Слезы пустыни - Башир Халима. Страница 35

Поезд, пыхтя, подошел к вокзалу Хашмы вскоре после полуночи. Для поездки в Хартум отец забронировал купе первого класса. В нем были две двухъярусные кровати. Наши соседи, супружеская пара, оказались приветливыми, кровати — удобными, и у нас имелись с собой мамины припасы, чтобы подкрепиться в пути. Но несмотря на то что все остальные вскоре захрапели, я была слишком взволнована, чтобы думать о сне.

В какой-то момент я, должно быть, отключилась и проснулась от солнечного света, лившегося через окно купе. Всякий раз, когда поезд прибывал к станции, вдоль него носились люди, протягивая к окнам подносы с едой: свежие фрукты, вяленая рыба, сочные финики и здоровенные куски жареной курицы. Другие продавали живых коз со связанными ногами или клетки с курами. Из поезда протягивались руки с деньгами, и другие руки передавали животных через окна в вагоны.

Поезд катил вперед, к Хартуму, пейзаж превращался в плоскую, иссушенно-коричневую пустошь с несколькими чахлыми деревьями. Кое-где извивалась по саванне, ведя к дальней деревне, едва заметная тропинка. Но иных признаков жизни здесь почти не было, и все это так мало походило на наши зеленые, изобилующие листвой края. Мы миновали ряд городков, каждый из которых казался больше, чем предыдущий, и местами по краям дороги виднелись серые фабрики.

Поезд летел вперед, а отец негромко давал мне наставления о жизни в университете. В первый раз я уезжала так далеко от дома, туда, где у нас не было близких родственников. Отец говорил, что я должна держаться особняком и быть осмотрительной. Должна усердно учиться и остерегаться других — по крайней мере до тех пор, пока не узнаю, каковы они на самом деле, и дружить только с теми, кому смогу доверять.

Вечером третьего дня на плоский, безликий пейзаж легло покрывало бархатистой тьмы. Я увидела впереди оранжево-розовое свечение, залившее горизонт в помрачневшей чаше пустыни. Казалось, само небо охвачено пламенем. Это огни Хартума, объяснил отец. Пока большой город втягивал в себя поезд, я чувствовала, что меня поглощает его массивная бетонная тьма. Окна многоэтажных домов таращились на меня тысячью пустых глаз. Как же я выживу здесь, недоумевала я. Как мне здесь почувствовать себя дома?

Поезд с лязгом остановился на слабо освещенной станции. Секунду-другую я сидела прилипнув к месту. Затем отец схватил мой зеленый металлический сундучок и остановил такси. В молчании ехали мы по темному городу к дому отцовского друга, загава. После дремотного приема меня провели в комнату, где я могла отдохнуть. Я, наверное, целую вечность лежала без сна, глядя на странное, пульсирующее сияние города. В ушах грохотал шум уличного движения. Казалось, город ест, дышит и движется подобно животному, которое никогда не спит.

На следующее утро друг отца отвез нас в университет. Это был день регистрации, и каждому из нас, студентов-первокурсников, предстояло собеседование с заведующим кафедрой. Моим завкафедрой был приветливый человек по имени доктор Омер, на вид — смешанной арабско-африканской крови. Поздоровавшись, он спросил, кто я, чем зарабатывает на жизнь мой отец и почему я решила учиться на этом факультете. Я ответила, что моя мечта — стать первым в истории врачом из рода коубе племени загава. В нашей деревне нет врача, и я надеюсь однажды вернуться домой и заняться врачебной практикой.

Похоже, доктор Омер остался доволен моими ответами. Он сказал, что это прекрасная мечта для молодой женщины — ею нужно дорожить, и, если я стану хорошо учиться, помех к ее исполнению не будет. Ободряющей улыбкой и несколькими росчерками пера доктор Омер подтвердил, что я — студентка медицинского факультета. Я вздохнула с облегчением: если все университетские преподаватели окажутся такими же душевными и участливыми, как доктор Омер, мне будет здесь хорошо.

Мы с отцом отправились искать университетское общежитие. Если все сложится удачно, оно станет мне домом на ближайшие шесть лет. Это оказалось красивое здание. Как и остальные в городке, мимо которых мы проходили, оно было построено недавно — прочные кирпичные стены, деревянные ставни на окнах, гладкий цементный пол и блестящая оцинкованная железная крыша, утепленная снизу толстыми деревянными панелями. Но меня удивило, что общежитие оказалось почти безлюдным. Интересно, где же другие студенты, недоумевала я.

Управляющая общежитием провела меня по зданию. Я выбрала верхнюю койку в углу дортуара. В деревянный шкаф рядом я переложила содержимое своего сундучка — по крайней мере, то, что туда поместилось. Мне предстояло делить шкаф с той, что займет койку рядом со мной, поэтому всю еду, приготовленную мамой и бабушкой, я оставила в сундучке и запихнула его под нижнюю койку.

В общежитии не было никого, кроме одной-единственной девушки, и ее, как и меня, сопровождал отец. Я спросила у нее, отчего так пусто — неужели мы ошиблись днем? Может быть, мы слишком рано приехали? Девушка улыбнулась и сказала, что и сама беспокоилась о том же. Но все правильно, ведь сегодня день регистрации. Возможно, другие студенты появятся завтра, когда по расписанию у нас должны начаться лекции.

Девушку звали Рания. Она была родом из смешанного арабо-африканского племени махас, родственного нубийцам Северного Судана. Как и я, она приехала издалека. Я сразу прониклась к ней симпатией, тем более что она тоже собиралась изучать медицину.

Мой отец сделал все возможное, чтобы устроить меня на ночь, на прощание попросив Ранию присматривать за мной. Он собирался провести ночь в доме своего друга, а наутро уехать поездом в Хашму. Он оставил мне денег, наказав следить за собой, усердно учиться и быть счастливой. Глаза его увлажнились; не знаю, были то слезы гордости или печали от разлуки. Я крепко обняла его. У меня самой по лицу струились слезы.

— Не плачь, Ратиби, — сказал отец. — Все будет хорошо. Тебе здесь понравится. И у тебя есть Рания. Ты уже нашла себе первую подругу.

— Я знаю, абба, я знаю, — всхлипнула я. — Просто… Просто я никогда не была так далеко от дома. Я буду очень скучать по тебе.

— Я буду навещать тебя при любой возможности. Всякий раз, когда буду в Хартуме, Ратиби.

Я не отпускала отца, изо всех сил обнимая его. Я не решалась отпустить его. Я знала, что он хозяин своего слова; но знала я и то, как непросто будет ему выбраться сюда. Наконец, он отвел от себя мои руки, поцеловал меня в макушку и размашистым шагом скрылся в сумерках, помахав на прощание. В ту ночь Рания и я спали на одном матрасе — для утешения.

В дортуаре было душно и жарко, несмотря на то что в нем, кроме нас, никого не было. Чего же ожидать в разгар сухого сезона, когда все койки будут заполнены? Я была рада, что моя койка наверху: мысль, что пришлось бы спать в клаустрофобической тесноте, внизу, была мне несносна. В ту первую ночь по жестяной крыше стучал сильный дождь, выбивая оглушительный ритм. Но он, по крайней мере, внес в раскаленный воздух немного прохлады.

Утром за Ранией зашел ее отец и пригласил меня позавтракать с ними. У себя в деревне он работал учителем и, как и мой отец, мечтал, чтобы его дочь изучала медицину. Он был человеком сердечным; сказал, что мы с Ранией уже подружились, а потому я теперь для него — вторая дочь. И поскольку ему легче, чем моему отцу, ездить в Хартум, то, приезжая повидаться с Ранией, он будет навещать и меня.

Едва мы покончили с едой, как в общежитие хлынул поток новоприбывших. Рания захватила койку напротив моей. Другие кровати были быстро разобраны. Отец Рании вывел нас на прогулку вокруг кампуса, чтобы избежать толчеи. Он обратил наше внимание на новизну и стильность зданий — весь комплекс, по-видимому, был построен самое большее лет шесть назад. От магистрали к кампусу вела обсаженная деревьями аллея, по обе стороны которой располагались аудитории, а в конце — большая столовая.

Я дивилась чудесам университета — этого огромного дома мысли и учености. В гигантском ультрасовременном лектории легко размещался весь наш поток, и здесь предстояло слушать лекции семистам первокурсникам. Лекторий был оснащен микрофонами для студентов и рядами парт, стоящих перед приподнятой лекционной платформой.