Слезы пустыни - Башир Халима. Страница 40

В конце первого года нам предстояли базовые экзамены. Сдавшие переходили к освоению выбранной специальности, неудачники повторяли курс минувшего года или покидали университет. Я нервничала: как-то я сдам? Мне не раз доводилось соперничать с такими же провинциальными девчонками, как я сама, но сейчас речь шла о студентах из Хартума и некоторых других крупных городов.

Утром в день опубликования результатов мы с Ранией бросились вниз, чтобы узнать, каковы наши успехи. Я локтями проложила путь через толпу студентов и нервно пробежала глазами список. Себя я обнаружила где-то посередине — прошла, но гордиться было нечем. Я испытала облегчение, но одновременно с этим была разочарована. Отметки Рании были чуть ниже моих, но все же и она прошла.

Изучая результаты, я вдруг осознала, что там значатся имена отсутствующих: тех, кто сражался за «пластиковый джихад». Я просто не могла в это поверить, особенно когда до меня дошло, что каждый из них получил оценку намного выше моей. С растущим гневом я уставилась на доску. В голове у меня отдавались слова сотрудника службы безопасности, который обратился к нам в день закрытия университета: «Джихад важнее учебы в университете, поэтому воины заслуживают награды — это по справедливости».

Так вот что это была за награда! Они отсутствовали большую часть года, экзаменов не сдавали, но получили самые высокие баллы! Это привело меня в ярость: университет словно предал меня. Хваленые великие идеалы, которые он якобы символизировал, оказались сплошным враньем. Какой же тогда смысл в учебе, если вот она, награда за честные старания? Я повернулась к Рании, ткнув пальцем в список имен.

— Высокие баллы, — фыркнула я. — У них. У пластиковых джихадистов! Не могу в это поверить. Просто не могу в это поверить!

Не успела Рания ответить, как вмешался мужской голос:

— Не можешь поверить? Если ты все время сидишь уткнувшись носом в книжку, неудивительно, что ты не знаешь, что происходит!

Я обернулась. Позади стоял Ахмед, один из моих однокашников-загава. Он учился на третьем курсе, его родные были торговцами в Хартуме. Мы не были близко знакомы, но я знала, что он занимается в университете политической деятельностью. Несколько раз он пытался вовлечь меня в дискуссии, но я всегда отмахивалась, говоря ему, что я здесь для того, чтобы учиться. Рания и я понуро пошли прочь. Ахмед не отставал от нас.

— Ты молодец, прошла, — заметил он. — Но пора бы и глаза раскрыть, не думаешь? Нет смысла делать вид, что это просто место, где учатся. Это не так. Это контора для вербовки — и тех тупых идиотов, которые поддерживают этот режим, и тех из нас, кто выступает против него.

— А как насчет тех из нас, кто не хочет вмешиваться? — возразила я.

Ахмед пожал плечами:

— Ну так и не вмешивайся. Засунь голову в песок. Но лучше уж подготовься к тому, что будет еще больше привилегий для джихадистов вроде этих жульнических результатов и больше неприятностей для тех, кто отказывается присоединиться к их джихаду. Лучше уж будь готова.

— Ты думаешь, они вернутся? — спросила я. — Эти люди, которые закрыли кампус…

Ахмед фыркнул:

— Ты действительно думаешь, что они вообще уходили? Оглядись, раскрой глаза. Они здесь. У них повсюду люди — разговаривают с легковерными, показывают свои видео, вербуют, подстрекают студентов идти на войну и стать «мучениками». Не нужно сдавать никаких экзаменов, говорят они, — приходи и борись. Не нужно читать никаких книг, говорят они, — научись стрелять из ружья. Напиши свое имя на экзаменационных работах, остальное предоставь нам.

Мне подумалось, что в скрытом гневе Ахмеда таились некоторые причины, пробудившие мятежный дух в моем кузене Шарифе. Но я по-прежнему не хотела вмешиваться во все это. Вместо этого я вернулась в деревню на семестровые каникулы и изо всех сил постаралась задвинуть неприятности в глубину сознания. Я собиралась приступить к изучению собственно медицины. Мечта была так близка к исполнению. Я не хотела рисковать.

Обучение на врача делится на четыре предмета: общая медицина; хирургия; педиатрия (лечение детей); акушерство и гинекология. Я уже решила, что хочу специализироваться на последнем — уходе за женщинами во время беременности и родов. В нашей деревне в этом была наивысшая потребность: я видела так много случаев, когда дети умирали во время родов, а матери очень сильно болели.

На втором курсе мне пришлось изучать все четыре предмета, и я знала, что буду сдавать экзамены в конце года. По каждому предмету я либо получу отметку «отлично» или проходной балл, либо провалюсь. Мне нужно было пройти по всем четырем предметам и получить «отлично» по акушерству и гинекологии, чтобы иметь возможность специализироваться в этой области. Массу времени я проводила укрывшись в библиотеке, корпела над медицинскими книгами и затверживала их наизусть. По возможности я избегала Ахмеда и других, участвовавших в политической борьбе, и сосредотачивалась на занятиях.

Я приобрела репутацию скучной зубрилы. Большинство студентов полагали, что у меня нет ни малейшего интереса к политике, что я даже смутно не ощущаю назревающих в стране событий. Единственный раз я выразила несогласие, когда речь зашла об анатомировании человека. В рамках наших исследований в области хирургии каждый должен был пройти курс по рассечению и идентификации частей человеческого тела. Мы разделились на команды из четырех человек. Для работы университет предоставил тело каждой команде.

Трупы содержались на стеллаже в гигантском морозильнике. Нам сразу же стало очевидно, что они принадлежат исключительно черным африканцам. У нашего было весьма примечательное лицо: с массой точечных шрамов, расположенных кругами на щеках, носу и лбу. Рания заметила, что это шрамы людей из племени нуэр — одной из основных повстанческих группировок, сражавшихся на юге. С черным висельным юмором мы назвали наш труп Джеймсом, предположив, что для человека из племени нуэр это самое подходящее имя.

Я спросила у лабораторных техников, откуда взялся Джеймс. Все трупы доставлялись из Центрального морга, но как он там оказался? Выдвигались различные объяснения. Одни чернокожие служили «боями» в домах арабов. Если они умирали и родственников не удавалось найти, тела отдавали для вскрытия. Другие были беженцами, спасавшимися от сражений на юге. Третьи погибли в авариях, и, если их не забирала семья, они подлежали вскрытию.

Наконец, я задала вопрос, засевший у меня голове: почему только черные африканцы? Лаборанты признались, что не знают и что их это тоже беспокоит.

Однажды какие-то люди из племени нуэр пришли и потребовали ответа, почему их сына продали для вскрытия без разрешения семьи. Лаборанты чувствовали себя ужасно, но что они могли сделать? Их работа заключалась в том, чтобы доставлять из морга трупы для вскрытия, а не проверять их происхождение.

Чем больше я думала об этом, тем больше злилась. Взять хотя бы аварии. Несомненно, в них погибали и арабы, так почему же к нам никогда не попадали их тела? Почему всегда только черные африканцы? Я обсуждала этот вопрос с Ранией, Далией и другими, и он вызвал много споров среди студентов. Мы даже подумывали бойкотировать курс по вскрытию, но сообразили, что это поставит под угрозу нашу учебу.

— Если бы не мы, черные африканцы, арабы не чувствовали бы своего превосходства, — кипятилась я. — Мы им нужны — им нужно подавлять кого-то, угнетать.

Рания соглашалась:

— Они просто в игры играют с черными в этой стране. Им наплевать на нас, когда мы живы, и тем более когда мы мертвы!

Каким чудовищным пророчеством оказались эти слова.

14

Слухи о войне

Я знала, насколько важно для моих односельчан, чтобы мне присвоили квалификацию врача. Это давало мне силы и храбрость продолжать учиться, и я преуспела. Университет еще несколько раз закрывали, но, к счастью, медицинский факультет по большей части не трогали. Возможно, кто-то понял, что в деревне врачи нужны и что отправлять студентов-медиков на бойню в этой бесполезной, убийственной войне не очень разумно.