Ракета (СИ) - Семилетов Петр Владимирович. Страница 20

— Как погода?

— Лыжно! — улыбается молодой.

— Воздух-то, воздух-то какой? Чуешь?

Молодой всей грудью вдыхает. Лицо его становится счастливым.

Аня на троллейбус, на рогатый. И до метро. А там под землю — ехать. Но к ней возле турникетов подошел человек. Он был невысок, худ, на груди его гладким кругляшом смотрел значок с надписью: «Я знаю, как похудеть». Темноват лицом. Аня сразу поняла, что он собирается говорить. Он сказал:

— Ты давно на себя в зеркало смотрела, корова? Я знаю, как похудеть.

Достал из кармана пластиковую баночку с пилюлями. Потарахтел ими:

— Видишь, как много? Пятьдесят штук. Сгонит с тебя лишний жир за три недели. Инструкция на семи языках. Герметичная упаковка.

— Отстаньте!

Но человек шел за ней, тряс коробочку и дразнил:

— Жирная! Жирная корова!

И оставшись за турникетами, тыкал в нее рукой и обзывал.

Помрачнело вокруг. В вагоне метро все люди как мусор. Аня опускает голову. Если поднимет, то увидит — мусор и наклеенные на стену рекламные плакаты. И мониторы под потолком. Ей говорят:

— Ты на мониторы-то посматривай.

— А вам какое дело?

— Новый закон вышел. Между остановками хотя бы один раз смотреть на мониторы. Чтобы быть информированным об обязанностях пассажира. Это для твоей же пользы, дурочка.

Аня вышла на следующей станции. Поднялась наверх. Там глухая стена завода, в ней окно киоска. Где продают пирожки горячие. Разные, жаренные. И печеные. Стоит очередь.

— Мне три с картошкой и грибами. Нет, лучше пять.

Ане накладывают в кулек, он сразу жиреет изнутри, склизкий. Аня идет бездумно по улице, к холму, на котором раскинулись трубами и глухими корпусами брошенные заводы. И ест соленые пирожки, исходящие маслом под пальцами.

20

Резко случилось это — в воздухе запахло вешней водой, а деревья вдруг стали черные — это снег стаял. И вроде бы где-то за городом ветки деревьев отяжелели от птиц. Прогнулись.

В столице появились занятые люди. Вместо того, чтобы ходить по улицам в поисках продуктов и товаров народного потребления, вместо того, чтобы смотреть рекламу на экранах в вагонах метро, эти занятые люди агитировали. Это были агитаторы. Самые молодые махали флагами. Они стояли рядом с разноцветными палатками. В палатках лежали какие-то газеты. Люди брали их, чтобы кинуть в ближайшую урну. Но урн в городе почти не было. Это был дурной тон — урны на улицах. Поэтому газеты бросались просто на тротуары и по ним ходили. Некоторые даже считали, что ходить по газетам — счастливая примета, к деньгам. Они верили в приметы.

Приближались выборы непонятно кого. Никто толком не знал о власти. Был в центре города некий правительственный квартал. Был там главный министр — поскольку должны быть министры, а стало быть промеж них есть один главный. В монархических кругах полагали, что страной правит государь-император, но имени его не знали. Может быть из Романовых. А быть может, и Рюрикович. Монархисты спорили об этом, брызгая на собеседника слюной. Собеседник утирался и тоже брызгал.

К весне Благо сделал народу подарок. Бесплатное путешествие каждого жителя столицы в Чомск. Путешествие мгновенное. Уведомлено это было через расклеенные по всему городу объявления. Город Бздов переименовывается в Чомск, и наоборот. Таким образом жители Бздова в один миг оказались в легендарном Чомске, крае плодовых садов и высокой поэзии.

У объявлений собирались люди. Грамотные читали вслух остальным. Одобрительно качали головами. Один даже рыжий человек смял шапку, кинул оземь и крикнул:

— Эх! Заживееем!

У Боховых тоже царило предвкушение. Кира мечтала, что скоро зацветут сливы и можно будет пойти на них смотреть. Пантелей Андреевич писал закон о справедливом распределении чернослива, которого будет теперь много. Всю жизнь об этом мечтал и теперь свершилось. Андрюша приходил и каждый раз утверждал, что встретил на улице знаменитого чомского поэта. Но поэт прошел мимо — был скромен, не любил известности.

— В Чомске даже воздух другой, — говорила Кира.

— И сколько же продлится это путешествие? — волновалась Маша. Ей все казалось, что чудо вот-вот кончится.

— Не такой человек Благо, — отвечал Пантелей Андреевич, — чтобы дарить сиюминутное удовольствие. Сказал — Чомск, значит Чомск!

И все успокаивались.

А у Пантелея Андреевича счастье. Его законы принимают. Всё что ни пишет — всё принимают и применяют.

Ступень четвертая

1

Сидят Золотов Михаил и Прошка на полу, а надутый человек на топчане. Хорош топчан, сверху красной рогожей покрыт. Обсуждают будущее предприятие. Золотов предлагает всю чистую прибыль пускать на благотворительные цели. Прошла ему не возражает, он только непонятно что говорит:

— Бэ!

Или:

— Мэ!

Норы хозяин чешет пятерней свою от щетины черную шею, подняв подбородок.

— Ты меня слушай, — обращается к нему Золотов, упирая на «меня». А Прошка и вовсе набок клонится, засыпает.

— Нужны бутылки, — говорит Золотов.

— Будут бутылки, — отвечает надутый человек, — сколько хочешь бутылок. Десятки, тысячи.

— Хорошо. Также нужны этикетки.

— Да, это нужно, — соглашается хозяин норы. И вдруг хмурится.

— Ай, — бросает хитро.

— Что такое?

— По закону надо писать состав, из чего напиток сделан. Мы что продавать будем?

— Сок.

— А сделан он из чего?

— Из воды.

— Ну пошли отсюда, — и толкнул ногой Прошку. А нога в туфле с клоунским носом. Такая мода. Щеголь.

2

Но снова подморозило. И стали деревья стеклянные, стволы и веточки в тонких трубках льда. Стеклянные. Небо заволокло серостью.

У режиссера Хлебова был прорыв. Он завершил свой мультфильм — под стук милиции в дверь, поскольку всю ночь из его квартиры слышались страшные крики каких-то людей. Милиционеры вошли, все осмотрели и ушли, не найдя ничего подозрительного. Хлебов снял трубку и позвонил куда надо. К журналистам. Сказал, что готов дать пресс-конференцию по поводу своего нового детища.

— Придите ко мне нагие, — потребовал он от журналистов. На другом конце провода — выжидали.

— Я имею в виду, с открытой душой. Без предубеждения.

Вздохнули, облегчились.

Предчувствуя весну и потеряв ее, радикальный анархист Кочкин запечалился и отправился воевать с ЖЭКом. План был прост — ворваться, уничтожить все бумаги. Пока будут восстанавливать — подбить жителей дома на самоуправление.

Кочкин зашел в ЖЭК — это на первом этаже одного кирпичного дома. Все кабинеты закрыты, кроме одного. А там жэковцы устроили промеж себя вечер прозы и поэзии. Днем. Кочкин спросил:

— А где у вас документы?

На него цыкнули. Свою оду читал начальник ЖЭКа Павел Сергеевич Иппохондриков, однако под псевдонимом «писатель Болотная Жаба». Это была философия, поза. Жизнь он уподоблял болоту, застойному вместилищу существ. Он же, как житель сего болота — жаба — квакал, то есть подавал голос.

Затем отчитались о проделанной за квартал работе члены поэтического содружества «Плешь» — эти остряки были с лысинами, их было трое, они писали юмористические стихи и делали на злобу дня стенгазету.

Паша Михрюк, специалист по счетным машинам, славный способностью написать без ошибки слово «трансцендентальный», тоже прочел милое стихотворение, и Кочкин даже хлопал вместе со всеми, но потом спохватился. А Игорь Чекан, бухгалтер-виртуоз, сказал поэму. Рядом с Кочкиным стоял восхищенный человек и время от времени, в паузах чтеца, шептал:

— О наслаждение.

Поэма оказала впечатление. Стали цитировать. Цитировал даже Кочкин.

— Как там это? — он щелкнул пальцами, — Презрев металл, ударился в науку.

Все закивали. Тут Кочкин пришел в ярость и спросил:

— Где у вас все документы?!

Чекан рванулся к двери, на ходу крича: