Нет, во всенародных шабашах я не участвую.

— Ну что за формулировка, Елена Константиновна? — мягко досадует Юрий Михайлович. — Вы же скажете то, что думаете. И что же плохого в том, что ваше мнение совпадет с мнением большинства?

— Дело не в большинстве, — терпеливо объясняет Гвоздилова. — Своим мнением я поддержу ваше мнение. А поддерживать вас — аморально.

— Кого это — вас? — Юрий Михайлович срывается на фельдфебельский тон. — Народ, партию, правительство?

— У вас мания величия, — спокойно отвечает Гвоздилова. — Вас — это лично вас. И вам подобных. А таких в стране много.

— Вы хотите меня оскорбить? — глаза Юрия Михайловича наливаются металлической синевой. — Это очень рискованно, Елена Константиновна!

— Вас нельзя оскорбить. Вы счастливый человек. Знаете поговорку: самый счастливый человек тот, кто не знает степени своего несчастья…

Гвоздилова безмятежно смотрит на Юрия Михайловича и ослепительно улыбается. Марлен Дитрих. Небожительница. Кинозвезда.

…В узком проеме плохо прикрытой женской гримуборной вот уже несколько минут настырно маячит какая-то фигура.

— Девочки, смотрите! — фыркает полуголая Ниночка. — Скоро нам придется раздеваться при них!.. Да вы входите, молодой человек, вам же оттуда не видно!..

Сима рывком распахивает дверь. Наблюдатель слегка отшатывается, но на его лице нет и тени смущения. Тухлый взгляд. Профессиональное выражение задумчивой рассеянности.

— Глупая ты, Нинка! — говорит Сима, не отрывая насмешливого взгляда от наблюдателя. — Нужны ему твои сиськи!.. У него тут дела посерьезней. Он контрреволюцию ищет. Правда, шурик?..

— Я не Шурик! — с достоинством отвечает застигнутый. — Меня зовут Евгений. А если быть совсем точным, то Евгений Александрович.

— Иди ты!.. — изумляется Сима. — У тебя ведь, поди, и фамилия есть?.. Но все равно, ты шурик! Все вы, Евгений Александрович, шурики!..

И Сима с треском захлопывает дверь.

В кабинете директора накаленная обстановка. Вся начальственная пятерка в сборе. От былой респектабельности Юрия Михайловича не осталось и следа. Злой и взъерошенный, он втыкается сухими колючками глаз то в директора, то в Андрея Ивановича.

— Гнилой у вас коллективчик-то, гнило-о-ой!.. Распустил их Рябинин! Ну ничего, я им загривки поломаю! Готовьте приказ. Петр Егорович. Бусыгина, Гвоздилову и Гордынского — на увольнение.

— То есть как на увольнение? — шепчет Андрей Иванович. — Но ведь это же произвол!.. У вас нет оснований!..

— Оснований больше чем достаточно! — отрубает Юрий Михайлович. — Вам нужна формулировка? Неэтичные выпады в адрес советских и партийных руководителей. И пусть еще скажут спасибо, что только увольнение, а не семидесятая статья!

— Юрий Михайлович, — пробует вмешаться директор, — нельзя же так сплеча… С Гвоздиловой может получиться скандал…

— Скандала не будет, — успокаивает директора Анна Кузьминична. — Горком полностью поддерживает позицию Юрия Михайловича. Райком, я надеюсь, тоже.

Безмолвные райкомовские анонимы согласно кивают головой: дескать, о чем речь, разумеется, поддерживаем.

— Но за что же увольнять? — негодует Андрей Иванович. — За то, что люди отстаивают свои моральные принципы?

— Моральные принципы? — Юрий Михайлович буквально задыхается от сарказма. — Одна трахается чуть ли не у всех на глазах… Извините, Анна Кузьминична… Другой носится по театру с топором!.. И при этом они еще умудряются иметь моральные принципы!..

— Ну зачем же вы так… — тускло возражает директор. — Просто актеры — легко возбудимые люди… Я сам в прошлом актер…

— Знаете, а у меня создалось впечатление, — интимно делится Анна Кузьминична, — что актеры немножко не люди. Похожи на людей. Очень похожи. Но не люди.

— Вот вы! — Юрий Михайлович резко поворачивается к Андрею Ивановичу. — Скажите, почему вы, пожилой человек, фронтовик, секретарь парткома, позволяете себе входить в кабинет в таком шутовском виде? Или вы таким образом демонстрируете мне свою независимость?

Андрей Иванович рассматривает свои лохмотья с таким видом, будто видит их в первый раз в жизни.

— Я у себя дома, — пожимает он плечами… — Я же не упрекаю вас за вашу униформу.

Начальники переглядываются. Действительно, все одеты одинаково. Костюмы серого цвета. Галстуки. Кейсы. Даже на Анне Кузьминичне узенький дамский галстучек и строгий серый жакет. А уж трое близняшек из райкома — те и вовсе неотличимы друг от друга, как малыши в детприемнике.

— Хамите? — прищуривается Юрий Михайлович. — Ну, валяйте, резвитесь!.. Но предупреждало, я человек злопамятный. И наглых шуток не прощаю!

— А вы меня не пугайте, гражданин начальник, — голос у Андрея Ивановича вдруг становится сиплым. — Меня и не такие пугали. И — ништяк, оклемался.

— Прекратите юродствовать! — кричит Юрий Михайлович. — Вы не на сцене!.. Разгулялись, клоуны! Я приведу вас в чувство! Вы у меня узнаете, что почем! Вы у меня на карачках ползать будете!