Наполеон и Гитлер - Сьюард Десмонд. Страница 6

В период якобинской диктатуры Бонапарт впервые начал серьезно приглядываться к политикам. Девять (позднее двенадцать) членов Комитета общественной безопасности образовали, орган с диктаторскими полномочиями, деятельность которого должна была основываться на принципе общей воли, заимствованном у Руссо. По этой теории выходило, что самые лучшие и мудрые люди будут решать, какие меры следует предпринять в Интересах общества. Система представительной демократии отвергалась. В апреле 1793 года эти люди взяли власть Во Франции в свои руки и стали править по законам военного времени, посылая несогласных на гильотину и совершай массовые казни. Все это творилось во имя спасения революции от армий старорежимной Европы. Террор был изобретением Дантона; говоря строго объективно, этот термин обозначал использование самых радикальных средств для того, чтобы поставить всю нацию под ружье. По закону «о подозрительных» смертная казнь распространялась не только на явных врагов, таких, например, как возвратившиеся эмигранты, но и на тех, кто возбудил к себе подозрительность своей недостаточной преданностью делу революции. Ими могли быть и генералы, проигравшие сражение. Дантон объявил, что Республика не может считать себя в безопасности, пока жив хотя бы один ее противник; даже «безразличных» следовало отлавливать. А затем коллеги и самого Дантона послали на эшафот; посчитав его недостаточно радикальным. С момента устранения Дантона в комитете безраздельно властвовал Максимилиан Робеспьер. Один из его друзей, Арман де Сен-Жюст, предупреждал, что пои определенных обстоятельствах общая воля может подвергнуться «извращениям»; и тогда она может предстать в любой мыслимой форме — «через двадцать лет может произойти даже реставрация монархии». (В «Происхождении тоталитарной демократии» говорится по этому поводу: «Наполеону потребовалось менее двадцати лет, чтобы заявить, что он является воплощением воли всей французской наций, и найти этому теоретическое обоснование»). Террор стал настолько разнузданным, что фактически превратился в массовые убийства ни в чем не повинных людей и его начали опасаться даже сами якобинцы. После переворота 9 термидора в стране установился более снисходительный режим, а сторонники Робеспьера сами отправились на гильотину.

Как мы уже убедились, Наполеон всегда питал некоторую слабость к Робеспьеру, подчеркивая, что «Марат, де Варенн, Фуше и другие были несравненно более жестокими и кровожадными». Его уважением пользовался и Лазар Карно, прозванный «архитектором победы». Его безжалостность и организаторский талант помогли восстановить рухнувшую французскую систему набора рекрутов и превратить недисциплинированную толпу в грозную боевую силу. Этот уроженец Бургундии, бывший в 1789 году саперным капитаном, ненавидел знать еще более люто, нежели сам Робеспьер; Бонапарт утверждает, что последнему иногда даже приходилось сдерживать Карно, посылавшего слишком многих на Гильотину.

Термидорианский переворот и падение Робеспьера явились для Наполеона сокрушительным ударом. Арестованный в следующем месяце как сторонник Робеспьера, несколько недель он провел в тревожном ожидании казни, которая была вполне реальна. Термидорианцы сами были якобинцами и террористами, людьми, которые проголосовали за казнь Людовика XVI. Они захватили власть, потому что испугались за свои жизни. Гражданина Бонапарта они рассматривали как потенциально опасного экстремиста. Положение, в котором он оказался, было настолько серьезным, что лейтенант Бюно (бывший сержант, отличившийся при осаде Тулона) предложил устроить побег из тюрьмы. К счастью, начальник Бонапарта убедил следственную комиссию, что Директория не может позволить себе разбрасываться такими талантливыми воинами, и спас его жизнь.

После освобождения Наполеон сделал ошибку, отказавшись от назначения в Вандею на подавление восстания роялистов, и стал получать лишь половинное жалованье. Ему и прежде не хватало денег, но теперь он впервые испытал, что такое настоящая бедность. В довершение ко всему какое-то время ему вообще не платили ничего. Жил он в третьеразрядной гостинице рядом с площадью Победы, а столоваться ему приходилось в дешевеньких кафе, причем деньги на оплату обедов он заворачивал в бумагу, чтобы никто не увидел, как мало он тратит. Мундир на нем сильно истрепался, о новых перчатках не могло быть и речи. Жозеф посылал ему небольшие суммы, которые не дали Наполеону умереть с голоду. Только чудо спасло его от самоубийства (а он думал уже о том, чтобы утопиться в Сене) — ему удалось занять деньги.

После 19 термидора 1794 года и падения Робеспьера Наполеону казалось маловероятным, что ему когда-либо снова придется служить во французской армии. Он попытался наняться к туркам, но безуспешно. В те дни с ним часто виделся Бурьен, который вспоминает, что «он всегда был задумчив, часто объят тревогой, пребывая в подавленном настроении... Все его планы рушились. Ни на одно из своих прошений он так и не получил ответ. Это пренебрежение изъедало его, точило его душу. Ему не терпелось окунуться в гущу деятельности. Мысль о том, что он всего лишь частичка толпы, была для него невыносима».

Приятельница Стендаля (ставшая одним из его первых биографов) так вспоминала встречу с безработным гражданином генералом в начале 1795 года: «По правде говоря, такого исхудавшего и странного создания я не встречала до этого никогда в жизни. Огромные «уши спаниеля» — тогдашняя модная прическа - доходили ему до плеч. Сквозь эту густую, путаную шевелюру на вас мрачно смотрели пронзительные итальянские глаза. Он никак не производил впечатление гения, скорее наоборот, при взгляде на него казалось, что с этим человеком лучше не встречаться где-нибудь ночью в лесу».

Париж, в котором Наполеон чуть не умер с голоду, выглядел теперь куда веселее, чем при Робеспьере. Он писал своему брату Жозефу в июле 1795 года: «Роскошь, удовольствия и искусство возрождаются здесь с Поразительной быстротой. Вчера в театре оперы был бенефис одной актрисы, давали «Федру». Несмотря на бешеную стоимость билетов к двум часам собралось море народу. Снова появились экипажи и франты, и их исчезновение кажется лишь дурным сном. Для людей с деньгами доступны все радости жизни. Думать некогда, и просто невозможно оставаться мрачным и насупленным в таком вихре веселья, шуток и смеха. Повсюду видны красивые, элегантные женщины — в театрах, в открытых экипажах, в библиотеках. Эти прелестные создания проникли даже в кабинеты ученых».

Несмотря на свое якобинство и отказ от привилегий Наполеон никогда не забывал то, что вбил в него Карло — свое благородное происхождение. Он яростно обличал привилегии, потому что это было выгодно и необходимо, во-первых, для сохранения жизни, а во-вторых, для быстрой карьеры. Но больше всего он выступал против привилегий тогда, когда этими привилегиями пользовались другие, а не он сам. Позже, несмотря на его упорные утверждения, что «настоящий талант всегда пробьет себе дорогу», он не мог побороть в себе искушение заверить Меттерниха в своем аристократическом происхождении к древности своего рода. В душе Меттерних здорово позабавился. Это убеждение являлось очень важным элементом фундамента, на котором базировались его самоуважение и уверенность в своем предназначении стать лидером нации. В противоположность ему, у Адольфа Гитлера вообще не было никаких поползновений на благородство своего происхождения. Когда он стал играть в Европе доминирующую роль, то назвал Венгрию самым прогнившим сообществом новой Европы, по «вполне очевидной» причине — ею до сих пор управляла аристократия. Однажды ночью в 1941 году он с возмущением вспоминал о том, что в мире его юности «каждый человек ценился не в меру своих заслуг или способностей, а по своему происхождению». Если Бонапарт втайне преклонялся перед голубой кровью, то Гитлер клеймил знать старорежимной Франции как «ублюдков и дегенератов».

Анализ книг, прочитанных Гитлером с самого раннего возраста, показывает его прогерманскую ориентацию, хотя по национальности он был австрийцем. Первой из этих книг было популярное изложение франко-прусской войны 1870-71 гг., снабженное иллюстрациями. Гитлер писал, что после прочтения этой истории он «вынужден был поверить в то, что не все немцы имели честь принадлежать к рейху Бисмарка, испытывая тайную зависть к тем, кому повезло».