Собрание сочинений в 12 т. Т. 9 - Верн Жюль Габриэль. Страница 10

- Что с вами, отец? - спросила она.

- Ничего, - ответил банкир.

Затем, прикинувшись равнодушным, он обратился к офицеру.

- Вы знавали эту Андронику? - спросил он.

- Да, сударь.

- И вам известно, что с ней сталось?

- Нет, - отвечал Анри д’Альбаре. - По-моему, после битвы при Хайдари она вернулась на родину в Мани. Но я надеюсь, что рано или поздно снова встречу ее где-нибудь на поле боя…

- Там, где место всем нам! - подхватила Хаджина.

Почему Элизундо расспрашивал об Андронике? Никто не задал такого вопроса. Да он бы наверное уклонился от ответа. Хаджина не задумывалась над этим, она не знала, какие знакомства были у старого банкира. Да и что могло связывать ее отца с Андроников которой она так восхищалась?

Элизундо, надо сказать, ни разу не обмолвился ни словом о том, что касалось освободительной войны. С кем он был - с угнетателями или угнетенными, - этого никто не знал; впрочем, вряд ли такой человек мог поддерживать кого-либо или что-либо. Достоверно было известно одно, банкир получал столько же писем из Турции, сколько из Греции.

Следует напомнить, что, хотя молодой офицер преданно служил делу эллинов, Элизундо радушно принимал его у себя.

Между тем Анри д’Альбаре не мог дольше оставаться на Корфу. Оправившись от раны, он решил довести до конца то, в чем полагал свой долг. Он часто делился своими планами с молодой девушкой.

- Вы правы, Анри, долг прежде всего! - соглашалась Хаджина. - Хотя мне будет очень тяжело без вас, я понимаю, что вы должны вернуться к своим товарищам по оружию! Да! Пока Греция не станет свободной, надо сражаться за нее!

- Хаджина, я на днях уезжаю! - сказал однажды Анри. - Успокойте же меня, скажите на прощанье, что я дорог вам так же, как вы мне…

- Анри, - прервала его Хаджина, - мне незачем таить от вас свои чувства. Я уже не дитя и достаточно серьезно смотрю на будущее. Я верю вам, - добавила она, протягивая ему руку, - верьте же и вы мне! Вернувшись, вы найдете мое сердце неизменным!

Анри д’Альбаре сжал руку Хаджины, протянутую ему, как залог любви.

- Благодарю вас от всей души! - ответил он. - Да! Мы… уже принадлежим друг другу. И хотя теперь разлука станет еще горше, зато я знаю - вы любите меня!… Но перед отъездом я хочу переговорить с вашим отцом, Хаджина!… Я хочу убедиться, что он благословит нашу любовь и не будет ей противиться…

- Я согласна, Анри, - ответила девушка. - Заручитесь его словом, как вы заручились моим!

Анри д’Альбаре не мог дольше медлить ни одного дня, ибо он уже заранее решил вновь присоединиться к отряду полковника Фавье.

Дела борцов за независимость шли все хуже и хуже. Лондонский договор пока не принес им никакой ощутимой пользы, и невольно думалось, что перед лицом султана европейские державы не решатся пойти дальше благих и совершенно платонических пожеланий.

К тому же турки, опьяненные своими победами, казалось, не были расположены к уступкам. Несмотря на то, что в Эгейском море в то время находились две эскадры - одна английская, под началом адмирала Кодрингтона, другая французская, под командой адмирала де Риньи, а греческое правительство пребывало на острове Эгине, где в полной безопасности без конца совещалось, турки выказывали упорство, в котором было что-то поистине угрожающее.

Впрочем, все объяснилось 7 сентября, когда целая армада из девяноста двух турецких, египетских и тунисских кораблей вошла на обширный Наваринский рейд. Флот этот вез огромные запасы - все необходимое для экспедиции, которую Ибрагим подготовлял против гидриотов.

Итак, Анри д’Альбаре решил присоединиться к корпусу волонтеров именно в Гидре. Этот остров, расположенный возле самой оконечности Арголиды, - один из самых богатых в Архипелаге. Немало пожертвовав и кровью и деньгами ради общего дела эллинов, выдвинув таких отважных, наводивших ужас на турок моря-ков-воинов, как Томбазис, Миаулис, Цамадос, обитатели Гидры очутились в конце концов под угрозой страшного возмездия.

Вот почему Анри д’Альбаре не мог дольше задерживаться в Корфу, если хотел попасть на Гидру раньше солдат Ибрагима. И он окончательно назначил свой отъезд на 21 октября.

За несколько дней перед тем молодой офицер, как было решено, явился к Элизундо и попросил у него руки дочери. Он не скрыл от старика, что уже объяснился с Хаджиной и ему осталось заручиться лишь его согласием. Хаджина будет счастлива, если отец одобрит ее выбор, прибавил Анри, свадьбу отпразднуют по его возвращении. Впрочем, надо надеяться, разлука будет недолгой.

Банкир знал имущественное положение Анри д’Альбаре, состояние его дел, добропорядочность семьи. Никаких объяснений здесь не требовалось. Старик со своей стороны пользовался безупречной репутацией, и никогда дурная молва не касалась его дома. Поскольку офицер не заговорил о приданом, банкир также не упомянул об этом. Что же касается самого предложения, то Элизундо ответил согласием. Он рад этому браку, который безусловно составит счастье его дочери.

Все это было сказано довольно холодно, но так или иначе было сказано. Элизундо обещал Анри д’Альбаре руку Хаджины и принял благодарность дочери с обычной для него сдержанностью.

Казалось, все складывалось так, как только молодые люди могли мечтать и, надо добавить, как мог желать Ксарис. Узнав обо всем, добряк расплакался, как ребенок, и охотно прижал бы офицера к своей груди!

Между тем Анри д’Альбаре недолго оставалось пробыть с невестой. Он решил отправиться в путь на левантском бриге, уходившем из Корфу на Гидру 21 октября.

О том, как Анри и Хаджина проводили последние дни в доме на Страда Реале, легко догадаться без слов. Офицер и девушка не расставались ни на один час. Подолгу разговаривали они в низкой гостиной в первом этаже мрачного жилища. Возвышенная любовь придавала этим невеселым беседам волнующую прелесть, вносила в них светлые нотки. Обрученные утешали себя тем, что если настоящее пока еще ускользает от них, то будущее - в их руках. О настоящем же они старались думать спокойно. Бодро, с полным присутствием духа, взвешивали они все хорошее и дурное, что могло случиться с ними. И попрежнему горячо говорили они о благородной цели, вновь призывавшей Анри д’Альбаре.

Наступил вечер 20 октября, жених и невеста в последний раз повторяли друг другу то, что было столько раз уже говорено, но волновались они, пожалуй, как никогда. Ведь это был канун отъезда Анри.

Внезапно в гостиную вошел Ксарис. Он не мог произнести ни слова. Он задыхался. Видимо, он бежал, и как бежал! В несколько минут крепкие ноги пронесли его от крепости до Страда Реале, на другой конец города.

- Что случилось?… Что с тобою, Ксарис?… Чем ты так взволнован?… - бросилась к нему Хаджина.

- Я только что… узнал! Новость!… важную… чрезвычайную новость!

- Говорите!… Говорите!… Ксарис! - воскликнул в свою очередь д’Альбаре, не зная, радоваться ему или тревожиться.

- Не могу!… Не могу! - отвечал Ксарис, буквально задыхаясь от волнения.

- Какое-нибудь военное известие? - спросила Хаджина, беря его за руку.

- Да!… Да!…

- Говори же!… Говори же скорее, милый Ксарис! - просила она. - Что случилось?

- Турки… сегодня разбиты… при Наварине!

Вот каким образом Анри и Хаджина узнали о морском сражении 20 октября.

Шумное вторжение Ксариса привело в гостиную старика банкира. Узнав новость, он не выказал ни удовлетворения, ни досады, только невольно сжал губы и нахмурил лоб. А молодые люди тем временем от души предавались бурной радости.

Весть о Наваринской битве только что дошла до Корфу. Но не успела она распространиться по городу, как уже по воздушному телеграфу из Албании были сообщены подробности о морском сражении.

Английская, французская и присоединившаяся к ним русская эскадры в составе двадцати семи кораблей - всего тысяча двести семьдесят шесть орудий, - заперев вход на Наваринский рейд, атаковали оттоманский флот. Турки, несмотря на численное превосходство (у них было шестьдесят судов различных размеров, вооруженных тысячью девятьюстами девяносто четырьмя орудиями), были разбиты. Многие их корабли пошли ко дну, другие взлетели на воздух вместе с экипажем. Теперь в походе на Гидру Ибрагим не мог рассчитывать на помощь султана с моря.