Клуб космонавтики (СИ) - Звягин Андрей Юрьевич. Страница 68

— Да…

— Но без последствий?

— Без…

— А почему?

— Не знаем… — тихо сказал я. Не стал сейчас ничего объяснять.

— Загадочно! Даже как-то фантастически. А фантастику я читал давно, еще в школе, — сказал дядя Сережа и потер свой механический глаз. — Тут не до фантастики. Милиция — она реальна, есть много доказательств. Но я схожу к этим художникам. Посмотрю, где они в лесу прячутся. Может, и впрямь что-то употреблять начали. Потом зайду к Михаилу Егоровичу, мне его надо опросить по заявлению. Час-полтора, и я доложу вам обо всем. Лады?

— Ага… вы только камень голыми руками не берите, — попросил я.

— Безусловно! Обязательно! Всенепременно! Я пошел, ждите меня на улице.

…Чтобы скоротать время, мы решили отнести домой телескоп и поесть. Дядя Сережа обещал прийти как раз после обеда, да и Артемова бабушка нас уже заждалась.

Она приготовила нам окрошку с колбасой, золотистожаренную-кое-где-потрясно-подгоревшую картошку на сале, сметанный помидорно-огурцовый салат и бутерброды с шоколадным маслом (где она его только достала, лохнесское чудовище легче увидеть, чем это масло на прилавке, тем более что чудовище много раз видели, а однажды едва не поймали).

И у меня вдруг страшная мысль возникла — а ведь по вкусности бабушкина окрошка сравнима с пломбиром! Я даже головой потряс, чтоб наваждение отогнать. Не может такого быть, при всем уважении к окрошке и колбасе ее. Советский пломбир — он единственный, и ничего рядом с ним. Истинно говорю!

В общем, опять наелись так, что пришлось лежать на диване. Ноги идти отказывались. Они временно перешли от мозга под управление желудка. Потом, конечно, вернулись на свои места. Мы вновь стали бодры и решительны, как питающиеся раз в полгода африканские удавы из передачи "В мире животных", и побежали в милицию.

Дверь снова не заперта, значит, сейчас все узнаем.

…Нет, не узнали. Дядя Сережа сидел за столом, покачиваясь и не обращая на нас внимания. И глаза… Первый — стеклянный, второй — остекленевший.

Как у художников.

Не могу понять, почему мы не убежали.

— Дядя Сережа, — позвал его Артем дрожащим голосом. Он единственный не потерял дар речи.

Дядя Сережа посмотрел на нас.

— Что, — спросил он.

— Вы сходили к художникам?

— Да…

— И дотрагивались до камня?

— Камня? Может быть…

— А где он сейчас?

Дядя Сережа пожал плечами. Медленно, подняв их высоко-высоко, как кукла-марионетка на веревочках.

— Оставил у Михаила Егоровича…

Не помню, как мы выскочили из кабинета, и кто сказал, что нужно бежать в лес, в другую от военной базы сторону. Артем, наверное. У него с самообладанием получше.

Потом я сидел на поваленном стволе дерева и смотрел на ползущего жука. Светило солнце, где-то чирикали птицы.

Глеб и Артем расположились напротив. Сгребли в кучу опавшую листву и уселись. Лица у обоих испуганные и озабоченные.

— Что будем делать? — Артем заговорил первым.

— Не знаю… — сказал я. — Не поверил нам дядя Сережа. Прикоснулся.

— Ты как думаешь? — спросил Артем у Глеба.

Но тот не ответил. Ушел в себя, как он часто делает. Молодец, самое время.

— Камень надо найти, — сказал Артем.

— Как?

— Понятия не имею… но как-то надо! Пошли! Глеб, ты идешь?

Глеб еле заметно кивнул.

Окно Михаила Егоровича оказалось открытым, но сам он с биноклем на шее в нем не торчал. И без бинокля тоже не торчал. Вообще отсутствовал!

Плохой признак. Очень плохой. Раньше от окна Михаил Егорович почти не отходил. Как тут отойдешь, когда шпионы только этого и ждут, чтоб мимо прокрасться.

— Идем к нему? — спросил Артем.

— А куда деваться.

Глеб по-прежнему ничего не говорил, однако вместе с нами поднялся на второй этаж.

Нас встретила страшная полуоткрытая дверь. Вроде как закрыта, но приглашает. Заходи, говорит, если не боишься.

И тишина в подъезде. Мертвая. Наблюдает за нами.

— Может, постучимся? — предложил я.

Вместо ответа Артем несколько раз ударил костяшками пальцев по обитой дерматином двери. Никакого результата. Потом мы вспомнили, что вообще-то есть звонок. Нажали. Затренькал он громко-громко, наверное, в соседних квартирах его даже услышали. Но к нашей двери никто не подошел. Тишина, как и прежде.

Хотя нет, что-то шипит в квартире. Тихо, но отчетливо. И жутко.

Артем оглядел нас, насупился и поднял подбородок. Лицо вмиг стало гордо-самоуверенным. Что-что, а притворяться он умеет.

— Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь, — неслышно повторил он, думая, что я не смогу понять по губам, и взялся за дверную ручку.

…Квартира неухоженная, неубранная. Старые вещи на крючках, пыль, лежащий наперекосяк коврик… Из дальней комнаты доносилось шипение.

Черные шторы почти не пропускали света. Михаил Егорович, склонив голову набок, неподвижно сидел на диване перед включенным телевизором. Антенна валялась на полу, телевизор рябил, шипел, и, кроме помех, ничего не показывал, однако Михаил Егорович не сводил с него глаз, словно читал зашифрованное послание.

Мы подошли ближе. Михаил Егорович не обратил на нас внимания. Не пошевелился, даже когда мы его позвали.

Артем медленно дотронулся до его плеча.

— А где камень?

Михаил Егорович повернул голову и уставился ему в лицо неживым взглядом.

— В другой комнате…

И тут в этой самой другой комнате послышались шорохи и кто-то выбежал из квартиры, захлопнув за собой дверь.

— Кто там? — закричал я.

Никто не ответил.

Мы медленно вышли в коридор. Никого. И в соседней комнате тоже нет людей. И во всей квартире. Мы заглянули на кухню, в ванную, да повсюду. А камень… камень кто-то унес. Он и вправду находился во второй комнате, такой же грязной, неуютной, прячущейся от солнца за тяжелыми шторами. На диване лежали газеты, и легко было догадаться, что в них заворачивалось что-то, формой напоминающее метеорит.

Нам бы сразу подбежать к окну, посмотреть, кто вышел из подъезда, но это легче сказать, чем сделать. Попробуй сообрази, когда от страха все тело цепенеет.

— Кто к вам заходил? — спросил Артем у Михаила Егоровича.

— Никто, — ответил он, не отрывая глаз от мерцающей помехами голограммы.

Мы выбежали из дома. После ужасной квартиры залитая вечерним солнцем улица казалась какой-то ненастоящей. Мимо шли люди и не подозревали, что творится рядом с ними. Не замечали, что темное распахнутое окно смотрит на них страшным взглядом, выбирает жертву.

— Пойдем в лес? — спросил я.

А потом сам себя поправил.

— Нет, не надо…

Вдруг нас увидит тот, кто был в соседней комнате? Или еще кто-то? Те же художники? Они целыми днями шатаются невесть где. Кто знает, что в головах у изменившихся людей. В лесу с нами разделаться будет просто.

— А если все рассказать дяде Саше, — неуверенно предложил я. — Он должен поверить.

— У Игоря камень действовал на тех, кому космос без разницы. Но дядя Саша делал с нами ракеты в космическом Клубе, значит, он тоже с иммунитетом, — сказал Артем.

И мы помчались к дому дяди Саши.

В гости к нему мы не ходили никогда, но где его квартира, знали. В нашем районе — как в деревне, все известно. Да, точно, у нас деревня. Только вместо маленьких домиков бетонные громадины.

Дом, подъезд, лифта дожидаться не стали, летели на седьмой этаж, перескакивая ступеньки. Вот и площадка, на ней четыре двери.

Какая его? Звонить в каждую? Хотя… У первой два звонка, причем второй висит низко, чтоб ребенок мог дотянуться. А к другой вырезанный из бумаги цветок приклеен. Выходит, и там, и там — дети. Но у дяди Саши детей не было, он жил один. Осталось две. Одна из них выглядела так, словно двести лет не открывалась. Поэтому его вторая, крайняя.

Звонок громкий, переливистый. Слышно его очень, но к двери никто не подходит. Никто за дверью, а не дядя Саша. Да и он не отзывается. Мы хмуро переглянусь. Артем приложил ухо к замку.