Жемчужинка для Мажора (СИ) - Мур Лия. Страница 26

— Арина… — Глеб делает два шага навстречу, а я шарахаюсь в сторону. — Да постой же ты.

— Ты всеми силами отравляешь мою и без того гадкую жизнь! Ответь, чем я это всё заслужила? Чем?

— У тебя истерика, — пытается держать себя в руках и говорить максимально спокойно, но это только больше раздражает меня, — иди сюда.

Он распахивает объятия, предлагая мне окунуться в них. И так обезоруживающе глядит на меня своими золотистыми глазами, которые в лучах наступающего заката кажутся теплее самого солнца.

— Ответь, Глеб! Просто ответь!

Слёзы продолжают катиться по щекам. Душат. Я хочу успокоиться, но не могу. Будто внутри меня прорвалась какая-то невидимая плотина, сдерживающая всё это время всю боль и обиду внутри. На родителей. На свою жизнь. На несправедливость. На Соколовского.

— Я не знал. — Говорит так просто.

Меня пробирает на смех. Нервный. Горький.

— И что бы это изменило?

— Многое.

— Неправда! — Горячо восклицаю. — Ничего бы не поменялось. Был бы ещё один лишний повод издеваться над серой мышью. Над великой бедностью, — ядовито ухмыляюсь. А брюнет отводит взгляд. — Что и требовалось доказать…

Внезапно, куда-то деваются все силы. Я обхватываю себя руками и приваливаюсь к стене, чтобы удержать тело в вертикальном положении. Губы мелко подрагивают. Я продолжаю тихонько плакать, но уже не так, как в начале.

Соколовский подходит ко мне. Садится на корточки, так, чтобы видеть моё заплаканное лицо. Берёт за руки. Успокаивающе гладит большими пальцами внутреннюю сторону ладони. Я пытаюсь вырвать руки, но он крепко удерживает их.

— Арина, послушай меня, — тихо произносит он. — У каждого жизнь не сахар. Даже у меня.

Я окидываю ироничным взглядом его комнату в шикарном особняке и скептически ухмыляюсь.

— Это ты так извращённо пошутил сейчас?

— Нет. — Серьёзно отвечает Соколовский, согревая своими горячими ладонями мои ледяные. — У моей семьи тоже полно скелетов в шкафу. Как я и говорил, родителей не выбирают. Твой срыв логичен. Ты имеешь право на эти эмоции. Имеешь право возразить матери. Это не делает тебя плохой дочерью. Если ты дорога своей семье, они тебя поймут и вы помиритесь. А телефон, — кивает на разбитый аппарат, валяющийся у комода, — наживное. Можно купить ещё хоть десять таких. Так что прекрати грузить себя.

Я смотрю на телефон, который точно умер после такого полёта и всхлипываю с новой силой.

— Чёрт, — срывается с губ. — Чёрт!

Сползаю по стене вниз и утыкаюсь лбом в наши переплетённые руки.

Телефон… Мама меня убьёт. Я осталась без единственного источника связи и доступа в интернет.

Глеб ничего не говорит, а просто притягивает меня к себе. Садится на пол, расставляет ноги и усаживает меня в середину, прямо между ними. Прижимает к груди и кладёт подбородок на мою макушку.

У меня нет сил этому сопротивляться. Да и желания тоже. Человеческое тепло и понимание — единственное, чего я сейчас хочу. Поэтому позволяю себе уткнуться в грудь мажора, сжать его многострадальную футболку в кулаках, и продолжаю тихонько плакать.

Так мы и сидим некоторое время: Соколовский, успокаивающе поглаживающий меня по спине, и я — обессиленная и выжатая, как лимон, прячущаяся от всего мира в объятиях своего врага.

До тех пор, пока я не проваливаюсь в тревожный сон.

Глава 15

Просыпаюсь от того, что мне жарко. В комнате темно, поэтому я не сразу соображаю, где я. Чуть не кричу вслух, когда ощущаю, что на моей талии покоится чья-то рука, но вовремя вспоминаю, что уснула я не дома и зажимаю себе рот ладонью.

Глаза постепенно привыкают к темноте и я могу разглядеть очертания сопящего рядом Соколовского. Он выглядит непривычно расслабленным. Во сне черты лица Глеба стали мягкими и даже немного мальчишескими. Сейчас он так похож на десятиклассника, который надо мной издевался и не давал прохода.

Но отчего-то эти воспоминания не вызывают во мне приступ злости или обиды, как обычно. Вместо этого, я во все глаза рассматриваю мажора. Дышу через раз, лишь бы не разбудить брюнета.

Ночь — время раздумий, и меня посещают весьма интересные мысли. При свете дня я бы ни за что о таком не подумала. Но сейчас…

А что если Соколовский с самого начала был в меня влюблён? Тогда все его придирки и издёвки обретают смысл. Он ведь никогда не умел и, видимо, до сих пор не умеет правильно выражать свои эмоции.

Глеб рано потерял мать, это знали все в классе. В начальной школе, когда детская жестокость ещё не знает границ, одноклассники дразнили его на переменах. Соколовский запомнил каждого. И, когда те стали постарше и поняли, что с сыновьями богатых отцов лучше дружить, он отомстил им всем. Сделал их отбросами класса, с которыми никто не дружил больше.

Жестко, но именно человеческая тяга к издевательству над слабыми вынудила его показать клыки. С волками жить — по-волчьи выть.

Я же всегда была сама по себе. В школу ходила чисто ради учёбы и своей на тот момент подруги — Ксюши. В классе восьмом-девятом она сохла по Соколовскому. Девочки рано взрослеют. Красилась, старалась привлечь его внимание. А я… Я просто была рядом. Умилялась её попыткам и раздражалась, когда Глеб грубо её сбривал.

Пока однажды не заметила, как он на меня смотрит.

Тогда мне показалось, что это взгляд презрения, ведь я была той самой страшненькой подружкой на фоне Ксюши. Не красилась, не носила крутые шмотки, потому что моя семья всегда жила от зарплаты к зарплате и лишних денег не было.

И до вчерашнего дня я искренне верила, что Соколовский меня презирает, издевается. Как издевались когда-то над ним. Просто, чтобы самоутвердиться за чужой счёт.

Но, зная то, что я знаю сейчас…

Что если в тот день Глеб задел меня впервые, только потому, что я задела его не меньше? Ведь если у него были ко мне (или есть до сих пор) чувства, тогда всё становится до жути просто и ясно, как белый день!

Весна. Девятый класс. На носу майские каникулы и выпускные экзамены. Я усердно готовилась, в то время как Ксюша болтала ногой, сидя прям на парте, и дула губы, в очередной раз жалуясь на то, что Соколовский её не замечает.

— Да признайся ты ему уже, — не выдержала я, потому что стенания подруги отвлекали от подготовки к истории.

— Как? — Воскликнула шатенка и спрыгнула с парты. — Да он же меня прямым текстом пошлёт!

— Не попробуешь — не узнаешь. — Закатила глаза я и уткнулась обратно в книжку, которую взяла в библиотеке.

— Я не могу. — Поникла подруга. — Каждый раз, когда я рядом с ним, такое впечатление, что у меня мозг отключается, и я становлюсь туповатой блондинкой.

— Тогда напиши ему письмо с признанием.

— Чтобы он потом высмеял мою писанину при всех? Нет уж! — Фыркнула девушка и скрестила руки на груди.

— Тогда… — Я честно постаралась вникнуть в проблему единственной подруги и помочь, но в голову больше ничего не приходило. — Блин, я не знаю. — Вздохнула я, всплёскивая руками.

— Вот и я не знаю, — плюхнулась на стул рядом Ксюша. — Голова трещит! — Запустила руку в волосы, а затем положила голову на стол. — А тебе разве никто не нравится?

Я пожала плечами.

— Нет.

— И Глеб тоже? — Удивлённо переспросила подруга.

— Соколовский? — Сделала страшные глаза. — Вот уж кто мне точно не нравится, так это Глеб. Ни за какие коврижки бы с ним не встречалась. Да будь он последним парнем на планете…

Я так увлеклась, что не сразу заметила, как в класс вошли трое одноклассников, среди которых был обсуждаемый нами мажор.

— Ах, вот оно что, Скворцова. Не знал, что ты так сильно по мне фанатеешь, что готова даже отрицать свои чувства. — Иронично протянул парень, хотя лицо было мрачнее туч за окном.

— Чушь не неси. — Поспешно ответила я.

Сердце колотилось, как сумасшедшее, а щеки стали пунцовыми от того, что меня поймали с поличным. Я бы никогда и ни за что не сказала что-то подобное Соколовскому в лицо. Моя спокойная жизнь была мне дорога. А я знала, что бывает с теми, кто переходит брюнету дорогу.