Зима в Лиссабоне - Молина Антонио Муньос. Страница 34

Оборачиваясь на вывеску «Burma», которая все не отдалялась, словно он не сдвинулся ни на шаг, Биральбо чувствовал смертельное спокойствие, какое ощущает человек, осознающий, что тонет. Каждое мгновение казалось ему бесконечной минутой, он вглядывался в бесчисленные лица, ища среди них Малькольма, Туссена Мортона, Дафну и даже Лукрецию, понимая, что нужно бежать, но не находя сил — вроде того, как бывает, когда знаешь, что пора вставать, но позволяешь себе передышку и, снова открыв глаза, пугаешься, что проспал все на свете, а на самом деле не прошло и минуты, и вновь решаешь оторвать себя от матраса. Пистолет был такой тяжелый, рассказывал он, а на улице было столько лиц и тел, что пробираться между ними было трудно, как прорубать себе путь в немыслимых зарослях джунглей. Он обернулся и увидел Малькольма в тот самый момент, когда голубые глаза этого человека издали нащупали его самого. Но Малькольм продвигался так же медленно, будто плыл против сильного течения, путаясь ногами в водорослях. Его фигура выделялась ростом в море людей, а взгляд неотрывно следовал за Биральбо, как если бы тот уже достиг другого берега, того, до которого Малькольм жаждал добраться. От этого — от того, что они постоянно смотрели друг на друга и натыкались на каких-то прохожих, вовремя не замечая препятствий, — оба двигались еще медленнее, и волны иногда накатывали на них, скрывая с головой. Потом они снова находили друг друга взглядом, а улица все не кончалась, она становилась лишь темнее, лица и вывески клубов редели. Вдруг Биральбо увидел спокойную и одинокую фигуру Малькольма, остановившуюся посреди пустого тротуара перед собственной тенью с широко расставленными ногами. И тут он наконец побежал — переулки возникали перед ним из ниоткуда, как возникает шоссе в свете фар. За спиной Биральбо слышалось гулкое эхо шагов и даже одышливое дыхание Малькольма, далекое и близкое разом, казавшееся то ли угрозой, то ли жалобой в тишине сияющих пустынных площадей, просторных, с колоннами, и улиц с бесконечными рядами окон, где их шаги звучали в унисон. По мере того как усталость все крепче сжимала горло Биральбо, его сознание теряло связь со временем и пространством: он несся по Лиссабону и Сан-Себастьяну одновременно, убегая от Малькольма так же, как в такую же ночь убегал от Туссена Мортона, и эта гонка по двум городам со сросшимися в заколдованный клубок улицами, становящимися то лабиринтом, то самим преследованием, не прерывалась ни на секунду.

Улицы и здесь тоже вдруг делались геометрически правильными и неотличимыми друг от друга, частично исчезая во тьме и уходя в освещенные перспективы пустынных площадей, откуда доносился слабый, но непрестанный гул живущего города. Он стремился к этим огням, как к постоянно отдаляющемуся миражу. За спиной вдруг послышался медленный скрежет трамвая, который на минуту стер топот Малькольма: Биральбо видел, как желтый пустой вагон проплывает мимо него дрейфующим кораблем и останавливается чуть впереди — может, можно было бы добежать. Из остановившегося вагона кто-то вышел, но трамвай поехал не сразу: Биральбо был совсем рядом, когда он лениво дернулся и, покачиваясь, стал удаляться. Как человек, смотрящий вслед уходящему поезду, Биральбо замер, широко раскрыв рот и глаза, стал вытирать пот со лба и слюну с губ, почти позабыв о Малькольме и о том, что нужно бежать. И хотя повернуть голову стоило невероятных усилий, он медленно обернулся и в нескольких метрах от себя увидел Малькольма: отдуваясь, кашляя и пытаясь убрать потные пряди со лба, он стоял на самом краю противоположного тротуара, будто на карнизе за секунду до прыжка. Нащупав рукоять пистолета в кармане, Биральбо в мгновенном видении представил, как он целится в Малькольма, почти услышал выстрел и глухое падение тела на рельсы, — это было бы так же бесконечно просто, как закрыть глаза и больше никогда не двигаться, умереть, но Малькольм уже шел к нему, тяжело переставляя ноги, будто с каждым шагом глубже проваливаясь в песок. Биральбо снова бросился бежать, но сил больше не было, он увидел слева темный переулок, какую-то лестницу, узкую башню, поднимающуюся выше кровель домов, как-то абсурдно одиноко вздыбившуюся среди них, с готическими окнами и железными ребрами. Он бросился к свету, к какой-то приоткрытой двери, где стоял мужчина — кондуктор с сумкой на поясе, — и протянул ему купюру. «Пятнадцать эксудо», — сказал тот, втолкнул Биральбо внутрь, обстоятельно закрыл нечто вроде ржавой решетки, повернул медную ручку, и все помещение, которое Биральбо еще не успел рассмотреть, со скрипом, как колеса парохода, задвигалось, начало подниматься. Лицо и вцепившиеся в нее, трясущие ее руки остались за решеткой: Малькольм стал опускаться в подземелье и совершенно исчез прежде, чем Биральбо сообразил, что он в лифте и можно перевести дыхание.

Кондуктор, женщина в платке, и мужчина с седыми бакенбардами, одетый в сурового вида плащ, внимательно и осуждающе разглядывали его. У женщины было очень широкое лицо, она что-то жевала, неспешно и методично изучая перепачканные в грязи ботинки, выбившуюся из штанов рубашку, раскрасневшееся и потное лицо Биральбо, его спрятанную в карман правую руку. Город за стрельчатыми готическими окнами расширялся и удалялся по мере того, как поднимался лифт: белые площади вроде озер света, редкие светящиеся вывески над крышами против угадывающейся тьмы устья реки, оседлавшие холм дома, яростно освещенный прожекторами замок на его вершине.

Когда лифт остановился, Биральбо спросил, куда попал. «Верхний город», — ответил кондуктор. Биральбо вышел на какой-то мостик, где его окатил порыв холодного морского ветра, как на палубе корабля. Лестницы и стены заброшенных домов вертикально спускались к улицам на дне, по которым, наверное, все еще рыскал Малькольм. Около колокольни полуразрушенной церкви Биральбо заметил такси, которое ему показалось странным и подвижным, как насекомые, разбегающиеся, когда включаешь свет. Он сел в автомобиль и попросил отвезти его на вокзал. Сначала он беспокойно оглядывался в заднее стекло, боясь увидеть там огни другой машины, и с подозрением всматривался в фигуры на темных углах, но потом усталость распластала его по жесткой дермантиновой спинке сиденья, и единственным желанием его было, чтобы эта поездка никогда не заканчивалась. Полуприкрыв глаза, он погружался в город, как в некий подводный пейзаж, в котором угадывались знакомые улицы, статуи, вывески бывших лавок и складов, вестибюль отеля, откуда, казалось, он вышел немыслимо давно.

Весь Лиссабон, рассказывал он мне, даже вокзалы — сплошное кружево лестниц, по которым никогда не доберешься до самых высот, над тобой всегда останется какой-нибудь купол, или башня, или ряд желтых домов, до которых дойти невозможно. По эскалаторам и пропахшим мочой мерзким коридорам Биральбо вышел на платформу, откуда отправлялся поезд, на котором он каждое утро ездил навещать Билли Свана.

Пару раз ему чудился преследователь за спиной. Он оглядывался и вздрагивал, подозревая тайного врага в каждом встречном. Сойдя на нужной станции, Биральбо подождал, пока на перроне никого не останется, зашел в буфет и выпил стакан крепкой настойки. Его пугали взгляды контролеров и официантов: в них и в словах, которые он слышал вокруг и не мог понять, ему чудились знаки тайного заговора, от которого вряд ли удастся спастись. На него смотрели, быть может, даже узнавали и подозревали, что он иностранец и беглец. Увидев свое лицо в зеркале в туалете, он вздрогнул: всклокоченный, страшно бледный; распущенный галстук болтается на шее, как петля на висельнике. Но больше всего его испугало отрешенное выражение глаз, которые теперь смотрели иначе, чем несколько часов назад, и, казалось, жалели его и в то же время пророчили наказание. «Это я, — произнес он вслух, следя за движением безмолвных губ в зеркале. — Я, Сантьяго Биральбо».

Но предметы вокруг, темные закоулки, конические башни дворца, трубы с поднимающимися из них столбами дыма, дорога через лес — все сохраняло мистическую и спокойную сущность, подкрепленную тайной ночи. У входа в санаторий какой-то человек загружал сумки и чемоданы в большой автомобиль, сияющее такси, не похожее на обычные потрепанные лиссабонские таксомоторы. «Оскар», — позвал Биральбо. Человек обернулся к нему, но не узнал в темноте, потом осторожно прислонил контрабас к спинке заднего сиденья, улыбнулся, поняв, кто перед ним, и вытер лоб белым, как его зубастая улыбка, платком.