Слезы пустыни - Башир Халима. Страница 58

Крючок пожал плечами:

— Как бы то ни было, проваливай. Иди. Пока что хватит. Ты узнала, что такое изнасилование, так что иди. Учитель и другие — они тебе показали. Сам-то я, хоть убей, не прикоснулся бы к черной суке вроде тебя. В общем, вали отсюда. Вали и расскажи всему миру. Будешь жить с этим до конца. Вали и рассказывай, кому хочешь, что такое изнасилование.

Некоторое время спустя я оказалась в доме Османа и Муны, понятия не имея, как добралась до них. Увидев меня, Муна поняла, что произошло нечто чудовищное. Моя одежда была изорвана и испачкана, брюки и блузка в кошмарных пятнах, лицо превратилось в кровавое месиво. Она провела меня в хижину и попыталась заставить вымыться, поесть и попить. Я не ела несколько дней, но голода не испытывала. Все, что я могла, — это сидеть, раскачиваясь взад-вперед, и смотреть в огонь, и плакать, плакать.

В конце концов Муне удалось вытянуть из меня правду. Как только я все ей рассказала, она предупредила, чтобы я не возвращалась ни в дом Асии, ни в медпункт. Что, если они поджидают меня там, чтобы снова схватить? По ее мнению, мне нужно было вернуться к себе в деревню — это единственное место, где я могу быть в безопасности. Придется подождать возвращения Османа. Он уехал по делам, но вскоре будет дома. Осман поможет мне сбежать.

Поздно ночью приехал Осман. Муна в двух словах объяснила, что произошло. Осман согласился, что мне нужно исчезнуть. Насильники никогда не забудут и не простят, и это никогда не закончится, пока они сами так не решат. Осман сказал, что он на всю жизнь в долгу передо мной, ведь я спасла его сына, малыша Ибрагима. И он погасит этот долг, спасая мою жизнь. Ему нужно двадцать четыре часа, чтобы подготовить побег. Мы уйдем следующей ночью, а пока мне лучше не покидать дом.

На следующий вечер, когда тьма спустилась на Маджхабад, Осман оседлал своего верблюда. Он поручил Абахеру и Асии уложить в мой зеленый металлический сундучок одежду, одеяло и некоторые другие вещи. Сундучок и дорожные припасы он укрепил на спине верблюда. Осман собирался придерживаться отдаленных пустынных троп и гор, и нам нужно было как-то питаться и устраивать ночлег.

Усевшись на верблюда, он помог мне забраться к себе за спину. Это было трудно и больно, понадобилась помощь Муны и Асии. Даже просто сидеть в жестком седле было мукой. Бог знает, как я переживу путешествие. Но мне было все равно: умру в дороге, значит, быть по сему. Только бы сбежать из Маджхабада, скрыться от мучителей. Шепотом попрощавшись с Муной, мы молча пробрались через спящую деревню в пустыню и саванну.

Всю ту ночь мы ехали, пересекая равнины, пустыню и пересохшие речные русла. Незадолго до рассвета маршрут перешел в гористую местность. Будучи торговцем, Осман знал все тайные дороги. Время от времени мы проезжали мимо спящей деревни, но он обходил ее далеко стороной.

На востоке посветлело, небо пронизали блистающие стальные прутья. Осман стал подыскивать укрытие, и высоко в горах, среди валунов, нашел поросший деревьями клочок земли с открытым видом. Верблюду было где пастись, а мы могли наблюдать за окрестностями, не боясь, что нас заметят. Спешившись, мы укрылись в зарослях. Осман вручил мне ломоть сухого хлеба и фиников и велел поесть. А потом поспать — для путешествия нужны силы. Он будет нести вахту.

Понимая, что Осман прав, я легла и попыталась уснуть. Но меня мучила сильная и жгучая боль в области таза, и я не сомневалась, что это инфекция. Боль усилилась от жесткой тряски на верблюде. Я знала, что Осман опасается преследования и именно поэтому выбирает самые трудные и малолюдные пути. Он был храбрым человеком, и что бы ни случилось, я навсегда останусь у него в долгу. Спала я беспокойно, меня преследовали мрачные кошмары. Я часто просыпалась в слезах.

Через два дня мы добрались до моей деревни. Боль внизу живота усилилась, но заботила меня лишь встреча с семьей. В любом случае физическая боль была несравнима с болью душевной — болью утраты и осквернения. Моя прежняя жизнь, жизнь, о которой я мечтала, — со всем этим было покончено. Скрыть случившееся будет невозможно. И ни один мужчина племени загава не захочет женщину, которую обесчестили арабские солдаты. Образование позволит мне выжить — но что касается мужа, семьи…

Мы не останавливались всю ночь и въехали в деревню на рассвете. Первым человеком, которого я заметила на подходе к дому, была мама. Она подняла взгляд, потом посмотрела еще раз и лишь затем осознала, что это я. Сразу почуяв неладное, она бросилась ко мне навстречу. Я спустилась с верблюда и утонула в ее объятиях. Горе захлестнуло меня; я разрыдалась.

Мама принялась расспрашивать, но я не находила слов. Подошел встревоженный отец и крепко обнял меня. Наконец Осман намекнул, что я очень устала. Он спешил, но мог ненадолго задержаться, чтобы побеседовать с моим отцом. Мама отвела меня в хижину бабули, указала на мою прежнюю кровать и велела отдыхать.

Осман рассказал моему отцу, что я помогала нашим в медпункте и потому очутилась под колпаком у полиции и военных. Меня избивали и допрашивали. Он, Осман, взял на себя ответственность за мой побег и провез меня по малолюдным, неизведанным тропам до нашей деревни. Отец от всего сердца поблагодарил его и сказал, что никогда этого не забудет. Осман ответил, что просто отдал мне долг за спасение сына. Теперь мы в расчете.

Попрощавшись, Осман сел на верблюда и скрылся в саванне. Он не рассказал отцу об изнасиловании, ведь большинство женщин стараются держать такие вещи в секрете. Но я не смогла. Позже тем утром мама зашла поговорить со мной, и я сломалась. Я призналась во всем и попросила ее рассказать отцу — самой мне было слишком неловко. Мама пыталась меня успокоить, но негодовала. Война добралась и до нас. Раньше она была где-то вокруг, но теперь проникла в наш дом.

Чуть позже ко мне в хижину зашел отец. Услышав от мамы о случившемся, он страшно разгневался. Теперь же лицо его было пепельно-серым от шока. Никогда прежде я не видела его ни таким потрясенным, ни таким измученным. Он бережно взял меня за руку и сказал, чтобы я не переживала. Сейчас я дома, в безопасности, и это единственное, что имеет значение. Ничто больше не имело значения. Я была дома, и это заботило его больше всего остального.

Посмотрев мне в глаза, он пообещал найти тех, которые сделали это со мной. Он найдет и убьет их всех. Я чувствовала себя такой виноватой. Я чувствовала, что должна была сопротивляться этим людям до последнего вздоха. Но мысль о том, что я знаю обидчиков в лицо, поддерживала во мне жизнь. Эти лица навсегда отпечатались в моей памяти, и я могла попытаться сама найти и убить их. Я представляла себе, как вонзаю в них нож, и жила этой надеждой.

— А где бабуля? — спросила я отца. Бабушки нигде не было видно, а мне нужна была ее поддержка, сила ее духа.

Отец покачал головой:

— Разве ты не знаешь? Мы передавали через дядю Ахмеда. Бабушки больше нет. Она ушла. Умерла. Бабуля Сумах умерла.

Бабушки не стало буквально за неделю до моего возвращения домой. Отец пытался известить меня через дядю Ахмеда и радиотелефон в Маджхабаде. Родные хотели, чтобы я приехала на похороны, но сообщение не дошло. Смерть была быстрой и безболезненной, сказал отец; похоже на удар. Это случилось ночью, и к утру она перешла на другую сторону. Как раз тогда, когда я больше всего нуждалась в ее силе и боевом духе, бабуля Сумах ушла.

21

Свадьба на расстоянии

В течение многих дней я пряталась от мира в бабушкиной хижине. Я пыталась оплакивать ее, но мое собственное душевное состояние было таково, что сил горевать о ком-то, кроме себя, оставалось мало. И все же мне очень не хватало ее, особенно сейчас. Я не сомневалась — будь бабушка жива, она устроила бы нечто грандиозное, чтобы отомстить за меня. Она стала бы мстить любому арабу, до которого сумела бы дотянуться, не думая о последствиях. Вот такой она была.

Остальные члены моей семьи отреагировали на случившееся по-своему. Мама впала в эмоциональный ступор. Мой «маленький» брат, девятнадцатилетний Омер, расхаживал с видом взбешенным и неистовым. Но что он мог сделать? С кем бы он стал драться? Как он мог нанести ответный удар? Ему и Мо понадобилось бы руководство отца, а тот вынашивал более долгосрочный, взвешенный план. Он надеялся связаться с повстанцами загава.