Клуб космонавтики (СИ) - Звягин Андрей Юрьевич. Страница 19

Ниже — гардеробный подвал. Точнее, не подвал, а полуподвал. Маленькие окошки на самом верху, выше уровня земли. Часть подвала-полуподвала огородили высоченно-металлическим забором-стеной и выпилили в нем прямоугольные отверстия, в которые ученики сдают свои куртки на повешение.

Раньше одежду вешали роботы. Человекообразные, неуклюжие и медлительные. Рот до ушей, которых нет, и глуповатая улыбка на зубастом лице. Не Чебурашка с нашего двора, но тоже впечатляюще, особенно темным вечером. Модель такая, специально улыбчивая — "робот гардеробный 1913 МН".

Однако справлялись они плохо. Ходили медленно и путались, поэтому их отменили и забрали из школы, оставив только одного. Как объяснил слесарь, у них искусственный интеллект записан в голове на ленту, которая в течении дня магнитофонно перематывается с одной бабины на вторую. А механизм перемотки советские ученые никак не доведут до ума, ленту зажевывает, поэтому робот теряется и забывает, кто он такой и куда ему надо идти.

Теперь вместо роботов дежурные. То есть мы. Раз в пару месяцев приходится дежурить с понедельника по пятницу в своем кабинете (за каждым классом закреплен отдельный кабинет, в котором обитает учитель, зовущийся "классным руководителем"). Оставаться после уроков на час-два, чтобы подмести пол, вытереть доску и т. д. ("т. д." — это сокращенно "так далее").

Но одного робота почему-то не уволили. Оставили с нами. Заняться ему, правда, сейчас нечем, поэтому он целыми днями в глубине гардероба за рядами курток смотрит телевизор.

Артем, узнав об этом, принялся размышлять. Долго ходил, в себя погруженный, точь-в-точь Пушкин в осеннем лесу, почти отчаялся, но потом озарение все-таки пожаловало и написал Артемка на лбу робота невидимой краской нехорошее слово. Такое, которое культурный и воспитанный Пушкин даже мысленно произнести бы постеснялся.

По телевизору в это время шел сериал. Во время сериалов роботы совсем как люди, ничего не замечают.

Голова большая, лоб широкий, слово поместилось запросто, но увидеть буквы можно, только включив ультрафиолетовый фонарик. У Артема он есть.

Вот такая школьная тайна. Останется она на века. Ну кто догадается светить роботу в лицо ультрафиолетом?

А робот, кстати, неизменно принимает участие во всех торжественных мероприятиях наравне с учителями. Так положено. На сегодняшней школьной линейке стоял прям возле директора.

И у меня мысль появилась. Воплотить ее не удастся, но хотя бы помечтать. Прийти в школу ночью и раскрасить ее всю ультрафиолетовой краской. Но не словами всякими, значение которых не до конца ясно, как и значение философских терминов. Я хочу превратить унылые бело-голубые стены-потолки в инопланетный пейзаж. Звезды в черном небе, красное солнце над горизонтом, безжизненная степь и руины древних городов. И никто об этом не узнает. Ты как вор, приходишь ночью и любуешься. Наслаждаешься одиночеством.

Артему я о своей идее не рассказал. Ему она понравится, в темноте он проберется в школу обязательно, но нарисует не фантастические картины, а что-нибудь другое.

2

Мой класс на втором этаже. В нем проводятся родительские собрания по вечерам и безродительские после уроков. На одних и других учительница — наш классный руководитель Мария Леонидовна что-то рассказывает, подводит итоги и выявляет недостатки.

Очень я эти собрания не люблю. И Марию Леонидовну не люблю. Имею право! Она презрительно называет меня "вундеркиндом". Потому что читаю, видимо. За это презирает. И она не одна такая в школе. Знаю точно, еще несколько училок не любят тех, кто любит думать.

Они уверены, что дети должны только слушать, что им говорят, поскольку не обладают жизненным опытом. Интересно, а какой жизненный опыт у них самих? Школа, институт, работа, семья, телевизор? Негусто!

Учителя, да и вообще взрослые люди, часто бывают, как бы это объяснить… не тупые, но ограниченные. Дальше своего носа они не смотрят. Могут посмотреть, но не хотят. Поэтому и говорят глупости. Какое-нибудь правописание знают, а кроме него толком не знают ничего.

Но эти училки тупые. И тупые, и ограниченные. И еще злые. То и дело какая-нибудь из них заявляет, что Глеба надо перевести в спецшколу для детей с особенностями.

3

Зато кабинет у нас преотличный. Кабинет физики, как-никак. Хранит в своих шкафах столько любопытного! Прибор для ловли нейтрино, антигравитационную подставку, усилитель поверхностного натяжения жидкости (включишь — и на воду можно кошку положить), плохо закрывающийся фанерный ящик с крошечными непослушными роботами, гипсовую говорящую голову — погодный предсказатель и даже радиотелефон весом в пять килограмм, такие носит в карманах охрана руководителей СССР, и еще много всего.

Но компьютерный класс в школе никак не поставят. Нет денег. Неужели он такой дорогой? Хотя тут я, наверное, загнул. Государство заботится о нас, и чересчур от него требовать нельзя. Может, на космонавтику все средства уходят.

Артем и Глеб учатся в параллельных классах, и закрепленные за ними кабинеты другие. У Артема — кабинет математики, у Глеба — истории.

Скукотища. Не повезло им.

Ниже гардероба, уже точно в подвале — бомбоубежище на случай войны с капиталистами. Стальные двери и закрытые кожухами устройства для очистки отравленного воздуха. Вдоль стен — узкие металлические лавки, а на стенах — рисунки. Напоминания, как эвакуироваться, надевать противогаз и прятаться под обломками стен.

Живые, кстати, рисунки. Движущиеся. Реагируют на пришедших, начинают делать то, зачем их рисовали — возиться с противогазами, собирать-разбирать автоматы и сигать в окопы.

Эти рисунки производят на нашем заводе в отдельном цеху. Технология схожа с памятниковой, но отличается, потому что рисунки плоские, а памятники выпуклые. Ну и схватить рисунки никого не смогут, даже если постараются, поэтому тетя Маша их на себе не испытывает.

4

Библиотека — на третьем этаже. Она величиной сразу в несколько кабинетов и с очень высоким потолком. Большая, светлая и воздушная. Светловоздушная! Столы широко расставлены, на стенах портреты классиков русской литературы развешены. Толстой, Некрасов, Крылов, Достоевский… а нет, с Достоевским история приключилась. Вместо него ошибочно повесили Родиона Раскольникова с топором. Огромный такой портретище и жуткий.

Прислали со склада немного не того, а висеть портрет обязан, положено по инструкции. Директор распереживался, ведь библиотека без физиономии Федора Михайловича — как кабинет географии без глобуса. Успокоился, только когда узнал, что почти все в школе считают этот портрет портретом именно Достоевского. Даже некоторые учителя, а про завхоза и говорить нечего. Молодой Достоевский, еще без бороды, но глаза уже яростные и пронзительные, настоящие глаза обитателя темных петербургских закоулков.

И ладно, сказал директор. Потом как-нибудь разберемся. Главное, чтоб внушал уважение к литературе, а кто он и по какую сторону бумажного листа существует, то есть писатель или персонаж, вопрос второй, да и вообще грань между ними весьма зыбкая.

…Идет Достоевскому топор. Внушает уважение. Гармонично выглядит. Он и с другими библиотечными портретами неплохо бы сочетался. Русские классики смотрят сурово, осуждающе, но топор для убедительности почему-то есть только у одного.

5

Иногда думаю — а если б Раскольников читал фантастику? Да ему бы и в голову не пришло на людей кидаться!

Читал бы и фантазировал полеты в космос. Может, и сам писал бы что-то. Или рисовал. Что-то яркое, интересное. И знакомых мог бы увлечь этим. Но он остался жить в своей маленькой комнатке, в которой верь хоть в одно, хоть в другое, неизбежно сойдешь с ума, потому что человеку тесно в четырех стенах, душа в них не помещается.

Даже если я говорю глупости, это нестрашно. И глупость имеет отношение к реальности.

6

Библиотека состоит из двух частей. В первой столы, а во второй, отделенной стойкой, полки с книгами. Книг не то чтобы много, но и не мало. Читают их мало! Что скажут изучить по школьной программе, то и берут, ведь не прочитаешь — двойка обеспечена. Остальное открывают редко. Поэтому классики читаны-перечитаны, а другие книги вековой пылью покрылись. Даже самые новые, месяц назад привезенные.