Прощай, Германия - Прокудин Николай Николаевич. Страница 23

Генерал протянул руку и поздоровался с комбатом.

— Вольно! — гаркнул Туманов во всю свою лужёную глотку (а голоса, что у него, что у Шершавникова действительно были громкие, настоящие командирские). — Здравия желаю, товарищ генерал!

Генерал привстал на цыпочки и попытался что-то разглядеть в плохо разборчивой писанине.

— Это чье расписание занятий? Кто его составлял?

— Расписание второй роты, товарищ генерал. Командир роты капитан Демешек.

— А почему так безобразно и коряво составлено? Кто эти каракули сумеет прочитать? Вот подойдет, к примеру, солдат, захочет посмотреть какие у него занятия, а тут сам чёрт ничего не разберёт.

— Товарищ генерал, кроме офицеров кто его будет читать? У нас в ротах сплошь узбеки, туркмены, армяне и азербайджанцы. Они толком и говорить-то не умеют по-русски, — брякнул вышедший из туалета молодой лейтенант командир взвода.

Генерал вытаращил глаза на комбата в изумлении, густо покраснел и с возмущением произнес:

— Но ведь я ваше расписание читаю. Что за пренебрежение к национальным кадрам?

Комбат сообразил, что взводный брякнул глупость, ведь генерал был не русским и обиделся на эту последнюю реплику лейтенанта.

— Виноват, товарищ генерал. Раскильдиев, а ну марш отсюда в парк на технику.

— Э-э, нет, постой, лейтенант. Ты кто?

— Киргиз…

— Да я не национальность твою спрашиваю, а должность…, — поморщился генерал. — Я вижу, что ты не русский…

— Я — командир взвода.

— Как фамилия?! — рассердился генерал.

— Лейтенант Раскильдиев. Временно исполняю обязанности командира второй роты. Ротный в отпуске…

— Разгильдяй! Ты не временно, а случайно исполняющий обязанности! Доложи мне лейтенант, кто писал это расписание?

— Писарь роты, — ответил, улыбаясь во все свои тридцать два зуба простодушный Раскильдиев.

— А почему писал писарь, а не ты? Посмотри, сколько тут ошибок допущено и наделано неточностей! — возмутился генерал. — Разве писарь командует ротой и занимается планированием боевой подготовки? Лейтенант Разгильдяев, ты в таком случае отдай солдату свою офицерскую зарплату!

— Раскильдиев, — поправил генерала лейтенант и принялся оправдываться. — Я плохо пишу по-русски.

— Ну и что?

— Я ведь говорю, что я киргиз.

— Ну и что? — повторил генерал. — При чем тут киргиз или не киргиз?

— А писарь русский, он язык знает лучше меня, я часто ошибки допускаю.

Генерал топнул яростно ногой и воскликнул:

— Когда я был лейтенантом, я тоже писал с ошибками. Бывало, что и многие слова неправильно писал, порой даже кто-то мог и посмеяться, но я лично делал свою работу! И всем начальникам говорил, что сам пишу. Я кто, по-твоему?

— Генерал! — буркнул Раскильдиев, оглядев с ног до головы начальника, от папахи до начищенных блестящих сапог.

— Я спрашиваю, дорогой мой, ты как думаешь, кто я по национальности?

Раскильдиев посмотрел внимательно в лицо генерала еще раз и сделал предположение:

— Нерусский?

Генерал даже подпрыгнул от возмущения.

— Нет такой национальности — нерусский! Я армянин! Разве по моей фамилии непонятно кто я?

— Аслонян или Ослонян? — вновь тихо произнес лейтенант, и решил видимо неудачно пошутить. — Э-э-э…Ваша фамилия от осла или слона происходит?

— У-у-у! — взвыл генерал и затопал ногами. — Конечно, от слона! Сам ты от осла! Обезьяна — сын осла! Ты издеваешься надо мной?

Сам того не желая, лейтенант нечаянно обидел генерала, затронул больную тему с фамилией. Но и Раскильдиев обиделся на обезьяну и густо покраснел. А генерал Ослонян тем временем подпрыгнул на месте, выхватил приклеенный к доске большущий лист расписания и яростно разорвал.

— Вот, тебе, расписание! Вот, тебе, нерусский! Вот тебе фамилия от осла…

Теперь уже лейтенант в свою очередь обиделся, ему тоже не понравился оскорбительный тон начальника.

— Вы за что меня сравнили с ослом, да ещё и назвали обезьяной? Вы что-то имеете против киргизов?

— Нет, против киргизов я ничего не имею! Но я не переношу тупых киргизов, особенно, если тупой киргиз ещё и офицер! Иди, думай и переписывай расписание.

Раскильдиев поднял два больших клочка расписания и заявил со злобой в голосе:

— Лучше сразу объявите выговор! Зачем обзываться тупым киргизом и сравнивать с животным! Над подчинённым издеваетесь? Это неуставные взаимоотношения…

Маленький генерал с неподдельным изумлением во взгляде уставился на Раскильдиева. Он пристально посмотрел снизу вверх, пытаясь пробуравить узкие глаза лейтенанта-азиата.

— За что тебе объявить выговор?

— За то, что не буду переписывать расписание. И я буду жаловаться — вы надо мной издеваетесь. Всегда расписание и документацию делают писаря, а я что крайний? Раз я киргиз, то надо мной можно смеяться? Это дискриминация!

Папаха на голове генерала самопроизвольно принялась ёрзать на макушке. Страсти явно накалились. Раскильдиев покраснел, вспотел, сжал кулаки и задрожал от ярости. Генерал тоже взмок и покраснел, сжал в ответ кулаки и затопал ногами. Казалось ещё секунда, и они как бойцовские петухи бросятся друг на друга.

— Ты что себе позволяешь, Разгильдяев?

— Раскильдиев!!! — вновь поправил генерала лейтенант. — Рас-киль-ди-ев!

— Разкельдиев…

— Раскильдиев! — терпеливо повторил лейтенант.

— Рас-кель-дыев, — произнёс по слогам генерал и опять ошибся.

— Рас-киль-диев, — поправил лейтенант, и было заметно, что злость на генерала у него уже пропала.

— Хватит! Не сбивай меня! — взвизгнул генерал. — Значит, ты меня обвиняешь в расизме? Меня?! Армянина, обвиняешь в преследовании по национальному вопросу? Может и в геноциде? С чего бы мне тебя преследовать?

— Конечно, есть причина. Я киргиз, а вы армянин…

— Ну и что?

— Я мусульманин…

— Вера тут не причем, я не верующий, я вообще-то атеист.

Упрямец Раскильдиев продолжал гнуть свою линию:

— А может, Вы, мне за турецкий геноцид мстите, или за Карабах. Ведь азербайджанцы и турки мусульмане, и я тоже мусульманин.

— Прекрати! По-хорошему говорю! Насмехаешься? — генерал вконец рассвирепел, не знал что сделать со спорщиком, и тут в дело вмешался комбат Туманов.

Подполковник схватил за шиворот сопротивляющегося лейтенанта, оттащил от генерала в сторону и передал упирающегося взводного в руки Громобоеву.

— Уведи его от греха подальше, — зашипел комбат.

Теперь уже Эдик схватил здоровяка Раскильдиева за воротник шинели, обхватил за талию и увлек вглубь казармы.

— Раскильдиев, ты что, сбрендил! Зачем болтаешь всякую чушь генералу про национальности? Смотри, как генерал разволновался! Сейчас этого Ослоняна удар хватит. Теперь он на комбата орет и рвёт одно за другим расписания занятий рот и взводов на мелкие кусочки. Ох, берегись нынче гнева комбата, лучше помалкивай и рта не раскрывай, когда Туманов будет ругаться…

Малорослый генерал накричался, дал волю гневу, порвал расписания, а заодно и боевые листки, и вместе со свитой выскочил из казармы. Пока проверяющие один за другим, перемигиваясь и ухмыляясь, покидали расположение, Туманов стоял по стойке смирно, приложив руку к козырьку, но едва последний офицер вышел за дверь, подполковник резкими и энергичными шагами устремился к Раскильдиеву. Командир батальона подскочил к широкоплечему крепышу-лейтенанту, схватил руками его за плечи и так сжал, что лейтенантские погоны свернулись трубочками и нитки, которыми они были пришиты к шинели, затрещали.

— Не троньте погоны, товарищ подполковник! — попытался вырваться лейтенант из его медвежьих объятий и судорожно задергался. — Я плохой офицер! У меня ничего не получается, я лучше уволюсь из армии. Но не смейте трогать мои погоны!

Туманов опомнился и выпустил из своих цепких пальцев плечи Раскильдиева, отошел на шаг назад и громко произнес:

— Смирно, лейтенант!

Командир взвода замер и вытянулся в струнку.

— Объявляю тебе выговор!